Школа над морем - Олесь Донченко

Мы знаем, кто помешал ребятам окончить их «сеанс». Когда Олег Башмачный, испуганный белым привидением и тремя незнакомцами, стремглав удирал из школы, на чердаке тоже начался переполох. Страшная голова исчезла, но, может быть, она ждет внизу? А у головы, как известно, есть и туловище, и руки, и ноги. Выходит, это человек. Но что это за человек? Кто?

- Может, это Кажан?- подал мысль Музыченко. - Говорят же, что...

Но Дереза не дал ему договорить.

- Кто бы там ни был, а надо спускаться, - сказал он.

Больше всех был напуган Нагорный. С чердака он спустился последним: хорошо еще, что перепуганный Олег не уронил, убегая, приставленную лестницу. А это, конечно, могло случиться. Любитель таинственного, Омелько долго не мог опомниться. Он не мог забыть человеческой головы, которую он увидел в темном отверстии. И вот почему он так хохотал, когда Олег рассказал ему о приключениях «одного хлопца из нашего класса». Впрочем, Олегу вовсе не нужно было обижаться за этот безудержный смех. На этот раз Нагорный смеялся над самим собой.

Когда после уроков Василий Васильевич позвал «гипнотизера» к себе в кабинет, Омелько, не скрывая ничего, откровенно рассказал ему все, как было. Директор посмотрел мальчику в глаза. Нагорный потупился. Несколько секунд оба молчали, а потом Василий Васильевич спросил:

- Понимаешь, что делал глупости

Омелько молча кивнул головой.

- Я вижу, что тебе это неприятно, - продолжал директор. - Тебе даже стало грустно, не так ли? Я не хочу сказать, что в твоей выдумке есть какое-нибудь преступление, но мне все же хочется, Омелько, чтобы ты стал хоть немного посерьезнее. Тебя интересует только тайна. Но пойми, что таинственное нужно искать вовсе не на чердаках. Разве в Природе мало таинственного? Не все еще изучено, не все исследовано. И гипнотизм нужно изучать не на чердаке, а в кабинете врача, в связи с медициной, с наукой, без всяких призраков и привидений. Мне хочется, чтобы на днях ты зашел с другими ребятами ко мне домой. Приходи с товарищами, которые были с тобой на «сеансе». И еще позовем кое-кого. Нагорный удивленно посмотрел на директора.

- Ты хочешь спросить, для чего я вас зову? Нет! Сейчас не скажу. Пускай и у меня будет тайна. Скажу только, что жалеть не будешь!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ о «Рассвете» и «Широком пути» и об Олеге, который решает не отступать

Март подошел незаметно. Как-то вечером дунул теплый влажный ветер. Целую ночь он шумел голыми ветками в школьном саду, а утром нагнал таких густых туч, что казалось, они легли какой-то серой ватой на самые крыши слободских домиков. А потом пошел дождь; он шел не переставая целый день, утих только к вечеру, и тогда с земли поднялся густой седой туман. Туман клубился молочными волнами, и на улицах Слободки в двух шагах ничего нельзя было увидать перед собой.

Три дня боролось солнце с туманом и тучами. Выглянет да миг, бросит на землю сноп лучей, и снова закроют его лохматые тучи. И наконец солнце победило. Радуясь своей победе, оно брызнуло таким ослепительным золотым светом, что даже дед Гурий, человек очень осторожный в своих утверждениях, сказал, что теперь на началась уже настоящая весна.

Море быстро меняло свой цвет. Из свинцового оно сделалось синим, потом голубым. На его безбрежно спокойной шири засверкали мириады золотых блесток. Ивасик принес в хату сорванные с тополя набухшие почки, с увлечением истинного исследователя он раскрыл их и нашел внутри крохотные липкие листочки. А на берегу ему посчастливилось увидеть двух, диких серых кроликов, притаившихся между камнями. Исхудавшие, с облезлой шерстью, они жадно грызли первые зеленые ростки, протянувшиеся из земли.

Спрятавшись за камнем и притаив дыхание, Ивасик следил за зверьками. Но они скоро шмыгнули обратно в нору, испугавшись своей собственной тени.

Весна началась. Казалось, даже рыба почувствовала приближение теплых дней. Она словно поглупела от радости и все жадней и жадней кидалась на приманку. Улов увеличивался с каждым днем. Бригада Марины Чайки ставила переметы и собирала богатую добычу. Большую колючую камбалу «калкан» ловили мережами, и в сети стали попадаться громадные рыбы, иногда больше двенадцати килограммов весом. По вечерам, когда Марина бывала дома, она садилась неподалеку от Сашка и принималась за вышивание.

Странно было видеть знатного бригадира бесстрашных рыбаков за таким спокойным, тихим рукоделием. В эти часы дед Савелий тоже садился рядом с дочерью и, улыбаясь, спрашивал неизменно одно и то же:

- Что, Марина, приплыла к тихому берегу? Вышиваешь?

