Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина - Сергей Николаевич Дурылин

В это время Николка вернулся из собора.

– Скоро понесут плащаницу.

Из собора вынесли хоругви. Вышли кучки народа. Совсем рассвело. Огоньки свечей дрожали живыми алмазиками в толпе.

Никола перекрестился на восток и дернул за веревку. Он опять сделал то, что делал, призывая к утрене: опять плакал горько и, подавленный горем, умолкал, чтоб вновь плакать и опять умолкать, – плакать от горечи драгоценной утраты, умолкать от невозможности выразить плачем всю глубину и непереносность ее.

Когда крестный ход с плащаницей, сопровождаемый огнями алмазиков и яхонтов свечей, показался из паперти, Василий и Чумелый присоединились к Николке, и надгробный плач, не прерываемый уже никаким молчаньем, погасивший своей горестью всякое молчанье, изливался горьким потоком над сияющей белизною плащаницей, несомой священнослужителями высоко над толпою. Надгробный плач над погребаемым Христом незримо опускался смоченною слезами пеленою над городом, над рекой, над лугами.

Юродивый Сидорушка, идя в крестном ходе, тыкал пальцами в старые, молодые, зрячие и слепые лица и, довольный, частил, частил:

– Богородицыны! Богородицыны!

А Тот, над Кем плакали, возглашал из безмолвной плащаницы:

– Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе: возстану бо и прославлюся!

Часть 3, глава 7 (отрывок)

В Великую Субботу, после обедни, на колокольню поднимался Гриша Потягаев, купеческий сын. Два подростка из лавки несли за ним корзину со стеклянными шкаликами разных цветов, с плошками, свечами, проволокой, гвоздями, молотками. Гриша снимал суконную поддевку и, размазывая широкую добрую улыбку, как всхожее тесто, по всему лицу, весело поздравлял:

– С наступающим Светлейшим днем!

– Обратно и вас, – отвечал Никола.

– Разрешите к действиям приступить?

– Как обыкновенно, – разрешал Никола и уходил полежать в каморку.

Потягаев с Васильем, Чумелым и подростками принимался мастерить иллюминацию. Это было его право, признанное за ним всем Темьяном. Сам настоятель, отец Павел Мате-горский, христосуясь после утрени с Гришей, во всеуслышанье заявлял:

– У тебя, Григорий Евлампиевич, талант. Шествовал я с крестным ходом и любовался: огни твои воистину светозарны!

Тоже говорил Грише и губернатор:

– У вас есть вкус, молодой человек. – Грише было за тридцать, и долго считалось, что он – Гриша и ему за тридцать, как вдруг оказалось, что ему пятьдесят и он – Григорий Евлампиевич; до этого один отец протоиерей звал его по отчеству: его самого величали Евлампиевичем[17]. – У вас есть вкус – вещь чрезвычайно редкая в этом городе!

И, любуясь на Гришины кресты и огромные «ХВ», сиявшие над колокольней, губернатор отмечал:

– Красиво, но не аляповато! Ярко, но без Азии!

Когда в городе начал издаваться «Темьянский листок», Гришина иллюминация описывалась так: «По принятому обыкновению, во время утрени на соборной колокольне зажжена была великолепная иллюминация по инициативе одного просвещенного негоцианта, не пожалевшего на это средств и трудов».

В эту ночь Гриша торжествовал.

В течение же всех остальных трехсот шестидесяти четырех дней Гриша стоял за прилавком в посудной лавке, удил рыбу в Темьяне и пил кислые щи. Еще с начала поста он начинал готовиться к своему дню. Это служило для гостинодворцев календарем:

– Скоро Пасха: Гриша шкалики принялся промывать.

Гриша осмотрел тщательно все деревянные кресты и «ХВ», на которые нужно было нанизать изумрудные и алые фонарики. Все оказалось в порядке.

Гриша распределял кресты:

– Большой, с копием, – над западным пролетом. Свет Христов просвещает всех. Белые фонарики.

– А Пасха-то красная, поют, – домекнул Василий. – Не красные ли сюда?

Но Гриша знал твердо:

– В белых ризах Христос воскрес. Белые надо.

– А красные куда?

– Красные на «ХВ», на восточную сторону, к алтарям. «Яко тает воск от лица огня».

Василий отобрал красные.

– Синие куда? Зеленых вон сколько у Чумелого!

– Без всяких яких, пустим в разноцветные, на боковые пролеты, в звезды.

– А как распределить? Куда – зеленые, куда – синие, куда – желтые?

Гриша не сразу ответил, хитро посмотрев на Василья:

– А как звезды в полуночи играют?

Василий не понимал, А Чумелый засмеялся.

– Игра у звезд какая? Голубая или золотая?

Не ответил никто. Сам Гриша ответил:

– У звезд переливчатая игра. Разный налив в игре, цветливый. В осеннюю ночь выйдешь на улицу – все звезды играют. Звездится в глазах. Смотришь: вот, думаешь, поймал игру: в изумруд звезда играет – зеленая! Глядь, она в алмаз обратилась, слезой дрожит. Всеми камнями самоцветными, что в земле от нас утаены, дает Бог звездам поиграть. Надо нам, Василий Дементьевич, без всяких яких, под игру, под звездистость эту действовать.

Наклонившись над деревянными звездами, Гриша долго распределял разноцветные шкалики. Он вставал с полу, всматривался в звезды сверху и с боков, менял расстановку шкаликов, сердился на советчиков, предлагавших переместить тот или другой шкалик, иногда соглашался с ними, вновь сердился и, когда успевал измаять своих помощников, вдруг решал:

– Так будет хорошо. «Звезда бо от звезды разнствует во славе»[18].

Веселый и довольный, приказывал:

– Валяй крепи.

Василий с Чумелым, с помощью лестниц и веревок, укрепляли крест, «ХВ» и две звезды над назначенными Гришей пролетами. Тогда начиналось самое трудное, что Гриша делал всегда сам: установка цветных шкаликов в проволочные держалки. Василий с Чумелым поддерживали лестницу, молодцы подавали шкалики, у Гриши кружилась голова, сердце билось от волнения, но он внимательно и бессменно вставлял шкалики в держалки. Обставив всю звезду или крест, он опутывал шкалики пороховою нитью, чтоб они сразу зажглись от огня, поднесенного к концам нити. Потом уставляли плошки по карнизам колокольни и вокруг соборного купола и распределяли, где и кому жечь бенгальские огни. Гриша совещался со всеми, выслушивал не только Василия и Чум ел ого, но и молодцов, но, как истинный художник, решал всегда по-своему.

– Белый огонь жечь – как выйдет крестный ход из собора, сейчас же: «И одежды его были белы, яко снег»[19]. Воскрес Христос! Красный огонь – как будут огибать южную сторону: «Да воскреснет Бог и расточатся вразй его»[20]. У алтаря – зеленый: «Веселие вечное»[21]. Цвет весенний. С северной стороны как пойдут – надо желтый. «Возрадуемся и возвеселимся в онь»[22]. Солнышко будет играть. Без всяких яких. Золотое. Возрадуется. А как опять к дверям подойдут – опять красный: «Пасха красная!»[23]

Сам Гриша должен был жечь белый и второй красный огонь, молодцы – первый красный и желтый. Зеленый огонь Гриша опять брал себе: мало ему было двух огней.

– Как выйдет крестный ход из собора – ракета! Высочайшая! Брильянтовая! «Да веселятся небесная!»[24] А ей во встречу, без всякихяких, от алтаря другую ракету пустим: в небе