Крупа и Фантик - Евгения Мальчуженко

Твоя сонная Крупа тебя медленно, но с чувством ЦК.

Крупочка, нежная моя подруга, извини, что так непозволительно долго не отвечала тебе, но времени да и сил физических просто категорически не хватало.

Это еще хорошо, что я должна заботиться только о Дюшке. А если бы семейством была обременена (дети-муж, ха)! Страшно и подумать.

Со стрельбища не выходила неделями — накопилось много долгов по учебной программе. К тому надо прибавить регулярные и довольно частые заседания актива партии СР. Смешно, конечно, но три-четыре раза в неделю я впадаю в транс. И не только у нас. Мои прогнозы так заинтересовали московских любителей спиритизма, что меня теперь приглашают медиумом в различные общества. Я не отказываюсь — ведь сбор информации для партии СР с недавнего времени тоже моя обязанность. Кстати, как талантливого медиума меня хотят послать на обучение в Шотландское Общество Спиритов. Может, соглашусь. Проедусь в Альбион, сведу знакомство с Инеской (вдруг удастся устроить ей мелкую пакость в стиле СР, ха), схожу на могилку к Карлуше, проникнусь. Возможно, после этого я лучше буду понимать учение твоего В. И. и перестану испытывать по отношению к нему раздражительное отвращение.

Ты понимаешь, Крупочка, чем вызваны столь сильные эмоции. Ведь это он превратил твою жизнь в муку, это он угрожает всем европейским странам своим ультиматумом. Даже во сне тебя, мою гордую, не оставляет этот шантажист. Только бы Россия от него откупилась, а то ведь не постоит ни перед чем и устроит здесь свой жуткий Post Scriptum.

Надеюсь, что все-таки не оскудела казна российская, реформы покойного Пьера Столыпина[87], кажется, возымели действие, да и несколько лет урожайных было. Только бы они, правительство и монаршая семья, с должной серьезностью отнеслись к угрозам В. И. Но это, пожалуй, действительно «слабое звено» в моем горячем желании. Не привыкли эти высокие особы к большевистским инсинуациям, даже очень нашумевшим, прислушиваться. Они только боевой организации партии СР опасаются. А зря! Мы — мирные люди, но, конечно, наш запасной эшелон с грузом снарядов готов к борьбе и обороне.

К сожалению, об этом железнодорожном составе донесли в охранное отделение, и гонения на партию СР, и без того имевшиеся, до чрезвычайности усилились. Хватают всех подряд и волокут в острог. Почти все наши дипломированные курьеры уже там, кроме одного, последнего. Он завтра с этим письмом отправляется в Варшаву, и ему рекомендовано задержаться там, сколько будет возможно. Так что, когда я смогу отправить тебе следующее послание, даже и не представляю.

Но ты, Крупочка, не печалься, может быть, все образуется когда-нибудь. Вот только мне тоже что-то очень грустно.

Тем не менее я тебя ЦК на очень продолжительное время.

Твой печальный Фантик

Потомки

[email protected]

Нэдди, дорогой мой друг, вот я, нет, все мы дошли до длинного перерыва в переписке, которая по «естественным» (политическим) причинам обрывается примерно в середине 1914 г.

«Треугольники» мне вернуть не удалось. Все мои попытки (и даже приезд в ее семейное гнездо с ползанием на брюхе на глазах любопытствующих соседей) ни к чему не привели.

Следующая и последняя порция «переписки» начинается с письма Крупы, из небезызвестного пломбированного вагона, в котором Ульянов, Крупа и Маняшка прибыли в апреле 1917 г. в Петроград.

Как только все расшифрую, сразу вышлю. Почерки у наших родственниц хоть и крупные, но малопонятные. Впрочем, я привык.

Жду твоих набросков. Пришли сначала «типажи». Мне интересно.

А все равно думаю только о пропавших военных «треугольниках».

ЦК. Увы, грустный Фрэнки

[email protected]

Фрэнки, не отчаивайся. Как говорится, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я узнал потрясающую вещь про «треугольники» — не про содержание (к нашему сожалению), а про форму.

Вот как было дело. Некоторое время назад умер один мой престарелый родственник. По завещанию (кроме изрядной суммы в акциях компании «British Petroleum») я получил права на некий патент. При этом в завещании были оговорены условия наследования — чистой воды майорат, это в 21-м веке! Представляешь, Фрэнки, там оговаривается тайная (!) передача прав одному из представителей семейства, непременно мужчине, который не должен сообщать своим родственникам о характере предмета патентования. Поковырявшись (с помощью моего lawyer’а) в различных архивных документах, я понял, что это патент на те самые «Треугольники Фантика». Его еще в 1915 г., находясь в Кракове, оформила Крупа, получив права патентовладельца. Автором же патента указана Фанни Каплан!!!

