Семён Светлов - Алексей Лукшин

Глава XX

На второй день всё происходило по тому же плану, только прозорливая бабка Антонина не стала тратить время на разглагольствования, считая, что Семён её стараниями, словно оказался в котомке и никуда от неё уже не денется.

«Видно, человек здравомыслящий, продвинутый, знает, откуда в современном мире здоровье черпают. Никогда не надо со счетов сбрасывать прошлые достижения».

Иногда ей в голову приходило на законодательном уровне укрепить позиции лекарей-самоучек, в частности, она думала только о себе. Она помышляла в будущем выдвинуть свою кандидатуру на выборах. А там, присмотревшись, и закон необходимый устроить. Но это планы, мечты.

Единственное, что сдерживало: если официально утвердить закон, может ли она рассчитывать, что её место не займёт какая-нибудь более матёрая, прости господи, пронырливая (да что же такое в голову лезет?). Удачливая. Нет же. Прозорливая. Вот точно. Как же по вкусу пришлось ей это слово. Она взяла его за исходное. А от него придумала и прозорливость, небом ниспосланную, и что ведает она всё прозором своим.

Маша снова, как и вчера, взяла у Семёна деньги, зашла в дом и отдала положенное Антонине. Улыбнулась и хитро подмигнула глазом.

Тем временем Семён в машине развернул газетный кулёк с горстью пересушенного чёрного перца-горошка. Разглядев, что это такое, понюхал. Ничего, кроме отвращения, не испытал. Бросил кулёк небрежно на панель перед лобовым стеклом. Некая сила торкнула по мембране души, и пошла вибрация, эхом отозвалась в разуме. Он спохватился. Непонятная тревога заставила его переложить этот кулёк в карман.

«Странно, чего я испугался?».

Когда Маша вернулась, он спросил:

– А почему я сам не могу деньги ей отдавать?

– Ты что! Символично, что целительницы, чей дар от Бога, денег не берут. Им это претит. Ей в особенности. Но уж так заведено, ей же надо на что-то жить, развивать свои способности. Потому обращение людей благодатью считается. Просящему – дай, на обратившегося – воззри. А люди, кому не безразлично, заботу о ней выказывают. Получается, я забочусь о ней за то, что она помогает тебе. Воздаю ей сторицей. Если человек хороший поступок совершает, материальное вознаграждение – лучший стимул и побуждение его на последующие добрые шаги.

– Умница какая ты у меня! Хотя такое утверждение спорно и не вяжется с жизненной концепцией человечества, но, определённо, к некой группе людей может быть применимо, если иные способы не имеют силы влияния. Поощрение – как подпитка голодному, сильный резон. Хотя считается, что духовные ценности сильней.

– Духовные, духовные. Хлебом ли одним сыт человек? Не в плоти ли он находит утешенье? Давай попристаю. А, Сёмочка? Там речка впереди, роща берёзовая на берегу. Сентиментальная что-то я сегодня.

Семён надел солнцезащитные очки, в глазах до боли рябило от ярких лучей. Машина плавно набирала обороты. Асфальтная дорога, дугой уходящая в горизонт, отсвечивала, как полированное стекло.

На следующий, третий день, опять то же самое, та же передача денег, но вместо перца щепотка нюхательного табака. Маша садится за руль. Едут.

Задумчивый Семён, несколько раз развернув и свернув газетный свёрток с табаком, про себя отметил: «Н-да, за мои деньги сыплет не жалеючи».

Он послюнявил палец, попробовал на вкус: горечь. И с привкусом, что немедля проснулись рвотные позывы. В глотке словно произошёл взрыв. Он маленькую крошку занёс себе в ноздрю, желая испытать старинные свойства этой пыли. Он ждал. Вдохнул носом сильней. Ничего. Он ущипнул понюшку поболее и, поднеся к носу, разом втянул воздух.

Глаза заслезились, потекли слюни и сопли.

«Апчхи!» – он чихнул.

Изо рта, из носа в разные стороны полетели брызги. Он едва успел прикрыть кулёк и скрутить его, чтобы не рассыпать. Через несколько минут чихоты, Семён пришёл в себя. Сотрясавшаяся ещё от редких чихов голова как будто была наполнена жидкостью вперемешку с этой отвратительной коричневатой пылью, которую хотелось исторгнуть из себя. Казалось, что она проникла повсюду. Утирая слёзы руками занёс и туда эту въедливую пыльцу.

Кошмар всё же закончился. Белое в красных пятнах лицо было таким, словно он сокрушался в детской истерике беспрерывно несколько часов.

