Али и Нино - Саид Курбан

- Да, - измученно ответил я, - я люблю и твою душу.

Удивительно, мне смешно было слушать проповеди Сеида Мустафы об отсутствии души у женщины, почему же тогда меня так, рассердил вопрос Нино? Да и что такое - женская душа? Женщину должно радовать, если мужчину не интересует, что таится в глубине ее души.

-А ты за что любишь меня, Нино?

И вдруг Нино по-детски расплакалась прямо посреди улицы.

- Прости меня, Али хан. Я люблю тебя, просто тебя. Люблю такого, какой ты есть. Я только боюсь мира, в котором ты живешь. Я, наверное, сошла с ума: говорю с женихом - и ругаю его за походы Чингиз хана! Прости свою Нино, Али хан. Ведь это глупо - взваливать на тебя ответственность за то, что мусульмане убивали грузин. Но ведь твоя Нино- частичка ненавистной тебе Европы, и здесь, в Тифлисе, я ощущаю это с особенной силой. Мы с тобой любим друг друга, но мне по сердцу леса и луга, ты же любишь горы, камни, песок, потому что ты - сын степи. Вот почему я боюсь тебя, твоей любви, твоего мира.

Я был растерян, не мог понять ее.

- Ну и дальше? - спросил я.

- Дальше? - Нино вытерла слезы и засмеялась, кокетливо склонив головку. - Ты хочешь знать, что будет дальше? А ничего! Через три месяца мы поженимся. Чего же еще ты хочешь?

В этом была вся Нино. От слез она могла перейти к смеху, от любви - к ненависти. Она простила мне все походы Чингиз хана и опять любила меня.

Схватив за руку, Нино потащила меня через мост к узким, извилистым улочкам базара. Так она просила у меня прощения.

В Тифлисе с его европейским обликом базар был единственным уголком Азии. Толстые армяне и персы, торгующие коврами, демонстрировали покупателям все многоцветье иранских сокровищниц. Полки лавок ломились под тяжестью медной и бронзовой посуды с выгравированными мудрыми изречениями. Какая-то молодая голубоглазая уроженка Курдистана гадала прохожим и, казалось, сама поражалась тому, как много она знает. У винных лавок толпились бездельники, поглощенные серьезными дискуссиями о Боге и мире.

В этой пестроте базара растаяла вся грусть Нино. На узких базарных улочках пересекались пути азербайджанских и армянских купцов, курдских гадальщиц, персидских поваров, осетинских священников, русских, арабов, ингушей, индусов. В многоголосом, многоязыком гуле базара нам удалось лишь разобрать:

- Когда мои предки уводили в плен в Вавилон твоих предков...

Конец фразы потонул в громком смехе слушателей. Смеялась и Нино, она смеялась над евреями, ассирийцами, над этим базаром, над слезами, пролитыми на тифлисские мостовые.

Мы пошли дальше и скоро опять очутились на Головинской, у кафе "Мефистофель".

- Зайдем? - нерешительно предложил я.

- Нет. Давай отметим наше примирение посещением монастыря святого Давида.

Мы свернули к фуникулеру, сели в красный вагончик, который медленно повез нас на гору Давида. По мере того, как город постепенно уплывал вниз, Нино рассказывала мне историю постройки этого знаменитого монастыря.

- Когда-то давным-давно на этой горе жил святой Давид. А в городе жила царевна, которая любила одного князя. Но князь бросил царевну, когда у нее должен был родиться ребенок. Разъяренный царь потребовал, чтобы дочь назвала ему имя совратителя. Не желая выдавать своего возлюбленного, царевна сказала, что отец ее ребенка - святой Давид. Царь приказал привести святого во дворец. Давида привели к царю, и царевна при нем повторила, что он и есть отец ребенка. Тогда святой Давид коснулся своим посохом царевны и произошло чудо. Из чрева ее послышался детский голос, который назвал имя истинного отца. Более того, по заклятию Давида царевна родила вместо ребенка камень, из которого забил источник святого Давида. Теперь бесплодные женщины совершают в этом источнике омовение, чтобы исцелиться от своего недуга. - Нино помолчала, а потом задумчиво добавила: - Как хорошо, Али хан, что святой Давид умер, а его посох бесследно исчез.

Мы были уже на вершине горы.

- А ты не хочешь пройти к источнику? - спросил я.

- Нет, Али хан, у нас впереди еще целый год.

Мы стояли у стен монастыря и смотрели вниз, на город. Кура была окутана голубым туманом. Купола церквей одинокими силуэтами возвышались в океане камня. Город был окружен зеленым кольцом дач. Вдалеке высился Метехский замок. Когда-то здесь жили грузинские цари, теперь же содержатся кавказцы, осмелившиеся выражать недовольство политикой русской империи. Нино старалась не смотреть на этот замок. Кажется, эта картина поколебала ее верноподданнические чувства.

