Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

Минут через пятнадцать она позвонила ему сама. У него в магазине был покупатель, но Дейзи сказала:

— Слушай-ка, почему бы тебе все равно не заходить ко мне — поговорить? Просто поговорить?

— Ладно, — ответил он.

Клифф Мотт принес к кассе совковую лопату для снега. Клифф Мотт, у которого больное сердце и он в любую минуту помереть может.

— Значит, договорились, — сказал в трубку Хармон, вручая Клиффу сдачу.

Хармон по-прежнему не садился в кресло Коппера: он усаживался на диване рядом с Дейзи, и пару раз их руки могли встретиться. Но в основном между ними происходило именно то, что она предложила, — они разговаривали. Он рассказывал ей о поездках к бабушке, о том, что в кладовке у бабушки пахло нашатырем, о том, как ему хотелось поскорее уехать домой.

— Я же был совсем маленький, понимаешь? — говорил он, глядя в сочувственное лицо Дейзи. — Но я сознавал, что все думают, мне будет интересно. Видишь ли, в том и заключалась их идея. А я не мог никому сказать, что мне неинтересно.

— Ох, Хармон, — откликалась Дейзи, и глаза ее увлажнялись. — Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

Она рассказывала ему, как однажды утром она сорвала грушу в палисаднике миссис Кеттлуорт, а ее мама велела отнести грушу обратно: какое смущение охватило ее тогда. Он рассказал ей про квотер, который нашел в грязной луже на дороге. Она — про то, как пришла на свой первый школьный бал в мамином платье и ее никто не пригласил танцевать, кроме директора школы.

— А я бы тебя пригласил, — сказал Хармон.

Дейзи призналась, что ее любимая песня — «Когда я чувствую страх…», и она тихонько спела ее Хармону; глаза ее светились добрым теплом. Он рассказал ей, что, когда он впервые услышал по радио, как Элвис поет «Собирайтесь, дураки…», ему показалось, что они с Элвисом давние друзья.

В такие утра, направляясь к своей машине, оставленной у марины, Хармон порой удивлялся тому, как вдруг изменилась земля: было так приятно двигаться сквозь бодрящий, свежий воздух, слышать шорох дубовых листьев, похожий на шепот друга. Впервые за многие годы он стал думать о Боге: ему представлялось, что он когда-то убрал Его на дальнюю полку, как фаянсовую копилку, а теперь достал, чтобы рассмотреть новым, вдумчивым взглядом. И Хармон задавался вопросом: да не так ли чувствуют себя молодые ребята, когда курят травку или принимают этот наркотик — экстази?

Как-то в октябрьский понедельник в местной газете появилась статья, где сообщалось, что в доме Леза Уошберна были произведены аресты. Полиция прервала вечеринку в помещении, где на подоконнике была обнаружена выращиваемая в горшках марихуана. Хармон, внимательно прочитав статью от начала до конца, нашел там имя Тимоти Бёрнема и «его подруги Нины Уайт», которой было предъявлено дополнительное обвинение в нападении на полицейского.

Хармон не мог себе представить эту девочку с коричными волосами и тоненькими ножками нападающей на полицейского. Он размышлял над этим, проходя между стеллажами скобяной лавки, доставая шаровые опоры для Грега Марстона и туалетную грушу для Марлен Банни. Он написал на ярлыке «Скидка 10 %» и прикрепил его к последней барбекюшнице, выставленной прямо у входа. Хармон надеялся, что Кэтлин Бёрнем зайдет в магазин, а может, кто-то с лесопилки, кого он мог бы расспросить, но никто не появлялся, а другие покупатели ни словом не упоминали о статье. Тогда Хармон позвонил Дейзи. Та сказала, что просмотрела статью и надеется, что с девочкой все в порядке. «Бедная малышка, — сказала Дэйзи, — она, видно, ужасно испугалась…»

В тот вечер Бонни вернулась домой из книжного клуба и сообщила, что Кэтлин Бёрнем рассказывала, как неудачно получилось, что ее племянник Тим пригласил к себе друзей, а они музыку запустили на полную мощность, да еще некоторые курили травку, в том числе и подружка Тима. Когда явилась полиция, девчонка принялась пинаться и царапаться, как дикая кошка, и ей пришлось надеть наручники, впрочем, видимо, обвинения с них снимут, просто им всем придется уплатить штраф и каждый пробудет год под надзором.

— Идиоты, — заключила Бонни, покачав головой.

Хармон промолчал.

— Она ведь больна, знаешь? — добавила Бонни, бросая книгу на диван.

— Кто болен?

— Да эта девушка. Подружка Тима Бёрнема.

— Как это — больна?