– Сегодня в последний раз. Надо перерыв сделать. Лекарство дала. Я полечусь, думаю, потом вернёмся. Её пассы целительны – спору нет. Но дорога в сотню километров изматывает сильнее, чем польза этой доброй тётушки. Думаю, за те деньги, что я плачу, она бы могла приехать сама. Езди и езди. Талантливый предприниматель.

– Прервать лечение захотел? Смотри сам, – Маша расстроилась.

Настроение упало. Только она похихикивала, а тут как ветром сдуло хорошее настроение.

– Ты находишь целесообразными её действия? – спросил Семён. – Поставила меня на ноги, крикнула: «Брось костыли, брось! Иди на меня, что стоишь? Вылупился. Иди, кому говорю». Я думаю, она издевается. Глупо. Но я винить её не могу. Я приехал по собственной инициативе. Но понял – хватит. Единственно, что в кузнице, где она куёт деньги, – Бога точно нет. И не было.

Она смешалась.

– Доля правды есть в твоих словах. Но главное, что мы всё это время вместе. Далеко от твоих врагов. Разве этого мало?, То что она даёт, безвредно, заряжено энергетикой сверхчеловека, можно сказать, святого. С точки зрения веры, это символы. А вера в символы, даже в истории много примеров, выручала Россию, людей. Издревле. Не правда ли?

– Да, правда.

Его глаза осоловели, в такт неровностям на дороге он клевал носом. Усталость подломила его, и, вроде прислушиваясь к продолжавшей говорить Маше, он сквозь сон будто улавливал некие слова, поднимал голову, открывал глаза и снова закрывал.

Глава XXI

Семён сидел на мягком диване и несколько отрешённо, забыла где находится, смотрел в одну точку на стене. Всё это время его мысли были заняты яркими сочными картинками какой-то небывалой действительности. Он с удовольствием просматривал их, иногда задерживал на какой-нибудь для более тщательного разбора, некоторые фрагменты-события перелистывал поскорее на самом интересном месте, чтобы позже вернуться к ним и разглядеть, как фотографию.

«О! Навоображал».

Он вернулся к реальности.

«А что мне мешает организовать всё, что я видел?»

Больная нога покоилась на диванае. Он поглядел на неё.

«Подобные сочинительства хороши, когда не мешают вот такие вещи».

Он принялся поглаживать ногу. Сравнил её со здоровой. Да, больная толще. Ему что-то не понравилось и у него возник вопрос.

– Ма-аш, слышишь, – крикнул он жене, чтобы она услышала в другой комнате. Она не откликнусь, но подошла и встала в дверях. Он заметил её.

– Нездоровая ситуация. Смотри. Разницу видишь?

Ей, жене, дали наконец-то слово.

«Знать, моя очередь!»

Она давно знала, что надо сказать. Но разве кто спрашивал.

– Разница началась, когда ты домой вернулся от этой. Она не произнесла имя своей тёзки, вставшей между ней и мужем. Ей казалось, что произнося своё имя, но подразумевая ту коварную женщину, она тем самым оскорбляет ни за что доброе имя Маша.

– Не знаю, почему ты врачам правду не скажешь. В Питер позвони, запускаешь болезнь.

Он недовольно, не скрывая этого посмотрел ей в глаза, желая смутить. Она не поддалась. Когда воспитываешь детей, от них только и ждёшь капризов, обид, упрямства – оригинальный метод отстаивать желания и характер. В быту Семён напоминал маленького ребёнка с его пустыми угрозами. Поплачет и прибежит, чтобы молча прижаться, убедиться, что его любят и он не отвергнут.

– Опять за своё, – он смягчился.

Но принятую стойку не ослабил, чтобы не показать свою слабость, не задеть мужское самолюбие и не потерять достоинства.

– Так есть разница?

– Конечно, есть.

За минуту доверия она простила все обиды, нанесённые ранее.

– А мне кажется, нет, – больше для своего успокоения сказал он, опять же противопоставляя себя ей. – Как заболела, она всегда как-то утолщённей была.

– Чепуху не говори.

Многословия в такие минуты муж не выносил.

– Боль снова пришла. Помнишь, как раньше? Она не острая, в колене, а глубокая и медленная, на всю ногу, потом в тело переходит. Силы отнимает. Немного страшно. В Германии похожее состояние пережил.

– Плохи дела. Думаю, в Питер звонить следует, – она хотела достучаться до него.

– Что бы ты понимала! – и упрямо отвернулся, думая о назойливости жены, которая никак не хочет его понять.

Глава XXII

Утро.

В салоне красоты Вероника, дочь Семёна, сидела за директорским столом, занимаясь делами работая вместо матери. Она подошла к полкам и взяла журнал полистать. Просмотрев несколько фотографий и не сосредоточившись ни на одной из них, небрежно бросила журнал.