Давай не откладывая что-нибудь измыслим на эту тему.

Теперь об иллюстрациях. К этому письму я пришпилил файл с набросками портретов и туловищ в целом наших прабабок.

Честно тебе скажу, хоть давно и не баловался рисованием, но я доволен результатом — по-прежнему «рука крепка и танцы наши быстры», гы. А все-таки волнуюсь, отдавая на суд.

ЦК тебя робкий Нэд

[email protected]

Нэдди, не робей. Рисунки замечательные. Почему ты скрывал свою гениальность? Я показал твои «штучки» издателю. Он совершенно счастлив и даже сделал встречное предложение. Если все, говорит, пойдет хорошо (это он намекает на «продажность» нашей книги), то, говорит, издадим комикс «политическая история в картинках». Это, говорит, будет переворотом в педагогических науках «имени Н. Крупской», ха, это я уж от себя добавил.

Так что не задерживай присылку и остальных действующих лиц.

ЦК в нетерпеливом ожидании, Фрэнк

P.S. Про патент. Ты владелец, тебе и думать.

Прабабки

А мы все едем, мой Фантик. Все едем. И сколько это еще продлится, знают только служащие железной дороги, гы.

Передвигаемся мы в одном из тех самых пломбированных вагонов с заготовками мраморных памятных досок. Все эти военные годы вагоны как-то фланировали по Европе, нигде надолго не задерживаясь. К нашему счастью (?), они очень своевременно оказались в Швейцарии, как раз к моменту наметившегося нашего отъезда. Доски слегка потеснили, и высвободилось пространство для нас троих (Маняшка всегда с нами!). Загрузили съестные и канцелярские припасы, какие-то сувениры, нас… А потом пришли швейцарские коммунисты (где только нет наших единомышленников, гы), и двери вагона были тщательнейшим образом закрыты, можно сказать, замурованы. Не уверена даже, что они знали, чем «нафарширован» вагон.

Существование на колесах не самое комфортное — разговаривать можно только во время передвижения, а большую часть времени вагоны наши стоят на каких-то полустанках. Так что мы, чтобы не быть услышанными случайными прохожими и путевыми обходчиками, переписываемся друг с другом.

А между тем писанины и так хватает. В. И. планирует по случаю своего торжественного въезда в Петроград произнести речь прямо на улице. Говорит, что она должна быть очень короткая, лучше даже в виде тезисов, но судьбоносная. Я, по случаю вынужденного безделья, сразу приступила к выполнению партийного задания. Назвала этот опус, с одобрения В. И., по-простому — «Февральские тезисы». Но когда закончился февраль, они были переименованы в «Мартовские тезисы». Как бы наше путешествие не затянулось до апреля — снова придется менять название. Надоело.

Итак, Фантик, мы направляемся в Россию, которая единственная из европейских стран (кроме Албании, куда они с Парвусом и ультиматум-то свой не посылали вроде за отсутствием там пролетариата) не отреагировала на угрозы «изобретателей». Война эта спутала все карты, и теперь не много ума надо, чтобы найти «слабое звено» по месту нашего рождения.

Эта горькая уже почти реальность открывается мне во всем своем безобразии, когда я через крошечное оконце в конце вагона вижу разоренную войной Европу. Неужели и мой любимый Питер будет похож на эти руины?

Между тем В. И. являет собой пример бодрости и, как он говорит, деловитости. Ненавижу это слово, но оно как нельзя лучше подходит к его теперешним «занятиям» — целыми днями он, заложив пальцы за проймы жилета, мелкими шажками меряет свой «кабинет» (так он называет вагонный коридор). И больше ничего. Может, думает? Интересно, о чем. Даже Маняшка проявляет явные признаки раздражения от его бесконечных мельканий, но вслух говорит только, чтобы Володя поберег «гороховый» галстук, истреплется, говорит, по дороге, не в чем будет речь держать перед питерским пролетариатом, гы.

Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо, которое я сейчас просто просуну в щель под дверью вагона (может, подберет его добрый человек и перешлет), а вот то, что я не смогу на него ответа получить, к сожалению, знаю совершенно точно. То есть написать-то ты можешь, но на «деревню дедушке», как в известном рассказе Антуана Чехова[88].