Семён Светлов - Алексей Лукшин

Люди постепенно расходятся, кто прощается. Эдик Светлов вытирает слёзы и всхлипывает так, что те, кто стоят рядом, слышат. И похоже заражаются тем же. У Тараса словно комок застыл в горле.

Жена Маша, бледная и мраморная, застыла без слёз. Смотрит странными глазами. «Завтра. Что будет завтра? Ладно, не завтра. Чуть позже. Как дальше жить? Был и нету. Смысл-то где? Картина будущего пропала». Перед ней возник страшный, непонятный образ, в котором, видимо, просвечивал ответ в виде пустоты.

Дочь стояла и поддерживала её. Такая взрослая. Серьёзная и красивая. Думает. Думает ведь. Ей идёт. А может, и вправду ума прибавляется, а не просто видимость.

Когда все молча расходились по машинам и автобусам на поминки, Андрей на дальней тропе увидел неприметно стоящую знакомую фигуру. «Маша! Маленькая. Пришла проститься».

Она стояла и ждала, когда народ разойдётся, чтобы постоять и проститься около насыпи.

«Она меня послушалась, – заключил Андрей, – не пришла. Ни домой, ни на кладбище. Молодец!» И странно, вместе с непреодолимой к ней неприязнью, он испытал в этот миг вполне объяснимую жалость к ней. «Она не видела Семёна лежащим во гробу. Не видела мёртвым. Счастливая, быть может!» Быстро проанализировав, холодно и расчётливо он всё-таки решил: «Поплакать над гробом тоже есть счастье влюблённого. Дать горю выйти. Любила не любила, а привычка-то, конечно, была. Порой привычка, а порой уже и образ жизни. А сломать образ жизни… Для многих это конец. Два года назад, год назад – подразумевал ли кто о таком конце».

Андрей сел в машину. Солнце скрылось, когда гроб накрыли крышкой и заколотили. Больше оно на небо не вышло. Где-то вдалеке маячила чистая небесная голубизна, но обходила стороной. Прохлада становилась ощутимей. В машине ветра не было и думалось гораздо легче.

Молодость имела привычку рассуждать о смерти как о значимом событии. Схоронив известного человека, о нём ещё говорили, вспоминали, перебирали случаи, постоянно на чаше весов взвешивали его намерения с делами, объясняли и оправдывали, если это было удобно. Одним словом, покойный долго не выходил из головы.

А если хоронили ровесника, одноклассника, как бы совсем молодого мальчишку или девчонку? Что это было? Событие. На местном уровне не меньше производящее впечатление, как, например, для целой страны уход из жизни известного артиста, политика, может, мэра или губернатора.

Что же думать, когда дойдя до половины своей жизни, скажем, до сорока или чуть больше, провожаешь сверстников по несколько человек и больше. И с каждым годом их поспешное удаление от нас всё меньше и меньше обращает наше с вами внимание к ним. Где-то раз и мелькнёт маленькой мыслишкой, что есть очередь, да-да, есть. Не сомневайтесь. И все мы в ней стоим. А что все заулыбались? А? Радуетесь? Те двое побежали. Не сразу сообразил. Вне очереди они. Ну да. Пусть бегут. Нам бы молчком отстояться. И пропускать готовы. И пропускать. Пропускать.

Глава XIX

Объезжая пробку, Андрей въехал во двор и двигался на малой скорости, любуясь зеленью во дворе. Есть ещё в городе красивые скверы. Деревья, что не каждый ребёнок обхватит. Дети, растущие в этих скверах, несомненно отличаются от тех, кто вырос в бетонных микрорайонах.

Перед машиной возник знакомый силуэт. Исхудавшая, нос, коленки и плечи торчат. Платье как на вешалке. Она смотрела перед собой и только вперёд. «Маша Светлова. С ребёнком».

Андрей пальцем нажал на клаксон, чтобы не испугать. Она не оглянулась. Как шла, так и шла. Он поддал скорости и притормозил в нескольких метрах от неё. Остановился.

Открыл дверь и вышел навстречу. Она узнала его, поздоровалась.

Разговор не клеился. Странно было видеть её такую.

– Привет! Ты откуда?

– Привет! Из магазина!

Он взглянул на вывеску. «Копеечка». Пакет-майка имел лейбл другого магазина. Так люди экономят и на пакетах тоже. Сквозь целлофан просвечивала банка йогурта и небольшой отрез колбасы.

– Надо хлеба купить. Пойдём до ларька.

Метрах в двадцати стоял хлебный киоск. Андрей тронулся за ней и хотел вспомнить, в каком магазине обычно покупал продукты приятель. «Нет! Только не в „Копеечке“. Там всё с минимальным сроком годности. Иначе почему так всё дёшево? ГМО? Может. Кошерные продукты здесь мимо не возят», – усмехнулся про себя Андрей.

Купив хлеба, она остановилась.

«Как будто другой человек! Неужели за пару месяцев так высохла?»

– Расскажи, какие новости?

Она даже не пыталась переключить тему, а начала с больного и острого, что у ней накопилось на душе.

– Документы учредительские переписали, Семён их подписал перед смертью. Никто из участников не имеет права выводить активы. Решения принимаются большинством голосов. Это по компании. Право подписи только у Тараса. Здание… Здание… – повторила она и выдохнула воздух, как запыхавшийся щенок, – заложено в банке. Света и Саша (помнишь таких?), – зло посмотрев на него, сказала она, адресуя конечно, не ему, – не думают платить кредит. Цены здания хватит на восемь таких кредитов.

Её голос сорвался на истерический грудной.

– А я. Я сука. Со двоими детьми. Которая ещё рот открывает. Представляешь, все накинулись на имущество. Эдику машину Семёна отдать надо, тогда родители не будут судиться из-за квартиры, в которой мы живём. Бабушка и дедушка не позвонили ни разу внукам. Маленький спрашивает: «А где баба с дедой?» Не приходят. Не звонят. Их нет. Были и нет.

Она смотрела на него. Слёз не было. Или он их не видел. Она плакала. Да. Бесслёзно. Беззвучно.

– Андрей! Что ему сказать?

Она тонула в слезах, которых он не видел. Которых никто не видел.

Эпилог

Голуби подлетали на площадку перед офисом, чтобы сесть на асфальт. На дорогу, ведущую к офису, стремительно въехала машина. Голуби, не долетев до земли, вновь поднимаются в воздух. Некоторые из них коснулись асфальта и оттолкнулись, чтобы улететь.

За рулём сияющей новой машины, нахально приподняв край губы, исподлобья бросая мимолётные взгляды, ехал Тарас…