Бабушка - Божена Немцова

— Княгиня хорошо знала мою мать, они были приятельницы. Мой отец был тяжело ранен под Лейпцигом[74], и, вернувшись на свою виллу во Флоренцию, умер там через несколько лет вследствие своей раны; так рассказывала мне Джиованна. Мать моя очень тосковала по отцу и тоже умерла. Они оставили меня маленькою сиротой. Когда княгиня узнала об этом, то приехала за мной и увезла бы меня с собой, если бы Джиованна не любила меня как родную дочь. Княгиня оставила меня у нее, отдала в ее распоряжение замок, и таким образом Джиованна вырастила и всему научила меня. Когда я была уже взрослая, княгиня взяла меня к себе. О, я ее очень люблю! Так, как бы любила свою родную мать!

— Конечно и княгиня любит вас, как родную дочь, — говорила бабушка, — я это заметила, когда была в замке, и это мне очень понравилось. Да не забыть бы мне рассказать вам о Кудрне. Когда им Барунка отдала ваши деньги, они от радости прыгали чуть не до потолка; но когда старик получил место смотрителя за господскими полями и ему назначили двойной паек, то было столько удивления и радости, что и пересказать невозможно. До смерти будут молиться за княгиню и за вас.

— Только тебе, бабушка, они обязаны за все, твоему доброму слову, — отвечала девушка.

— И, барышня! К чему бы послужило мое доброе слово, если б оно не упало на добрую почву? Из него не взошло бы благословения, — заметила бабушка.

Букеты были уже связаны, и бабушка собралась с детьми домой.

— И я пойду с вами до перекрестка, — сказала Гортензия, взяв за узду коня, щипавшего траву. — Хотите, мальчуганы, я вас покатаю на лошадке?

Мальчики вспрыгнули от радости, и Ян в одно мгновение очутился на лошади.

— Ах ты, маленький шут! — заметила бабушка, увидя как смело держался Ян. Вилим тоже показывал вид, что не боится, но покраснел до ушей, когда Гортензия посадила его на лошадь, и только тогда ободрился, когда Ян посмеялся над ним. И Адельку посадила Гортензия на Попинка, но сама шла возле и держала ее; девочка была в восторге, а мальчики заметили насмешливо, что она сидит как обезьянка, и Бог знает что еще кричали, так что бабушка должна была остановить их. На перекрестке Гортензия села на своего белого коня, спустила голубое платье ниже стремени, надвинула покрепче черную шляпку, еще раз махнула детям хлыстиком, и конь ее, заслышав звучное приказание «avanti»[75], как ласточка полетел с ней в гору по аллее. Бабушка потихоньку добралась с детьми до Старого Белидла.

На другой день утро было прекрасное, небо было чисто, как будто выметено. Перед Старым Белидлом стоит тележка, на тележке Ян и Вилим в красных камзолах, в белых панталонах, с венками в руках. Пан Прошек ходит около породистых лошадей, гладит их по лоснящимся бокам, перебирает густую гриву и глазом знатока осматривает и лошадей и сбрую. Порой подходит к дому и кричит!

— Вы все еще не готовы? Торопитесь!

— Сейчас, тятенька, сейчас! — раздаются голоса изнутри дома.

И это сейчас продолжалось еще добрых полчаса; наконец, из дому выбежали девочки, с ними и Манчинка, за ними пани Прошкова, бабушка, Бетка и Ворша.

— Будьте повнимательнее, да посмотрите за птицей, — приказывала бабушка. Султан хотел приласкаться к Адельке и нюхал венки, которые она держала в руках; она подняла обе руки кверху, а бабушка отогнала Султана, сказав ему: «Разве ты, глупый, не видишь, что Аделька дружичка!»

— Словно ангельчики, — заметила Бетка Ворше, когда дети усаживались в тележку. Пан Прошек сел на козлы возле кучера Вацлава, взял возжи в руки, щелкнул языком, лошади гордо вскинули головами и тележка помчалась к мельнице, словно гонимая ветром. Собаки пустились вдогонку, но когда пан погрозил им, они вернулись назад, с неудовольствием улеглись на крыльце на солнышке и наконец захрапели.

Как все красиво в местечке! На домах везде ветки, галереи вокруг площади превратились в рощу. По дороге и по тропинкам везде настлан зеленый тростник. На четырех концах площади поставлены алтари, один красивее другого. Посередине, около статуи св. Яна Непомука, под зелеными липами приготовлена мортира[76], около которой собралась кучка подростков. «Из этого будут стрелять!» — сказал пан Прошек, указывая детям на мортиру.

— Но я буду бояться, — озабоченно сказала Аделька.

— Чего же тут тебе бояться, ведь это зашумит почти также, как упавший с полки горшок, — утешала ее Манчинка. Такой стук Аделька часто слыхала дома и поэтому успокоилась.

