Абориген - Андрей Лазарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но имена тех, кто улетел, стали известны и землюкам, и синим – а значит, и серым, а ведь именно серым наверняка принадлежал этот ангар и эти катера… Так вот: среди улетевших был старший Изин сын, Юрка. И – трое Подколодных.
Теперь их ищут все.
– Север… – жалобно.
– Помолчи, а?
Это был какой-то обвал. Из-под мира выбило подпорки, и он весь рушился на меня.
Люсьен
Мы прибыли на Котур ближе к вечеру. Это был остров в форме наконечника стрелы, размерами двенадцать километров на три, частью покрытый густой тёмно-зелёной растительностью, частью каменистый. Дом – старинный, двухэтажный, с огромной верандой и плоской крышей, – и хозяйственные постройки располагались почти на самом «острие наконечника»; чуть подальше над бездной нависали два длинных решётчатых пирса, даже на мой не слишком просвещённый взгляд страшно древние, наверняка проржавевшие насквозь и для использования по назначению не пригодные. Памятник эпохи… Больше никаких построек видно не было. Шериф летел впереди, я за ним, немного правее и выше. Когда мы подлетали к Стене, он поднял руку, предостерегая. Но Стену трудно не заметить – хотя бы потому, что когда приближаешься к ней, все волосы встают дыбом…
Стена отрезала от острова примерно пятую часть, «хвостовик». Мне показалось, что зелень по ту сторону Стены гораздо светлее и пышнее.
Мы облетели остров и вернулись к дому. Шериф показал пальцем вниз. Посадочная площадка была маловата… впрочем, ерунда.
Сели по очереди: сначала я, потом он.
– Ну, вот, – сказал шериф, подходя ко мне; как всех после долгих перелётов, его слегка покачивало. – Владение на месте, согласны?
– Более чем.
– Давайте быстренько осмотрим дом, и я полечу обратно.
– Хотите глоточек рому?
Он посмотрел на меня подозрительно – возможно, заподозрил, что это род взятки. Или что я хочу его отравить. Потом хмыкнул:
– А давайте. Пока никто не видит…
Мы хлопнули с ним по хорошему глотку и вошли в дом.
Что сказать? Сами стены сохранились отменно, как и у всех домов, построенных во времена «грюнсанд-бума». Сейчас так уже не строят, секрет утрачен… Но внутри всё, что можно было оторвать и утащить, было оторвано и утащено. Фермеры – люди хозяйственные…
Под ногами хрустели осколки облицовочной плитки. В окнах не осталось ни одного стекла.
– Чтобы всё поднять, понадобятся немалые деньги, – сказал шериф.
У меня вырвался нервный смешок.
– Может быть, всё-таки обратно? – предложил шериф.
Обратно? Глупо.
– Летите. Я вернусь завтра. Скажите бургомистру, что товар мне понравился.
С первого же мгновения, как мы ступили на землю острова, меня не покидало ощущение, что за нами следят. Но пока шериф был рядом, этот чужой взгляд как будто прятался, щурился, скользил по касательной. А когда вертолёт шерифа взмыл над площадкой, наклонился и ушёл за дом – взгляд этот упёрся мне меж лопаток. Сразу захотелось почесаться…
До захода солнца оставалось ещё часа два, и надо было использовать их правильно, чётко, не транжиря. Но почему-то ноги не хотели никуда идти… может быть, из-за того, что вдруг стало понятно: поиск окончен. Всё, что я могу найти, я найду здесь.
Не знаю, откуда взялось это понимание.
Взялось. Бессмысленно разбираться в истоках предчувствий.
Но, повторюсь, драконщик, у которого нет чувства предстоящего, живёт быстро, интересно – и напрасно.
С собой у меня были спальный мешок, немного еды и питья, мачете, пара метательных ножей, хороший бинокль и китайское духовое ружьё, стреляющее тонкими стальными стрелками шагов на сто. Что ж, по острову следовало «ходить опасно»…
Но где у нас, скажите, можно ходить расслабленно?
Чувствовалось, что меня ведут? по крайней мере? двое. Причём ведут не очень уверенно, не зная до конца, что со мной делать: то ли пристрелить к духовой матери и сбросить с обрыва, то ли оставить в покое и посмотреть, что я буду делать. Поскольку попыток пристрелить пока не было, оставалось сделать вывод: возобладало здоровое любопытство.
У меня, разумеется, не было никакого плана обследования острова, обычные поиски наугад: идёшь – и ногами пытаешься понять, что тут делал тот, кого ты ищешь. Что делал мой отец на этом заброшенном, бесплодном, бессмысленном острове? Что? Какие «научные изыскания» можно проводить среди россыпи камней в человеческий рост, на земле, обильно поросшей серой колючкой?