- Передыхаю, тату, - отвечала Марина. - Завтра опять поднимем парус.

На что дед Савелий никогда не забывал ответить:

- Ага, слышу, слышу... Был и я когда-то молодым.

Сашко часто готовил свои уроки вслух, и мать, вышивая, слушала сына. Слушали его и дед Савелий и маленький Ивасик, причем дед Савелий никогда не мог удержаться, чтобы не дополнить собственными соображениями или воспоминаниями того, что читал внук.

Учит, например, Сашко свой урок про пчел – и о пчелах расскажет дед Савелий. Да еще так интересно!

Например, хотя бы о том, как не любят пчелы чеснока. Как не переносят они этого запаха. Поел кто чеснока, лучше и к улью не подходи – закусают.

- Скажу прямо, - делал из этого вывод дед: - панский них, у пчел, нос, вот что.

И тут же рассказывал о каком-то воре, забравшемся на пасеку за медом и до полусмерти закусанном пчелами. Собственной пасеки у деда Савелия не было никогда, да и во всей Слободке ни у кого, кажется, не водилось ни одного улья, но дед рассказывал о пчелах так, как будто он сам всю свою жизнь только и был что пасечником. У деда Савелия была еще и теперь хорошая память, а за свою долгую жизнь он наслушался немало самых разнообразных рассказов. Разговаривал он с пасечниками, и с профессорами, и с царскими жандармами (записан этот разговор на дедовой спине), и с панами, и с бондарями, и с кузнецами; и с шахтерами, и с товарищем Буденным. И так же, как про пчел, может рассказать дед Савелий и про добычу угля в подземной шахте, и про то, из какого дерева надо гнуть обручи для кадок, из каких черепашек делают пуговицы, и даже про то, как едят китайцы ласточкины гнезда. Только ласточки те, говорят, какой-то особенной породы и гнезда оклеивают собственной слюной.

Дедовы рассказы для Ивасика - настоящий клад: Больше всего нравились мальчику рассказы о животных. С одинаковым вниманием слушал Ивасик и о пчелах и о китайских ласточках. Ему и самому хотелось бы попробовать этого ласточкиного гнезда, хоть кусочек, хоть крошечку, да где же его возьмешь, если эти ласточки водятся только в Китае! Дедовы рассказы Ивасик запоминал надолго. Смотришь, проходит недель, другая, и вдруг Ивасик спрашивает у деда Савелии:

- Дедуся, а они не горькие?

- Кто? - не понимает дед.

- Да ласточкины гнезда.

- Гнезда? Да, слышу, слышу! Нет, не иначе как сладковатые... И немного того... сырой рыбой пахнут. Эти ласточки, говорят, рыбью икру любят.

А откуда дед знал все эти подробности, это уж, конечно, неизвестно. Однажды, слыша, как Сашко готовит вслух урок по природоведению, Ивасик сказал матери:

- А я завтра тоже в школу пойду.

Он сказал это так серьезно и уверенно, что не было никакого сомнения, что он не только говорит, но и сделает это. Марина обняла сына и засмеялась:

- Смотрите на него – в школу! А читать умеешь?

- Не умею, так в школе научат. А только я уже и буквы знаю. Целых четыре. Жи – жук, си –змея, о – бублик, ги – гусячья шея.

В Ивасиковом представлении каждая буква была похожа, как две капли воды, на какую-нибудь вещь; ваять хотя бы «С»: и похожа на змею и шипит, как змея.

- Ой, Ивашечка, - смеялась мать, - да ты и вправду уже школьник!

Она называла сына десятками нежнейших имен и не знала сама, какое ласковее, какое нежнее. Ее Ивасик был и Ивасиком, и Ивашечком, и Ивасенькой, и Иванчиком, и Иваненькою, и Иванцем, и Иваночкой, и Ванюсей.

И в каждом из этих имен Марина находила новый оттенок, новую нежность и музыку. Она целовала белую головку сына. Детские волосики пахли солнцем, птичьим гнездышком, теплыми перьями – так пахнут желторотые воробьята.

Утром Ивасик принялся за свое:

- Пойду в школу с Сашуней.

Напрасно уговаривали его и мать и дед Савелий.

Мальчуган даже заплакал, и, когда Сашко ушел все-таки один, Ивасик решил схитрить. Сказал, что пойдет к морю, а сам побрел прямо к бывшей даче пана Капниста.

Ивасик был уверен, что если он попросит учителя записать его в школу, да еще скажет при этом, что уже знает четыре буквы, да к тому же прибавит себе лишний год и скажет; что ему не семь, а восемь лет, все школьные двери сейчас же раскроются перед ним, и он сядет вместе со всеми школьниками учить уроки про животных, изображения которых он рассматривал каждый день в учебнике Сашка.

В школе шел урок. В коридоре, куда зашел Ивасик, не было никого. Мальчик стоял растерянный, не зная, в какую дверь ему войти. А дверей было много. Коридор поразил мальчика своей длиной, а количество дверей совсем уже сбило его с толку.