Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина - Сергей Николаевич Дурылин

Гриша сиял.

– Ракет вон сколько!

Молодцы распаковывали ящик.

Но Грише всего этого было мало.

– В Москве в этот день из пушек палят. Сто один выстрел. Веселье! У нас тоже можно б, говорят, в Обрубе, на горе, много пушек закопано, пугачевские. Я говорил обрубчанам: отройте, без всяких яких, палить будем на Пасху. Смеются: какой ты пушкарь! Тебя пушка разорвет. Глупость одна. Палили бы с весельем.

– И так хорошо, Гриша! – улыбнулся Василий. – Какой свет загорится сиятельный!

– Свет светом, а надо и грому быть. Воскресение Христово как было? Земля восколе-балась. Так бы и у нас, в воспоминание. Так нет! Всего боятся. Носы бы им не оторвало, а и рвать-то нечего: курносые все.

Гриша озирал еще раз все приспособления и шел домой с молодцами. Он возвращался задолго до полночи.

Перед Пасхой[25]

Что же сердцу означится

В вешнем радостном дне?

Сердце малое плачется

Обо мне, обо мне.

Царство Господа чудится

Трудно, темному, мне.

Сердцу злому что сбудется

Во святом Его дне?

1911

Пасха Христова

Алексей Хомяков

Кремлевская заутреня на Пасху

В безмолвии, под ризою ночною,

Москва ждала; и час святой настал:

И мощный звон промчался над землею,

И воздух весь, гудя, затрепетал.

Певучие, серебрянные громы

Сказали весть святого торжества;

И, слыша глас, ее душе знакомый,

Подвиглася великая Москва.

Все тот же он: ни нашего волненья,

Ни мелочно-торжественных забот

Не знает он, и, вестник искупленья,

Он с высоты нам песнь одну поет, —

Победы песнь, песнь конченного плена.

Мы слушаем; но как внимаем мы?

Сгибаются ль упрямые колена?

Смиряются ль кичливые умы?

Откроем ли радушные объятья

Для страждущих, для меньшей братьи всей?

Хоть вспомним ли, что это слово – братья —

Всех слов земных дороже и святей?

1850

Сергей Дурылин

Из книги «В родном углу»

Часть 1, глава 1 «У Богоявления в Елохове» (отрывок)

Как густо было заселено простым народом, мастеровыми и фабричными (слово «рабочий» в широком просторечье редко употреблялось) Елохово, можно было видеть, если войти в церковь Богоявления в храмовой праздник или, еще лучше, в Светлую заутреню.

В Великом посту, особенно на первую, Крестопоклонную (4-ю) и Страстную неделю, был в церкви [Богоявления] неисчислимый наплыв исповедников и причастников. В пасхальную ночь только начинали ударять в большой – легко сказать, стопудовый! – колокол на высокой колокольне, на самом верхнем ярусе, на котором испокон веку было гнездо сокола, а церковь уж полным-полна: стоят плечо с плечом, грудью в спину, спиной в грудь. Несколько тысяч человек в церкви – и все «простого» народу: в армяках, в чуйках, в высоких сапогах, с волосами в скобку, густо промасленными деревянным маслом. Истово крестятся, низко кланяются. Теснота была так велика, что свечи чадили и гасли от спертого воздуха, капало с потолка, со стен текло. Для порядка при свершении религиозных церемоний (раздача вербы или святой воды, прикладывание к «празднику» – к вынесенному на середину церкви образу, христосование с духовенством) в церковь вводился наряд полиции во главе с околоточным, и городовые были сущими мучениками: так сжимала, давила и теснила их необъятная толпа.

Когда церковный староста – это почетное звание долгие годы находилось в роде крупных мясников Калининых – в большой праздник шел по церкви с емким блюдом, на его сюртуке не оставалось в целости ни одной пуговицы, с него градом лил пот, и на середине церкви ему посылали на смену другое запасное блюдо: под первым у него деревенели руки, до того оно было наполнено.

Для воров тут был простор; в жуткой тесноте они проделывали невероятные вещи: например, наметив даму в чернобурой лисьей шубе или ротонде, они, плотно прижавшись к ней сбоку, спереди и сзади, преблагополучно вырезывали из ротонды большой клин драгоценного меха и исчезали с ним в толпе.

Теснота в церкви Богоявления на Пасхе и в большие праздники была так велика, что нечего было и думать идти туда с детьми. Нас с братом не прежде, как мы достигли 10–11 лет, решились взять к Пасхальной заутрене к Богоявленью, а до того, по большим праздникам, мы ходили в домовую церковь при 2-й мужской гимназии.

Для освящения пасок и куличей на «монастыре», в церковной ограде, строился большой временный навес со стойками и полками, еле вмещавший принесенные горы куличек, пасох, яиц с зажженными на них свечами: так их было много!

Приход был так велик и обилен народом, что, начав пасхальный обход прихожан с первого же дня Пасхи, причт еле-еле заканчивал его к Фоминой неделе, а иногда и не успевал закончить: все охоче и приветно принимали причт с крестом, все, от первостатейных богачей до обитателей углов в сырых полуподвалах на Немецком рынке.

На Страстную и Светлую неделю немало фабрик в Елохове – особенно небольших ткацких и бумагопрядильных, – немало ремесленных заведений (бондарных, слесарных, столярных и т. д.) прекращало работу, и мастеровые уезжали на праздник в деревню, под Москву, где же, на Фоминой неделе, в этих фабриках и заведениях вновь начинали работать, мастеровые «поднимали» иконы. За образами в церковь Богоявления шли девушки и женщины в пестрых, в шелковых платках или полушалках, шли мастеровые, в новых чуйках и расшитых рубахах и несли иконы, весело пестря цветистыми нарядами, вея яркими розовыми и палевыми лентами и оглашая весенний воздух молодыми, звонкими голосами: «Христос воскресе из мертвых…» Бывало, смотришь в окно на эти пасхальные «ходы», а няня либо мама скажет: «Вон щаповские пошли за Владычицей» или: «вон кондрашовские Николу-угодника подняли».

Всю Фомину неделю и всю Мироносицкую каждый день идут по переулку эти добровольные крестные ходы на фабрики и мастерские, и сколько народу за ними увидишь, все, даже пожилые люди, принаряжены, все в обновах, и черного ни на ком нет, все в цветном, в розовом, в палевом, а кто постарше – в густо-синем (в «кубовом», как тогда называли) либо в темно-малиновом. Несут образа, поют и то с одним, то с другим встречным, знакомым и незнакомым похристосуются.

Часть