Девушка в синем - Нина Александровна Тихонова

Постановка «Зефира и Флоры» Мясиным была ближе к тому, что я тогда считала балетом. Грациозная Никитина на пуантах, красавец Лифарь[100], атлетический Долин[101] и еще какие-то, на мой взгляд, излишние персонажи исполняли элегантные танцы на жиденькую музыку Дукельского.

«Синий поезд» меня огорчил. Опереточный юмор этой пародии на «высший свет», развлекающийся на пляже, как-то не вязался с моим представлением о величии русского балета. Акробатика Долина не удивляла, а Нижинская с теннисной ракеткой поражала спортивностью, а не женственностью. То, что все это было ново, меня никак не трогало. Много лет спустя Сергей Лифарь говорил мне, что и сам Дягилев был не очень горд этим произведением, которое почти сразу исчезло из репертуара его труппы.

Публика явно не разделяла моего отношения и, увлеченная откровенным пустячком на злобу дня, усиленно аплодировала смазливому Долину, бесцветной музыке Дариуса Мийо, отличному характерному танцовщику Леону Войциховскому[102] в роли игрока в гольф и Нижинской, в знак особого отличия называемой на афишах «Ля Дижинска».

Весной 1925 года Анна Павлова давала в Париже в зале Трокадеро концерт в пользу детей русских эмигрантов[103] и пожелала привлечь к участию в нем учеников школы Преображенской.

Присутствующие на этом спектакле романовцы на сей раз раскритиковали и меня и преподавателя. Маме они поставили ультиматум: «Нина будет заниматься с Обуховым».

Я плакала при мысли о расставании с любимым учителем, но делать было нечего, и без всякой охоты я поплелась на первый, да еще частный, урок. Тогда еще молодой и блистательный Обухов не занимался преподаванием. С тех пор, по окончании карьеры танцовщика, он много лет преподавал в школе Нью-Йорк Сити балле и считался одним из крупнейших педагогов. Тогда же я почти наверняка была его первой — и даровой! — ученицей.

На рю де Дуэ, 69, в музыкальном магазине Вакера, заставленном множеством роялей, узенькая лестница вела к репетиционным залам, которых тогда было только два.

В зале номер один никогда, я думаю, ни на одного «сивку» не сыпалось столько шишек, как на меня. Дома тихий и скромный, Обухов в классе преисполнялся ядовитой иронии. «Ч… что… ээ… то вы… думаете, в… вы ддд… елаете? — заикаясь более обычного, вопрошал он меня сладким голосом. — Э… тттт… о гл… ис… сад?»

Стиснув зубы, я молчала. Я все-таки помнила, что у Преображенской я была одной из лучших. Без конца у Обухова я повторяла каждое па. Ежедневный с ним урок превратился в поединок. Я не сдавалась…

Через месяц Романов предложил принять меня в состав Русского Романтического театра, в октябре отбывавшего в турне по Германии. Я буду танцевать в этом театре! Я буду получать жалование!! Я профессиональная танцовщица!!! Мне — пятнадцать лет.

На следующий день с замиранием сердца «профессиональная танцовщица» участвовала в репетиции нового балета «Трапеция», который Романов только что начал ставить на музыку Сергея Прокофьева. Трапеция была частью мизерного цирка, расположенного в каком-то порту и посещаемого матросами и проститутками.

Михаил Фокин, Анатолий Обухов, Елена Смирнова и Вера Фокина. Версаль, 1924

«Жизель» А. Адана. Редакция Б. Романова. Русский Романтический театр

«Трапеция» на музыку С. Прокофьева. Хореография Б. Романова. Русский Романтический театр

«Синий поезд» Д. Мийо. Хореография Л. Мясина. Русский балет Дягилева

На репетициях балета «Шубертиана». Русский Романтический театр

Костюмы и декорации Льва Зака подчеркивали убожество балагана, меланхолию акробатов, нищету клоунов, агрессивную вульгарность укротительницы и хрупкость, незащищенность наездницы. Сложная динамика прокофьевской музыки утверждала атмосферу горькой апатии, грубой чувственности и обостренных переживаний.

Все еще не оправившаяся от тяжелой операции, Смирнова не могла занять свое место в Романтическом театре. Где-то в Лондоне, кажется у Астафьевой[104], Обухов отыскал талантливую и технически сильную танцовщицу — Одрей Ашби[105], способную, несмотря на свою молодость, исполнять ведущие роли в новом репертуаре. Ашби ни слова не понимала ни по-русски, ни по-французски. Мои скромные познания в английском пригодились, и я помогала ей общаться с окружающими. Одновременно я готовилась к дебюту в роли… портовой проститутки.

Подозреваю, что Бабиш хорошо позабавился, наградив меня, мои пятнадцать лет и бабушкино воспитание этим амплуа. Без смеха не могу себе представить Нинку, облаченную в костюм с черными подвязками, с фальшивыми грудями и в рыжем парике. Но мне было твердо известно: профессиональная танцовщица должна уметь исполнять разные роли. Ну вот, значит, я и исполняла… не подозревая даже, что такое проститутка (никто не решился мне это объяснить), и честно пыталась передвигаться на высоких каблуках развязной походкой.

Столь неожиданное начало карьеры все же оказалось для меня полезным. После наивного аккомпанемента в балетных студиях, столкнувшись сразу же с музыкой Прокофьева, я по неведению не пугалась сложных ритмов произведения. Впоследствии это мне облегчило работу с трудным музыкальным материалом современных балетов.

Репетиции «Трапеции» приближались к драматическому моменту в финале балета, когда наездница с разбитым несчастной любовью сердцем бросается с платформы, расположенной под самым куполом цирка.

Хотя платформа на самом деле была всего метрах в четырех от пола, нырять с нее вниз головой в надежде на подставленные в последний момент руки четырех акробатов, было предприятием бесспорно эффектным, но и бесспорно рискованным. Расчет Романова был явно на английскую выдержку Ашби. Она и впрямь не моргнула.

Кто-то из акробатов не без ехидства посоветовал балетмейстеру продемонстрировать, как нужно исполнять это задание. Бабиш был изобретателен, но не слишком храбр: от предложения он предпочел отказаться.

Помимо своей отваги Одрей, с которой мы быстро подружились, оказалась более чем на высоте в порученной ей роли. Техника ее танца была безукоризненной, драматическая сторона исполнения убедительной. Небольшого роста, с чисто английскими тонкими чертами, полупрозрачным цветом лица и лучистыми глазами с пушистыми ресницами, она была очаровательна. В труппе ее сразу полюбили за простоту, скромность и профессиональные качества. За исключением, может быть, Романова, вся мужская братия была у ее ног. Я в ней души не чаяла.

Репетиции часто посещала Смирнова, которая не в силах была скрыть неприязнь к молодой танцовщице. Я тогда была слишком молода, чтобы понять, как горько было Елене Александровне видеть, что она