Чукотский вестерн - Андрей Бондаренко

Закурил, хмуро побрёл вдоль забора. Настроение было муторное какое-то, серое.

Впереди, возле трансформаторной будки, мелькнула неясная светлая тень.

Ник насторожённо остановился.

– Это я, Никита, не бойся, – прошелестел тёплый голос. – Это я – Зина.

Ник подошёл ближе, заглянул за будку.

Девушка стояла, прислонившись спиной к деревянному столбу, на котором висели две тусклые лампочки. Стояла, опустив голову, и разглядывала свои сапоги яловой кожи, начищенные до зеркального блеска. Из-под пилотки выбивалась светлая прядь, трогательная и беззащитная.

– Ты не подумай чего плохого, я не какая-нибудь там, – прошептала Зина.

– Я и не думаю, – пробормотал Ник, не зная, что делать.

Девушка подняла голову и посмотрела на Ника.

Какие же у неё бездонные глаза! Синие и грустные. До чего же грустные, Господи, до чего же!

– Поцелуй меня, Никита. Просто так – поцелуй, – попросила Зина.

Целоваться она совсем не умела, её губы были плотно сжаты и тверды.

Но она искренне старалась.

Когда рука Ника медленно скользнула вниз, девушка задрожала всем телом и упёрлась ему в грудь ладонями.

«Ничего себе! – подумал Ник, ослабляя объятия. – От простого прикосновения так дрожит. А что же будет, если до настоящего дела дойдёт? Заинтриговала, чертовка…»

– Извини, пожалуйста, – смутилась Зина. – Просто не хочу, чтобы у нас с тобой так всё было, в спешке. Мы ведь ещё встретимся, правда? Потом и поговорим обо всём. Меня в Анадырь перебрасывают, я же радистка. Если захочешь, то найдёшь потом. А сейчас поцелуй меня ещё раз и иди…

Ник пошёл дальше. Настроение было – лучше не придумаешь, радостное и солнечное.

Глава девятая На краю Земли

АНТ-4 грузно, шатаясь из стороны в сторону, словно подвыпивший матёрый управдом, пробежал по каменистой площадке, гордо именовавшейся здесь, в Певеке, эпитетом «лётное поле».

Пробежал и остановился.

Ник с трудом распахнул тугую дверцу и обессиленно вывалился наружу.

Нога предательски соскочила с мокрой ступени хлипкой лесенки, и он неуклюже растянулся на земле.

Раздался громкий смех, напоминающий ржание взбесившегося конского табуна.

Это пилот самолёта веселился, достославный Маврикий Слепцов.

– Эк тебя уболтало, брат Никита, – отсмеявшись, посочувствовал Маврикий. – Эй, кончай на колесо блевать! Отойди в сторону, твою мать! Никакого почтения к лётной технике…

– Ты уж извини, Мавр, – прохрипел Ник, вытирая рот носовым платком. – Я же не нарочно. Просто сегодня не полёт был, а прыжки сплошные по ямам воздушным.

– Что да, то да, – покладисто согласился лётчик. – И погода гадкая – давление скачет, и самолёт перегружен железками вашими.

Приземлился второй АНТ-4, так же грузно и неуклюже. В один момент показалось даже, что ещё чуть-чуть, и он завалится набок. Но нет, всего секунд пять на одном колесе катил, потом выправился и бодро запрыгал дальше, по мелким булыжникам.

Маврикий облегчённо вздохнул, стащил с головы лётный шлемофон и небрежно поинтересовался:

– А ты, Никитон, ту рыженькую вспоминаешь? Американку? Соскучился, небось, кобелина настырная?

Хотел Ник послать его в грубой форме, далеко и надолго, да передумал в последний момент.

– Можешь её, если встретишь, себе забрать, – вежливо так ответил. – Мне она нынче не нужна, у меня теперь светленькая имеется.

– Это да, – зацокал языком Маврикий с видом знатока. – Эти светленькие – тихони тихонями с виду, а иногда такое в постели вытворяют, куда там рыжим и чернявым…

Ник вспомнил, как погладил Зинино бедро (чуть-чуть, притом через юбку плотную!), а у девчонки ноги задрожали – слышно было, как чашечки коленные друг о друга стукаются.

Красота, блеск полный!

«Неплохо бы ещё, – размечтался Ник, – чтобы то бедро девственным оказалось…»

– Никита, иди сюда! – позвали громко.

Обернулся: около второго самолёта Эйвэ, уже в военной форме и с опознавательным значком на груди, оживлённо болтал с каким-то моряком.

Забрав из салона самолёта свой вещмешок, Ник подошёл к разговаривающим.