Экипаж остановился у большого дома, на котором висела вывеска с белым львом и большая кисть винограда. На пороге появился пан Станицкий, приветливо снявший свою черную бархатную шапочку с длинною кистью. Не менее приветливо улыбалась гостям и кума в серебряном чепце и короткой шелковой кофте; а когда маленькая Гела хотела за нее спрятаться, то она взяла ее и Адельку за руки, поставила их рядом и сказала: «Ну-ка, покажите-ка, как это к вам пристало!»

— Словно близнецы! — решила бабушка.

Девочки взглянули одним глазом друг на друга и потом опять стыдливо потупились. Пан Станицкий взял пана Прошка под руку и, повернувшись к дому, приглашал гостей войти. «Пока начнется процессия, мы еще успеем поговорить кое о чем за стаканом вина», — прибавил он весело.

Пани Прошкова вошла; бабушка же осталась с детьми на улице, сказав женщинам: «Вы еще успеете, потому что пойдете с господами, но я позже— а то, пожалуй, не протолкаюсь между народом. Я останусь здесь при детях». Она остановилась с ними у крыльца. Вскоре из-за угла показались два мальчика в красных камзольчиках, а потом еще два, и еще, и Ян закричал: «Уж идут!»

— Аделька и ты, Геленка, — говорила бабушка, — когда пойдете в процессии, смотрите на дорогу, чтобы не упасть. Барунка, ты посматривай за ними. А вы, мальчики, идите хорошенько, чтоб не наделать беды со свечами. В церкви же и у алтаря молитесь, чтобы быть угодными Богу!

В это время подошел учитель со своими школьниками.

— Дай вам Бог здоровья, пан учитель! Я привела вам еще молодежи; будьте уж потерпеливее с этими маленькими, — просила бабушка старика учителя.

— Хорошо, бабушка. У меня тут словно стадо: и малый; и большой, — отвечал со смехом учитель, ставя мальчиков к мальчикам, а девочек к девочкам.

В церкви бабушка остановилась у дверей между старыми соседками, а дети стояли рядами около алтаря. Начался третий звон. Народ хлынул в церковь, церковный сторож принес мальчикам зажженные свечи, маленький колокол зазвучал, священники приступили к алтарю, и обедня началась. Девочки сложили руки и долго смотрели пристально на алтарь; наглядевшись вдоволь, они завертели головами и влево и вправо, и увидали милое личико Гортензии, сидевшей наверху в ораториуме[77]. Невольно они улыбнулись ей, да и как же было не улыбнуться? Но за Гортензией сидела мать и стоял отец, который им кивнул головой, чтоб они повернулись к алтарю. Аделька не поняла этого и улыбалась также отцу, пока Барунка не дернула ее за платье и не шепнула ей: «Смотри на алтарь!» Кончалась и литургия верных[78]. Священник поднял Св. Дары, народ запел хором: «Агнче Божий, Христе помилуй!», и колокола громко заблаговестили. Впереди шли дети, мальчики с горящими свечами, девочки в венках, наперерыв бросая цветы на дорогу. За ними следовали духовенство, чины городового магистрата, почетные жители всего околотка, а за ними уже простой городской и сельский люд; между последними шла и бабушка. Хоругви[79] различных цехов развевались над толпой, благоухание кадил смешивалось с ароматом свежих ветвей и разбросанных цветов, в воздухе раздавался звук колокола. Не могшие участвовать в процессии стояли у порога и у окон, чтобы по крайней мере посмотреть на нее.

Какое зрелище для глаз представляла эта пестрая процессия! Какие костюмы! Какая роскошь! Тут и разряженные дети, тут и священники в великолепных ризах, и господин в новомодном фраке, и почтенный сосед в пятидесятилетнем сюртуке, и юноша в вышитом камзоле, и отец в сюртуке по самые пяты. Женщины просто, но элегантно одетые, возле разряженных без всякого вкуса. Мещанки в кружевных чепчиках и с золотом, и с серебром, поселянки в накрахмаленных чепчиках и белых платках, девушки в повязках и красных платках. Как каждый мог узнать по вывеске, что дом Станицкого — гостиница, так и платье людей было вывеской их убеждений, а частью и их занятий. Ясно можно было отличить капиталиста и ремесленника от чиновника, крестьянина от бобыля[80]; по костюмам можно было видеть, кто придерживался старых нравов и обычаев, и кто «гонялся за модой», как выражалась бабушка.

Около алтарей бабушка все искала возможности подойти поближе к детям, чтоб они были у нее под рукой, если что-нибудь случится. Но все кончилось благополучно, только Аделька при каждом выстреле вздрагивала и всегда заранее затыкала уши и закрывала глаза.