Питер - Шимун Врочек

Дальше Ивану стало лень ломать комедию, поэтому он замолчал. Не прет. Пойти действительно поспать, что ли? Штурм всё равно отложили.

— Что вы бормочите, диггер?!

Иван поднял брови.

— Ну не орать же мне, как какому-то дебилу? — сказал он вежливо. И добавил вполголоса: — Верно? Гладыш, — повернулся Иван к пожилому диггеру, — у нас гранаты остались?

Полковник Помидор за его спиной поперхнулся от возмущения.

Гладышев лениво поднял руку и почесал небритую морду. Жесткий металлический скрежет щетины.

— Да вроде есть…

— Не слышу, — сказал Иван.

— Есть, говорю… — Гладыш повернул голову и натолкнулся на Иванов взгляд. Подскочил как ужаленный, выпрямился до хруста позвонков, руки по швам, глаза стеклянные, подбородком потолок царапает. Заорал — слюни аж до другого конца станции долетели.

— Так точно!

— Другой разговор, — согласился Иван. — Вольно, солдат. Так что вы говорите, полковник?

— Вас просят к генералу, — вежливо сказал полковник. В глазах белым огнём плавилось бешенство. — Товарищ диггер, прошу следовать за мной.

Иван улыбнулся. Бодро поднялся.

— Слово генерала для меня — закон, полковник. Ведите.

— Ведём позиционные бои… — начал Орлов.

Иван встал.

— Какие к чёрту бои?! — сказал он резко. — Там бойня натуральная. Мы не можем пробиться через тоннельные блокпосты. Пробовали, наших там укладывают в лёгкую. Я потерял уже двоих. Позиционные, говорите? Точно, позиционные.

Мемов спокойно смотрел на командира диггеров.

— Что вы предлагаете, Иван Данилыч?

Иван хмыкнул. По имени-отчеству, блин. Оглядел присутствующих — невские кто дремлет, кто равнодушен, кто в носу ковыряет. Адмиральцы не лучше. Лица — прикладом бы, да нельзя.

— Штурм, — сказал Иван.

Сработало. Зашевелились, как крысиное гнездо, куда бросили «зажигалку».

Мемов поднял брови, кивнул.

— Понятно… можете сесть, сержант. Вы, — обратился он к Иванову соседу, с Невского. — Ваше предложение?..

Тот испуганно поднялся, забормотал. Генерал спокойно выждал, когда невский запутается в собственных словах и замолчит, затем обратился к следующему.

Иван слушал. Большинство высказывалось за продолжение «медленной» войны. На истощение, угу. Прежняя бесславная попытка многих напугала.

Да меня самого напугала, подумал Иван. Порвем — меньше надо было орать про «порвем»…

— Итак, решаем. Во что нам выльется немедленный штурм? — Мемов оглядел собрание, останавливая взгляд на каждом по отдельности — словно фотографии к стене пришпиливал. Или жуков в гербарий. Раз — Войнович, два — Тарас, три — Кулагин, четыре… Меркулов поёжился, когда взгляд верховного остановился на нём.

Водяник рассказывал на уроках про Северный ледовитый океан. А здесь северный ледовитый взгляд. Застывший. Парящая чёрная вода. И куски льда плавают.

— Чего, господа полководцы, притихли? — Мемов усмехнулся. — Что скажете? Во что нам станет штурм Восстания?

Иван мысленно напряг мозг — оба полушария вплоть мозжечка. Всё-таки жаль, что мозг это не мышца. Было бы гораздо проще. Накачал, как следует, и знай себе думай…

Мысль не шла. Видимо, больше надо было уделять внимания физическим упражнениям.

— Иван Данилыч, прошу, — теперь генерал смотрел именно на него.

Иван вздохнул. Единственный способ — встать и по-быстрому отделаться.

Только не говори ничего лишнего. Пускай господа полковники сами отдуваются.

Скажи какую-нибудь фигню.

— Первое, — сказал Иван, — распространить слухи, что наступать мы будем дня через три. Второе: отправить бордюрщикам ультиматум с требованием вернуть дизель и выдать виновных в убийстве Ефиминюка. На размышление дать те же три дня, потом, мол, пеняйте на себя. Третье… — он остановился.

В комнате нарастал возмущенный гул. Выкрики: «какие ещё переговоры!», «кто это вообще такой?», «дело говорит!», «чушь!», «бред!».

Один Мемов спокойно ждал, когда Иван закончит. Лицо генерала ничего не выражало.

— Я слушаю, Иван Данилыч, — напомнил он, когда пауза затянулась.

— Третье, оно же и четвертое, — сказал Иван, сам от себя фигея. — Сделать всё это… и атаковать сегодня ночью.

Гвалт стих, словно отрезало.

Люди начали переглядываться.

— Во время срока на размышление? — Мемов смотрел внимательно. — Я правильно понимаю?

— Да. — «Что я несу?»

— Каким образом?