- Из твоей родни кто-нибудь сидит в Метехе? - спросил я.

- Нет, но по закону тебе следовало бы находиться там. Пойдем, Али хан.

- Куда?

- На могилу Грибоедова.

Мы обогнули монастырскую стену и подошли к старому, заброшенному надгробью.

"Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?"

В Тифлисе есть поверье: если девушка приложит камушек к надгробью, и он прилипнет, значит, девушка еще в этом году выйдет замуж.

Нино подобрала гальку, прижала ее к надгробью, но камень не удержался и скатился нам под ноги. Нино глубоко вздохнула.

Я посмотрел на ее расстроенное лицо и рассмеялся.

- Видишь? И это всего за три месяца до свадьбы! Значит, прав был наш Пророк: "Не веруй в мертвых идолов".

- Верно, - ответила Нино и замолчала.

Мы вернулись к фуникулеру.

- А что мы будем делать после войны? - спросила Нино.

- После войны? То же, что и сейчас. Гулять по городу, ходить в гости к друзьям, ездить в Карабах, воспитывать наших детей. Что может быть лучше?

- Я хотела бы хоть раз съездить в Европу.

- Непременно. В Париж, Берлин. Причем на всю зиму.

- Да, да, на всю зиму.

- Нино, тебе не нравится наш город? Хочешь, переедем жить в Тифлис?

- Спасибо, Али хан, ты очень заботлив. Будем жить в Баку.

- По-моему, нет в мире города лучше Баку.

- Я знаю, ты скучаешь. Постоянно тоскуешь о древней Крепости и душеспасительных разговорах с Сеидом Мустафой. Ну что ж, я люблю тебя. Оставайся таким, какой ты есть.

- Я люблю свою родину, Нино, люблю каждый камушек, каждую песчинку.

- Знаю, Али. Это удивительно - так любить Баку. Для приезжих - это всего лишь жаркий, пыльный, воняющий нефтью город.

- Правильно, потому что они чужие...

Нино положила руку мне на плечо и коснулась губами щеки:

- А мы с тобой не чужие и чужими никогда не будем. Ты будешь всегда любить меня, Али хан, да?

- Конечно, Нино.

Фуникулер спустился в город. Крепко обнявшись, мы вышли на Головинскую. По левую сторону был разбит уютный садик, обнесенный тонкой ажурной, решеткой. Ворота были заперты. Над воротами сверкал позолотой императорский двуглавый орел. Под ним, как высеченные из камня, стояли двое часовых, потому что сад был частью резиденции великого князя Николая Николаевича.

- Погляди! - сказала Нино, внезапно остановившись и показывая на сад.

По аллее прогуливался высокий худой мужчина с седой головой. Мужчина оглянулся и посмотрел в нашу сторону. Глаза великого князя были полны холодной задумчивости, губы плотно сжаты. Отсюда, из-за деревьев, он казался огромным диким зверем.

- Как, по-твоему, Али хан, о чем он думает?

- Скорее всего, о царской короне.

- Она очень пойдет его седым волосам. Что же он будет делать?

- Наверное, свергнет царя.

- Пойдем, Али хан, я боюсь.

- Ты не должен плохо говорить о царе и великом князе, - сказала Нино, когда мы отошли. - Они защищают нас от турков.

- Твоя родина между молотом и наковальней.

- Моя родина? А твоя?

- Мы в другом положении. Нас не зажали в тиски. Мы лежим на наковальне, а молот в руках великого князя. За то мы и ненавидим его.

- Все вы бредите Энвер пашой. Какая глупость! Ты не дождешься прихода Энвера. Великий князь разобьет его!

- Аллах велик, и это ведомо только ему, - спокойно ответил я.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Армия великого князя стояла в Трабзоне. Захватив Эрзурум, русские войска перешли Курдистанские горы и двигались на Багдад. Они уже взяли Тегеран, Тебриз и даже священный Мешхед. Над Турцией и Ираном нависла зловещая тень Николая Николаевича. Как-то во время встречи с грузинской аристократией великий князь сказал:

- Согласно воле государя я не успокоюсь, пока слава золотого византийского креста не воссияет над куполами Айя-Софии.

Положение в мусульманских странах было сложным. В Баку лишь гочу и амбалы продолжали еще верить в мощь турок и победоносный меч Энвера. Ирана уже не существовало, а в скором времени то же ожидало и Турцию.

Отец был хмур. Он теперь часто куда-то уходил, а если был дома, то читал сводки с театра военных действий в газетах, либо, склонившись над картой, шепотом повторял названия оставленных городов, и потом часами неподвижно сидел, перебирая четки.

Мои же дни проходили в ювелирных, цветочных или книжных лавках, где я покупал подарки для Нино. С ней я забывал о войне, великом князе, нависшей над мусульманскими странами угрозе.