Тем не менее… прошёл, я думаю, час. Ноги куда-то шли. Передо мной вдруг открылась пологая впадина – возможно, когда дожди, здесь скапливается вода. Камни тут скорее не торчали, а лежали, и промежутки между ними были замыты песком. В поперечнике впадина была метров сто…
Глаз заметил, а тело мгновенно среагировало: чёрная точка в небе – пригнуться – развернуться – спиной к скале…
Арбалетная стрела ударила в камень, высекла искру. Отскочила куда-то в траву, в щель меж камней.
76
Паника – очень неприятная штука. Особенно когда не отдаёшь себе отчёта в том, что ты паникуешь. Можно наделать страшных ошибок…
Я, хвала предкам, сумел понять, что паникую. И что никак не могу от паники избавиться. Она оказалась многослойной, я сбрасывал очередную пелену с сознания, с глаз – только для того, чтобы понять: вот она, следующая.
И единственное правильное решение, которое можно в таком состоянии принять, – это не принимать никаких решений, не делать никаких выводов, и вообще…
Впрочем, я старался не подавать вида, что охвачен паникой, держал лицо и спину, успокоил, как мог, Изю (не смог; понятно, что словами тут ничего не сделать, да и не мастер я говорить слова), распрощался с подопечными, подмигнул едва заметно Мирабелле (ей с утра были даны инструкции, и кто надо получил нужную записочку, в таких делах мы ни телеграфу, ни телефону не доверяем; чтобы больше не возвращаться к Мирабелле, скажу, что у неё всё сложилось хорошо, но вовсе не так, как мы предполагали… но всё равно хорошо, лучше, чем у многих других) – и отправился на городскую станцию омнибусов.
Так или иначе, мне нужно было вернуться в Три Столба. Мне необходимо было вернуться в Три Столба, потому что где-то там таился вход в лабиринт, которым мне следовало пройти.
Омни оказался переполнен, мне дали плетёную табуреточку, и я всю дорогу просидел, привалившись спиной к переборке пилотского отсека. Четверо сидевших на последних рядах мне сильно не нравились, я ожидал каких-то сложностей в пути, но ничего не случилось.
Уже смеркалось, когда мы причалили к пирсу…
Гагарин
Да, я наделал глупостей. Ну и что? Кто из вас не делал глупостей в отчаянном положении? С другой стороны, вспоминая всё, что было, я и сейчас не нахожу умного выхода. Можно было ничего не делать – это если бы я был полным дерьмом. Можно было делать глупости. И всё. Третьего не дано.
Не так. Можно было сделать пару умных ходов, зная значительно больше того, что я тогда знал. Но это, по-моему, даже бессмысленно обсуждать. Некорректная постановка проблемы.
Ну и ещё. Свойство характера, та самая ранняя психотравма (событий которой я совсем не помню – а только знаю по рассказам взрослых), но которая тем не менее диктует мне моё поведение. То есть при опасности замереть, отвернуться, притвориться, что тебя тут нет, выждать – потом метнуться куда-то и снова замереть. Я не могу переключаться с режима на режим, как Север, – это ему ничего не стоит вдруг начать струиться, делая практически одно движение, неторопливое, но быстрое, непрерывное, но очень сложное, – и не то чтобы рассчитывать ходы на сто вперёд, а видеть всё происходящее как бы немного сверху. Беда в том, что он не умеет об этом рассказывать сам – и не позволяет мне. А я бы рассказал…
Но он не хочет. Он хочет, чтобы я рассказывал только о себе. Сухо: был там, делал то, подумал так.
Ну и ладно, я не гордый. Вернее, гордый, но не в этом смысле.
(И ещё одна обязательная деталь. Мы все тогда, после убийства Игната, как-то утратили повседневный счёт времени – и потом, сводя концы, раз за разом убеждались, что у кого-то время еле ползло, а у кого-то неслось скачками. Так вот, просто для справки: с момента убийства и до того, как все до единого планшеты на Эстебане включились, чтобы принять экстренное общепланетное сообщение, прошло одиннадцать суток и четыре с половиной часа. Я это говорю заранее, чтобы не напрягать ни вас, ни других рассказчиков точной датировкой событий. Мы будем рассказывать, как это всё нам запомнилось, а вы держите в памяти: одиннадцать суток и четыре с половиной часа. Всего-навсего.)
Журналисты всегда всё узнают. Хотя личность приобретателя Котура была, как по закону положено, засекречена, мне тем не менее его показали, когда он садился в щегольской «Нубис» – двухместку цвета полированной стали. «Нубис» – вертолёт дорогой, но, как говорится в таких случаях, своих денег он стоит. Парень был невысокий и худой, при ходьбе сутулился и припадал на левую ногу. Лица я толком не рассмотрел, но волосы – выцветшие, прямые, почти до плеч – были неплохой приметой. Ну и – шёлковые тёмно-синие, почти чёрные, штаны, такого же цвета, но более светлого оттенка верхняя рубаха, золотистый шейный платок…