– Это Никита Андреевич Иванов, командир нашей группы, – представил его Эйвэ. – А это – Андрей Шняга, начальник местного морского порта, да и аэродрома, пожалуй, тоже.

– Вдобавок ко всему – капитан славного мотобота «Проныра», – многозначительно добавил морячок, крепко пожимая Никите руку.

«Вот и человек Курчавого нарисовался», – понял Ник.

– Ну, вы до хаты ступайте, – посоветовал Шняга. – Разгрузку мы и сами произведём, людей у меня нынче навалом, – ткнул пальцем в сторону. Там, возле каких-то обгоревших развалин, лениво приплясывали на ветру худенькие солдатики. Человек сорок, не меньше. Синхронно приплясывали, практически, в унисон. Ансамбль песни и пляски Красной Армии такой.

– Я к тебе, Никита Андреевич, утречком раненько забегу, – на прощание прошептал Шняга, подмигивая Нику по очереди обеими глазами.

Рядом с одинокими воротами (одинокими – по причине полного отсутствия собственно забора) стояла потрёпанная ветрами скульптура – чукча в компании с северным оленем. У оленя в наличии был, почему-то, только один корявый рог.

Чуть в стороне от скульптуры обнаружился и настоящий чукча – тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке весело копошились лобастые щенки.

Увидев подходивших к нему людей, чукча заметно оживился.

– Здрасте, дядьки, чайку бы, а? Отработаю чем или на щенков поменяю: один щенок за одну пачку чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые. Волками вырастут, зуб даю, – щёлкнул ногтем большого пальца по своему единственному чёрному зубу.

– Обойдёшься, гнида. – Эйвэ невежливо отодвинул просящего в сторону и пояснил: – Спиртного им совсем не продают – строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше вовсе ничего им не давать. Логика у них железная: если кто один раз чего дал, значит, и второй раз дать может. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если за щенка пачку чая дашь – совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, не надо, мол, больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо, – мозги у него так устроены. Назавтра другого обязательно притащит. Послезавтра – третьего. И так – до бесконечности. Так что, учти на будущее.

Певек этот даже посёлком нельзя было назвать. Так, второстепенный опорный пункт или стойбище неорганизованное, что вернее.

Три сборно-щитовых домика американских, с пяток халуп, сколоченных из фанерных ящиков, два десятка землянок, вырытых в склоне пологой сопки, да множество чукотских яранг, разбросанных в беспорядке по всей округе.

Одни яранги – большие, куполообразные, крытые старой парусиной; другие – маленькие, с крышей из моржовых шкур и кусков тюленьей кожи.

– Вот это – Чаунская бухта, или губа, тут уж как кому больше нравится, – с видом музейного гида вещал Эйвэ, размахивая руками. – Видишь, вон там тянется гряда сопок? Самая высокая из них называется Пээкиней. От этого названия и Певек получился, после трансформации уродливой. Легенда здесь ходит, что в очень давние времена на склонах этой сопки шла ожесточенная война чукчей с коряками, или юкагирами там, к примеру. Горы трупов образовались. А хоронить негде – вечная мерзлота кругом. Отсюда и название Пээкиней – «дурно пахнущая гора». К югу, за теми сопками, и зоны начинаются, штук пять, новые совсем. Что характерно, только два побега здесь случилось. Этот Сомов, с которым вы в Магадане беседовали, да неделю назад девчонка одна в бега подалась. Наверно, песцы уже и все косточки её обглодать успели…

Землянка обычной оказалась: вонючей, тесной, прокуренной до самого основания. Прибрались, примус раскочегарили, макарон наварили. Тут и Сизый пожаловал – прилетел на третьем самолёте, с часовым опозданием.

– Привет, бродяги! – заорал прямо с порога. – Ну и дыра, мать моржовую по-всякому! Много гиблых мест мне доводилось видеть, но эта – прямо конфетка из слоновьего дерьма, протухшего причём…

После ужина занялись сборами.

– Главное – ничего важного не забыть, – поучал Эйвэ, в заранее подготовленном списке галочки проставляя. – Недели две вам там одним жить, не меньше, поэтому и собираться надо тщательно. Вот, я вам ещё документы положу, в геологические планшеты. Это те, которые вы в Магадане не удосужились изучить. По причине пьянства бессовестного. Не все, конечно, только малую часть. Остальные потом с караваном привезу. Прочли, что не интересное – на растопку печки пустили. Понятно?

– А почему – «с караваном»? – спросил Ник. – Непривычное какое-то слово, южное. И капитан Курчавый в Магадане всё про «караван» твердил, теперь, вот, ты. Проще слова не подобрать? «Полевой отряд», например, чем плохо?