Кот олигарха. РОМАН - Петр Карцев

Решетинский благоразумно выждал несколько секунд, пока внимание зала не вернулось к оставшимся на сцене. Тем не менее, спад слушательского интереса был почти осязаем. Трудно было представить, что в этой ситуации могло придать веса второму оратору. Но Решетинский показал себя стреляным воробьем – если, конечно, возможно было сравнить его с такой незначительной птицей.

– Давайте теперь от денег перейдем к искусству, – с отчетливым ядом в голосе произнес он.

Зал напрягся. Прямо тут, на глазах у публики, назревал нешуточный скандал, имевший все шансы перейти в конфликт двух Голиафов (ибо даже при несопоставимости банковских счетов всем известная злопамятность Решетинского и его широкие связи не позволяли отвести ему роль Давида).

Режиссер, впрочем, не стал развивать намеченную дихотомию и, ограничившись этой единственной парфянской стрелой, начал путанно объяснять, почему после длинной череды социальных комедий и эпических моралите решил снять научно-фантастическую драму. Объяснение постепенно приобретало все более эсхатологические черты. Несколько раз с возрастающей угрозой прозвучала фраза «я уже немолод».

– В моем возрасте поневоле приходится задумываться о том, куда ведет нас жизнь, – хорошо поставленным голосом агрессивно возвестил Решетинский. – Мне кажется, персонажи фильма тоже ищут ответа на этот вопрос, который одинаково актуален везде – и в этом зале, и на космических просторах…

Лара издала хриплый звук, неожиданно похожий на хрюканье. Лена удивленно повернулась к ней.

– Хорошо, что Билл не слышит, – слабым голосом пояснила Лара, прикрывая ладонью глаза.

– Я верю, что ответ на этот вопрос существует, – продолжал нагнетать Решетинский, – хотя иногда за ним приходится спуститься в самые отдаленные глубины нашего подсознания. И тут нам очень помог в работе над фильмом известный… нет, я бы сказал великий… да, великий психолог, – Решетинский эффектно выкинул вбок руку, – Евгений Федорович Троицкий, присутствующий сегодня здесь, на этой премьере.

Троицкий элегантно склонил голову, чуть поведя в сторону подбородком – нечто среднее между поклоном и нервным тиком.

– Евгений Федорович считает, – боевито продолжал режиссер, – что по своей природе и механизмам своего воздействия кино стоит очень близко к сновидению, а сновидения, как известно, управляются нашим подсознанием.

Лене показалось, что Троицкий с удивлением смотрит на Решетинского. Возможно, он предполагал самостоятельно рассказать залу о природе и механизмах кинематографа. Зал между тем тревожно загудел.

– Это самая интеллектуальная премьера на моей памяти, – сообщила сбоку Лара, выступая барометром зрительских настроений.

– Кино давай! – крикнули из задних рядов.

– Мой фильм, – повысив голос, настаивал режиссер, – снят по законам сна, и я хочу, чтобы вы отдались ему, как отдаетесь своим ночным видениям.

– Никому я не давала, кроме космонавта, – громко сообщил из зала женский голос.

– Мы все космонавты в каком-то смысле, – не смутившись, бросил в ответ Решетинский. – Наша жизнь проходит в вакууме, где контакты устанавливаются случайно и случайно прерываются по иррациональным законам сновидения…

В зале засвистели. Лене было бы интересно глубже вникнуть в затронутую тему, но она подозревала, что Решетинский только транслирует Троицкого или какой-то другой плохо переваренный источник. Заподозрить постановщика Опороченных голубей в подлинном интеллектуальном пафосе было трудно. Самому Троицкому слово так и не досталось: под напором зала Решетинский вынужденно скомкал финал выступления и, поспешно представив стоявших позади него членов съемочной группы, тут же увел их со сцены. Сходя в зал, он вскинул руку над головой, приветственно махнул и крикнул в пространство:

– Приятного просмотра!

Лена завороженно наблюдала за тем, как режиссер поднимался по центральному проходу во главе своей команды, окруженный почти видимым облаком самодовольства, полностью нейтрализующего любой антагонизм публики.

– Что он скажет, если фильм освистают? – вполголоса спросила она, не переводя взгляда.

– Он не услышит из космоса, – предположила Лара.

Сосед с другой стороны опять удивленно посмотрел на Лену.

– Ни один фильм Решетинского еще не проваливался в прокате, – высоким назидательным голосом сказал он.

