Лечебная собака - Олег Рубенок

Ах, эта уж мне собачья натура! Он не успокоится, пока его не успокоишь… Я нехотя поднялся с душистой лежанки. Сделал несколько ленивых шагов в сторону ушастого строптивца и увидел… селезня!

Лень как рукой смахнуло. Я подбежал к мертвой птице и, прыгая от радости, во всю глотку завопил:

— Вот это дичь! Вот это охота! Ай да Кирюша! Теперь нам есть чем оправдать проклятое ружье!

Я обнял ушастика и принялся наглаживать его. Но он, не обращая внимания на мои ласки, стал рваться к селезню. И тут до меня дошло, что у него было на уме. До сих пор я запрещал ему брать с земли все, что было брошено не мной. Не от избытка честности, а ради его здоровья. Этот запрет действовал сейчас, когда ему совсем не следовало действовать. Когда все гены восстали против него, и сам пес стремился сделать то, что должен был делать как охотник.

— Подай! Подай, моя умница! — счастливо заорал я.

Он, брезгливо ощерясь, взял в пасть селезня и, осторожно ступая по стерне, принес убитую птицу мне.

Селезень оказался крупным, жирным. Дробь оставила на его груди три кровавых отметины. Значит, летел он над полем уже будучи смертельно раненым. До воды хотел дотянуть и не дотянул.

Сколько ж при такой стрельбе мертвой дичи кругом! Видимо-невидимо! Собак ни у кого нет, а трава у озер — выше меня. И не потому, что я такой маленький. Она здесь такая высокая!

Без собаки — мало шансов отыскать в ней убитую птицу. А мы с моим Киром при его-то способностях могли набрать хоть целый мешок уток!

Мешка у меня не было. А рюкзак я предусмотрительно прихватил.

— Кирюшенька! — опять радостно завопил я.

Ну что поделаешь! Радость так и перла из меня, и должны же положительные эмоции как-то проявлять себя.

— Кирюшенька! Охотничек ты мой усатый! Пойдем-ка, милый, в палатку за рюкзаком. С твоими возможностями мы сможем хоть раз в жизни ублажить нашу скупую хозяйку!

Увы. Мои восторги оказались преждевременными. Не очень-то и веселое занятие набивать рюкзак дичью. Настроение упало сразу же, как только Кир принес живую утку.

Да, она была совершенно живой. Лишь беспомощно висело крыло. Она удивительно спокойно лежала в пасти собаки и, похоже, не испытывала неудобств и страха. Кир словно понимал, что птица живая и раненая, нес ее осторожно, стараясь не цеплять за траву.

Я думал, она попытается вырваться из моих рук. Но и этого не случилось. Опустив голову, она внимательно смотрела на меня черным глазом.

Она доверяла мне, а я должен был убить ее.

Я сознавал, что ничего гуманнее по отношению к ней и придумать нельзя. И все же это меня не вдохновляло. Убийство — страшно трудное дело, и убивать надо учиться с детства. Не так-то просто без такой подготовки свернуть шею утке, которая пригрелась на твоей ладони.

Но и не тащить же ее, израненную, к жене на расправу! Да и что она тогда скажет? /Не утка, конечно, а жена/. Она всю жизнь мечтала видеть меня настоящим мужчиной.

Ах, во имя гуманизма и собственного спокойствия…

Я отвернулся от Кира, чтобы не травмировать пса, и сделал то, что и полагается делать охотнику в таких случаях.

Увы, я не почувствовал себя ни лучше, ни выше, ни сильнее. Наоборот, на душе стадо гадко и мерзко.

Без всякой радости засунул я добычу в рюкзак.

Кир проводил утку глазами и тут же нырнул в высокую траву.

Раздался душераздирающий утиный крик… Еще одна трагедия. Нет уж! Пусть они совершаются без моей помощи. И не на моих глазах.

— Нельзя! — закричал я отчаянно. — Нельзя! Ко мне!

Он выскочил из травы и удивленно посмотрел на меня.

В это время за его спиной, громко ругаясь, взлетел селезень.

Похоже, пока шла пальба, он прятался в траве. Умная птица!

— Пусть живет! — сказал я Киру. — Он заслужил право на жизнь.

Как долго осталось жить умной птице, трудно было предугадать. Пальба хоть и значительно стихла, но совсем еще не прекратилась. И завтра будет новый день…

А Кир охотно согласился со мной, и мы, довольные друг другом, пошли вперед.

Вскоре мы вышли к небольшому озеру, заросшему стелющейся по поверхности воды травой. Не успел я оглядеться, а Кир уже был в воде, и стал гоняться за уткой. Очередной подранок. Господи, сколько же тут напакостили люди…

— Кирюша, пошли отсюда! Все равно всех уток мы не соберем!

Но мой охотник вошел в азарт и не хотел бросать птицу.

— Ну, хватит! — решительно потребовал я. — Пойдем! Ты мне уже и так всю охоту к охоте отбил.