— Снять посты диггерскими группами, — сказал Иван. — Затем немедленный штурм. Быстрый захват Маяка — наш единственный шанс. Если бордюрщики побегут — прорваться на их плечах на Площадь Восстания. А там им не удержаться. Но если они запрут нас в переходах… — Иван повёл плечом. — Перекроют тоннели гермой… то это надолго. Не знаю как вы, — он прищурился, оглядел собравшихся, — а мне лично тут рассиживаться некогда.

Когда военный совет закончился, и все расходились, с грохотом передвигая скрипящие стулья, Ивана оклинул генерал:

— Иван Данилыч, вы могли бы задержаться?

Ну вот, подумал диггер. Допрыгался. Умник, блин.

Когда они остались наедине, Мемов прошёл к столу, выставил на стол бутылку коньяка и два металлических стаканчика. Разлил. Кивнул: давай.

Коричневое тепло протекло Ивану в желудок и там разогрелось на всю катушку.

Стало хорошо.

— Моему сыну было бы как тебе, наверное, — сказал генерал. — Возможно, вы даже были бы сейчас друзьями. Я плохо его помню, к сожалению. Он всё время с матерью, я всегда в разъездах… Теперь я об этом жалею. А ты похож на меня. Только, кажется, в твоем возрасте я всё-таки был помягче.

Иван дёрнул щекой.

— И что? Теперь я должен расчувствоваться и заменить вам сына?

Мемов хмыкнул. Покачал головой:

— Ты слишком резкий, Иван Данилыч. Оно и неплохо бы, но временами надоедает. Очень уж смахивает на хамство. А я не слишком люблю хамов.

— Я тоже не слишком.

Мемов усмехнулся.

— Идите, сержант.

Вот и поговорили. По душам.

В дверях Иван не выдержал, повернулся:

— Знаете, сколько я таких исповедей выслушал? — сказал он. — Каждый третий из вашего поколения, генерал. И это правда. У каждого из вас были дети — знаю. И у каждого из вас они погибли — знаю. И каждому из вас тяжело… верю. Но знаете, что я думаю? Хотите откровенно? Готовы выслушать?! — Иван наступал на Мемова, практически прижимал к стене. В глазах генерала зажегся огонёк. — Вы сами просрали свой прекрасный старый мир. И теперь пытаетесь превратить наш новый, не такой уж, блин простите, прекрасный, в некое подобие старого. Не надо. Потому что это жалко и мерзко — всё равно, что гнильщик, копающийся в отбросах… Мы как-нибудь разберемся без вас. Нам не нужна ваша помощь. Слышите?!

— Не кричи, — поморщился Мемов. — Слышу. Ты мне вот что скажи… — он помедлил. — Ты сейчас на совете наговорил разного — ты действительно так думаешь?

Иван помолчал.

— Зло, — сказал он наконец. — Должно быть наказано. Справедливость может быть корявой, дурной, даже несправедливой — ага, игра слов! — но она должна быть. Я так считаю. Бордюрщики должны заплатить за сделанное.

Пауза.

— Мой револьвер быстр, — задумчиво произнес Мемов, глядя на диггера.

— Что это значит? — Иван вскинул голову. Прозвучало резко, как выстрел.

— Фраза из одного старого фильма, — сказал генерал. — Про американских ковбоев. — Мемов покачал головой. — Ты прав, Иван Данилыч, сейчас новый мир. Скорее даже — безмирье. Полоса между старым миром и новым, что рождается у нас на глазах. Завоевание Америки. Освоение целины. Молодая шпана, что сотрет нас с лица земли. Метро стало зоной Фронтира.

— Я не понимаю.

Мемов словно не слышал.

— Как же я раньше не догадался… — он в задумчивости потер подбородок. — Фронтир. Пограничная зона. Место, где правит револьвер. Всё очень просто, оказывается… Спасибо, Иван Данилыч, за интересный содержательный разговор. Можете идти, сержант!

Иван резко кивнул и пошёл к двери. На пороге помедлил. Да уймись ты, наконец! — приказал он себе в сердцах. Повернулся…

Генерал, сидя за столом, читал бумаги.

— Что-то забыл? — Мемов поднял голову.

— Не револьвер, — сказал Иван.

— Что?

— Вы ошибаетесь, генерал. Этим местом правит не револьвер. — Иван помолчал. Неужели не поймет? — Этим местом правит отвага.

Мемов выпрямился. С интересом оглядел Ивана.

— Я запомню ваши слова, сержант.

— И ещё, — сказал Иван.

— Да?

— Ваш Фронтир по-нашему: Межлинейник.

К станции двинулись под утро, когда бордюрщики смотрели последний сон. «Час быка» назвал это время Водяник. «Время, когда скот ложится на землю». Час монтеров, когда тёмные силы особенно сильны. В сильном тумане, образовавшемся от дымовых шашек, не зажигая света, на ощупь двинулись группы Шакилова и Зониса, мелкого въедливого еврея, способного убить ребром ладони одного человека, а пространными речами задолбать всех остальных. И это почти не шутка.