Съемочная группа между тем гуськом начала заполнять почти пустой еще вип-ряд у них за спиной. Не ожидавшая такого соседства, Лена тревожно посмотрела вверх и встретилась глазами с Троицким, который сощурился, словно пытаясь ее вспомнить, но прошел дальше, ничего не сказав. Лена машинально повернула голову и увидела, как его взгляд упал на Лару. Психолог остановился, как вкопанный, и, словно по механической команде – по сигналу подсознания, быть может, – как робот, согнул колени и опустился в кресло. Это произошло так резко, что шедший за ним – главный оператор, если Лена правильно запомнила, – чуть не споткнулся о его ноги, чертыхнулся, переступая, потерял равновесие и вынужден был схватиться за спинку Лариного кресла. Лара повернулась на бурные извинения и одарила его улыбкой. Лена услышала за спиной громкое сопение.

– А вот таких девушек я даже во сне не видел, – сказал голос Решетинского одновременно с тем, как в зале начало смеркаться.

Режиссер тяжело опустился в кресло рядом с Троицким. Лена встревоженно посмотрела на Лару. Лара слегка подмигнула ей и беззвучно шепнула какое-то слово одними губами, но Лена его не разобрала. Переспрашивать было неловко.

Фильм и в самом деле оказался неожиданно интеллектуальным гибридом космического гиньоля и аналитической психологии. Действие началось как производственная драма о буднях космонавтов на борту звездолета, направлявшегося с жизненно важным грузом в колонию на краю галактики. У молодого, но мужественного капитана, склонного к нестандартным интуитивным решениям, тянулся давний конфликт со старшим навигатором, признававшим только жесткие требования космического устава. Навигатор напоминал непримиримого политрука из какого-то черно-белого военного фильма, название которого Лена не могла вспомнить. Минут через двадцать наступил неожиданный поворот: во время сеанса связи с Землей капитан увидел свою плачущую жену и двоих детей, которые невнятно и сбивчиво сообщили, что их жизнь зависит от его немедленного возвращения. На этом связь оборвалась, и причина отчаяния близких осталась капитану и зрителям до поры до времени неизвестной. В зале почувствовалось некоторое оживление в предвкушении интриги.

– Наверное, ключи от квартиры увез, сука, – жизнерадостно предположил кто-то из верхних рядов.

Зал засмеялся. Лена почувствовала за спиной массивное шевеление – возможно, Решетинский повернулся назад в тщетной надежде отыскать взглядом юмориста. Ей тоже хотелось обернуться, но об этом, конечно, не могло быть и речи. Вместо этого Лена скосила глаза на Лару. Ларин профиль в свете от экрана был холоден и безупречен. Весь фильм был снят в синеватой гамме, которая придавала лицам зрителей нездоровый оттенок, при нормальном освещении несовместимый с жизнью.

– Бисер перед свиньями, – негромко, но отчетливо сказал сзади Решетинский.

Зрители, однако, вскоре притихли. События на экране становились все загадочнее, а реакции персонажей все иррациональнее. В нескольких местах по ходу фильма зал коллективно вздрагивал от неожиданности и втягивал воздух. Решетинский в эти моменты начинал удовлетворенно посмеиваться.

Когда на экране под сумрачную мелодию потянулись финальные титры, он резво наклонился вперед между Леной и Ларой.

– Красавицы, мы вас приглашаем отметить премьеру. Небольшое мероприятие сугубо для друзей. Человек сто, не больше. Сверхэксклюзивно.

Лена изумленно повернула голову. Лицо Решетинского висело в нескольких сантиметрах от ее лица; режиссер Изгнанников улыбался просительно и жадно, сияя в отблесках с экрана двумя рядами безупречно ровных зубов. Троицкий в это время смотрел на симметрично обернувшуюся Лару и энергично кивал, бликуя стеклами очков, в которых отражался ползущий столбик титров.

– Здравствуйте, Евгений Федорович, – сказала ему Лена.

Решетинский толкнул Троицкого локтем.

– Вы знакомы, и ты молчал? – почти сердито спросил он.

– А-а… – глубокомысленно произнес Троицкий.

Лена назвала свое имя.

– Я подруга Марины Безруковой, – напомнила она.

– Ну разумеется! – тут же воскликнул психолог. – Я просто не мог вспомнить, при каких обстоятельствах…

Фраза повисла в воздухе с намеком на двусмысленность.

– В таком случае тем более все решено, – категорически заявил Решетинский. – Едем немедленно.