Я зашагал к нашему биваку. Киру ничего не оставалось делать, как последовать за мной. Он бежал с боку и вопросительно заглядывал в мои глаза.

Ну что я мог сказать ему?

— Не печалься, — грустно улыбнулся я. — Жадность до добра не доводит. Хватит нам и того, что у нас уже есть. Селезня отдадим Гелии с Дуняшей, а уточку — нашей хозяйка. Она у нас страшно падкая до всяких уток.

Дичь тушилась в духовке, а Кирша, лежа со мной на диване, нет-нет да и втягивал длинным носом ароматней воздух. Изредка я невольно подражал ему и, как он, нетерпеливо ждал приглашения к обеду.

Наконец нас позвали. Мы быстренько переместились на кухню. Я сел за стол, а мой пес уселся рядом на полу.

Утка уже дымилась на столе, и три пары жадных глаз уставились на жаркое.

— Никогда я не ела настоящей дичи! — хватая огромный нож и примеряясь, кому какой кусочек отрезать, счастливо пророкотала наша хозяйка.

— И к тому же совершенно дармовой, — охотно поддержал я хорошее настроение супруги.

Но мои слова подействовали на нее совсем по-другому. Едва заметная тень скользнула по ее лицу, и она задумалась.

Я насторожился. Когда она о чем-то задумывается, то мне уж тут ни на что хорошее надеяться не приходилось.

— А с какого выстрела ты убил ее? — кладя на мою тарелку до обидного маленький кусочек мяса, спросила она.

— С первого! — ответил я.

Тут главное было не стушеваться, чтобы вранье выглядело достоверно. И мне это удалось. Но жена все равно поскучнела. И уж совсем скучным голосом проворчала:

— Буханка хлеба.

Я не понял, с чего вдруг она перешла на хлеб.

— Что, милая, буханка хлеба?

— Каждый патрон стоит столько же, сколько и увесистая буханка хорошего хлеба.

Спорить тут было не о чем, и я согласился:

— Дороговато, конечно, патроны стоят.

— А сколько ты бензина сжег?

Я уже стал соображать, к чему она клонит, и задал встречный вопрос:

— Сказать в рублях или в литрах?

— В рублях, лучше.

Я нахмурил лоб, пошевелил губами и выдал счет:

— На пять рублей с копейками.

— Дорогая уточка… — задумчиво покачала головой супруга. Такой обед нам не по карману.

— Ну что ты! — забеспокоился я. — Теперь все дорожает, стоит ли по пустякам волноваться!

— Говоришь по пустякам! В магазине уточка стоит рубль пять килограмм. И это уже не пустяк! И мясо у нее, скажу я тебе, не черное и более жирное, и вкус другой, и аромат приятный.

— Но это же дичь! — с отчаяньем в голосе кричу я. — Ее не кормят отборным зерном, а питается она всякой травяной гадостью, вплоть до водорослей! Потому и вкус такой отвратительный. Соображать надо! К дичи привычка нужна!

— Да уж что тут соображать, дорогой, — и жена делает страшное ударение на слове «дорогой». — Не каждая собака твою такую дичь есть будет.

Я посмотрел на Кира. Его глаза жадно блестели, и он только голову поворачивал то ко мне, то к хозяйке в ожидании, кто из нас вспомнит о нем и даст ему кусочек честно заработанной им утятины.

— Ты чем злобствовать, лучше отдай собаке свою долю и увидишь, как он мигом разделается с твоим бо-ольшим куском.

Я не сомневался, что так оно и будет. Ведь поесть мы с ним оба любили. Но, к моему удивлению, пес, понюхав жаренную дичь, с безразличным видом отошел в сторону.

Жена торжествующе посмотрела на меня.

— Горячий кусок! — воскликнул я, все еще веря во всеядность своей собаки.

— Он остыл, пока ты подсчитывал, на сколько рублей бензина сжег. Вот теперь к этим рублям еще прибавь амортизационные отчисления с лодки, ружья и собаки. И твоя уточка сразу станет золотой!

— Не пойму, к чему это ты все клонишь? — растерянно пробормотал я.

И действительно, если в начале разговора я понимал его логику, то теперь терялся в догадках.

— К чему спрашиваешь клоню? — в ее глазах появился холодный блеск. — А вот к чему!

Она грохнула кулаком по столу!

Я мигом втянул голову в плечи, а мой соратник, товарищ по охоте, поджав хвост, подрапал из кухни.

И прозвучал гневный приговор:

— Чтобы завтра же сдать ружье в комиссионку! И чтоб больше — никакой охоты!

Милая! Да я только и мечтал о таком счастье!

Я наклоняюсь как можно ниже над тарелкой. Не дай бог, еще увидит мою радость и передумает.

«Может быть, повременишь, — говорю я и стараюсь, чтобы мой голос звучал невесело. — Ведь только сезон открылся… И мы с Кирюшей только начали в это дело втягиваться.