— У нее эта болезнь, когда человек ничего не ест. И видимо, довольно давно началась — даже сердце ей уже успела как-то повредить. Так что она и вправду идиотка.

Хармон почувствовал, как капельки пота выступают у него на лбу.

— Ты уверена?

— Что она идиотка? Да ты сам подумай, Хармон. Если ты молодая и у тебя плохо с сердцем, то тебе нельзя по вечеринкам мотаться. И уж точно никак нельзя голодом себя морить.

— Она не морит себя голодом, Бонни. Я же видел ее в кафе на марине с этим пареньком. Они в кабинке сидели, завтрак заказывали.

— И сколько она съела из того завтрака?

— Этого я не знаю, — признался он, вспомнив ее худенькую спину, когда она наклонилась над столом. — Но она вовсе не выглядит больной. Она миловидная девочка.

— Вот и Кэтлин так говорит. Тим с ней познакомился, когда колесил по стране следом за какой-то рок-группой. Не то «Фиш», не то «Пиш». Что-то вроде того. Помнишь, Кевин рассказывал про «Мертвые головы» — про тех, кто всюду следовал за той группой, — как они назывались? — «Благодарные трупы»? Я всегда считала, что это оскорбительно.

— Он же умер, — сказал Хармон. — Тот толстый парень, Джерри, из их группы.[21]

— Что ж, надеюсь, он умер благодарным, — ответила ему Бонни.

Деревья уже наполовину облетели. Норвежские клены все еще держались за свои желтые листья, но большинство оранжево-красных, что украшали сахарные клены, отыскали себе путь к земле, оставив позади голые ветви: они, холодные и мрачные, казались протянутыми руками с тонкими, как у скелетов, пальцами. Хармон сидел на диване рядом с Дейзи. Он только что упомянул, что больше ни разу не встретил ту юную пару, а она сказала — их ведь вышвырнули из дома Уошберна после той вечеринки, что привела к арестам. Дейзи не знала, где они теперь поселились, однако слышала, что Тим по-прежнему работает на лесопилке.

— Бонни говорила, что у девочки эта болезнь, когда голод до смерти доводит, — сказал Хармон. — Не знаю, правда это или нет.

Дейзи покачала головой:

— Красивые молодые девушки устраивают себе голодание, а потом доводят себя до смерти. Я статью про это читала. Они голодают, думая, что смогут себя контролировать, а потом это выходит из-под контроля и они уже не могут остановиться. Это так печально.

Хармон и сам начал худеть. Это оказалось не так уж трудно, он просто перестал съедать лишнюю порцию за ужином, брал себе кусок кекса поменьше. И стал чувствовать себя лучше. Он сообщил об этом Дейзи.

— То же самое у меня с курением. Постепенно откладывала первую утреннюю сигарету на попозже и теперь так ее отодвинула — курю только три днем.

— Это замечательно, Дейзи.

Хармон заметил, что она не курит утром по воскресеньям, но не хотел об этом упоминать. Битва с аппетитами тела — интимная штука.

— Скажи мне, Хармон, — Дейзи стряхнула что-то у себя с брючины и взглянула на него с лукавой улыбкой, — кто была твоя первая любовь?

В четвертом классе он совершенно потерял голову из-за Кэнди Коннелли. Он вставал позади нее на игровой площадке, чтобы смотреть, как она поднимается по лесенке на высокую металлическую горку для спуска на ковриках, и как-то раз она упала. Когда она расплакалась, он почувствовал себя совершенно обессилевшим от любви. Ему было девять лет.

Дейзи рассказала, что, когда ей было девять лет, мама сшила ей желтое платье — пойти на весенний концерт, который ежегодно устраивали в школе.

— В тот вечер она приколола к платью веточку белой сирени перед самым уходом из дому, — рассказывала Дейзи с тихим смехом. — Мы шли в школу… ах, я чувствовала себя такой красивой!

Мать Хармона не умела шить, но она делала на Рождество сладкие шарики из воздушной кукурузы. Говоря об этом, он чувствовал, как что-то к нему возвращается, неисчислимые утраты всей жизни откатываются прочь, словно глыбы, и за ними ему открываются — под сочувственным взглядом голубых глаз Дейзи — утешение и сладость того, что было когда-то.

Когда он пришел домой, Бонни сказала:

— Что это ты так долго? Мне надо, чтобы ты слазил и привел в порядок водосточные желоба, ты сто лет уже обещаешь это сделать.

Хармон протянул жене пакет с пончиком.

— И из трубы под раковиной сколько недель уже капает в ведерко! Не смешно ли — ты ведь хозяин скобяной лавки!

Ни с того ни с сего на Хармона вдруг волной накатил ужас. Он опустился в свое кресло в эркере. Через минуту спросил: