Врангель - Борис Соколов

Большинство народа если и не поддержало большевиков, то восприняло их приход к власти спокойно. Крестьяне думали, что все вопросы, в том числе и главный для них земельный, решит Учредительное собрание, выборы в которое произошли вскоре после Октябрьского переворота. Когда же большевики легко разогнали Учредительное собрание после первого же заседания, у народа не осталось сколько-нибудь отчетливого и позитивного образа данного института. Поэтому никакого массового движения в его защиту не возникло, а созданный в Самаре под охраной чехословацких штыков Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) так и не приобрел авторитета в народе.

Генерал Лавр Георгиевич Корнилов, безусловно, был популярен среди части офицеров. Но созданная им и Алексеевым Добровольческая армия ничего не могла предложить народу, кроме обещания после победы над большевиками созвать новое Учредительное собрание, которое должно решить все насущные вопросы, в том числе о форме государственного устройства России. Кроме того, добровольцы выступали за возобновление войны с немцами, что уж вовсе не могло привлечь в их ряды только что вернувшихся из опостылевших окопов солдат.

Врангель пока не видел сколько-нибудь боеспособных антибольшевистских сил и не имел представления о том, как их можно создать. Поэтому он выжидал — и из-за своего выжидания чуть не погиб.

Разрозненные силы Курултая были легко разбиты подошедшими из Севастополя революционными матросами и солдатами. 8 января 1918 года Красная гвардия взяла Ялту, и войска Курултая отступили в горы.

На дачу к Врангелям ближе к ночи явились шестеро матросов, обвешанных пулеметными лентами и гранатами, с мандатом на обыск. Петр Николаевич успел надежно спрятать всё имевшееся в доме оружие в подвале и на чердаке. Его только волновало, чтобы матросы чего-нибудь не украли во время обыска. Как вспоминал Врангель, «сам я во время обыска, дабы избегнуть необходимости разговаривать с проходимцами, сел за карточный стол и начал играть в пикет со своим сынишкой, совершенно не обращая внимания на шаривших по столам и комодам матросов. Последние всячески, видимо, старались вывести меня из себя, делая вслух дерзкие замечания, намеренно производя шум и передвигая мебель. Но, убедившись, что ничто не действует, оставили нас в покое».

Покой, однако, длился недолго. Следующим утром пришли другие матросы, и их было человек пятнадцать. Врангель вспоминал:

«Кто здесь старший? — спросил я.

Вышел какой-то матрос.

— Вот, заявляю вам, что я генерал, а это, — указал я на моего шурина, — тоже офицер — ротмистр. Знайте, что мы не скрываемся.

О нашем присутствии матросы, видимо, уже знали.

— Это хорошо, — сказал назвавший себя старшим, — мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами.

— Мы только с татарами воюем, — сказал другой. — Матушка Екатерина еще Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются…

Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя „сознательного“ сторонника красного интернационала».

Но неприятности семейства Врангелей на этом не закончились.

Утром 11 января в спальню Врангеля ворвались шесть матросов с винтовками. Петр Николаевич описал визит незваных гостей:

«Двое из них, подбежав к кровати, направили на меня винтовки, крича: „Ни с места, вы арестованы“. Маленький прыщавый матрос с револьвером в руке, очевидно, старший в команде, отдал приказание двум товарищам встать у дверей, никого в комнату не пропуская.

— Одевайтесь, — сказал он мне.

— Уберите ваших людей, — ответил я, — вы видите, что я безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас я оденусь и готов идти с вами.

— Хорошо, — сказал матрос, — только торопитесь, нам некогда ждать.

Матросы вышли, и я, быстро одевшись, прошел в коридор и, окруженный матросами, пошел к выходу. В дверях я увидел жавшихся в кучу, плачущих наших служащих. В саду, у подъезда, нас ждали еще человек десять матросов и с ними недавно выгнанный мною помощник садовника; пьяница и грубиян, он незадолго перед этим на какое-то замечание жены моей ответил грубостью. Я как раз в это время выходил в сад и, услышав, как грубиян дерзил жене, вытянул его тростью. На следующий день он был уволен и теперь привел матросов.

— Вот, товарищи, этот самый генерал возился с татарами, я свидетельствую, что он контрреволюционер, враг народа, — увидев меня, закричал негодяй.

С балкона, в сопровождении двух матросов, спускался брат моей жены, также задержанный. Пройдя садом, мы вышли на улицу, где ждали присланные за нами два автомобиля; кругом стояла толпа народа. Слышались ругань и свист, некоторые соболезновали. Какой-то грек, подойдя к матросам, пытался за нас заступиться:

— Товарищи, я их знаю, — показывая на нас, сказал он, — они ни в чем не виноваты, и в бою не участвовали.

— Ладно, там разберутся, — отстранил его один из матросов. Мы стали садиться в автомобиль, когда, расталкивая толпу, появилась моя жена. Подбежав к автомобилю, она ухватилась за дверцу и пыталась сесть, матросы ее не пускали. Я также пробовал уговаривать ее остаться, но она ничего слушать не хотела, плакала и требовала, чтобы ее пустили ехать со мной. „Ну ладно, товарищи, пусть едет“, — сказал наконец один из матросов. Автомобили помчались по улице по направлению к молу. Там виднелась большая толпа, оттуда слышались крики. Два миноносца, стоя у мола, изредка обстреливали город. Автомобили остановились у пришвартовавшегося миноносца. „Вот они, кровопийцы. Что там разговаривать, в воду их“, — послышались крики из толпы. Мне бросились в глаза лежавшие на молу два трупа, кругом стояла лужа крови… Стараясь не смотреть на окружавшие нас зверские лица, я быстро прошел по сходням на миноносец, вместе с женой и шурином. Нас провели в какую-то каюту. Почти тотчас же в каюту вошел какой-то человек в морской офицерской форме, но без погон. Он поразил меня своим убитым и растерянным видом. Жена бросилась к нему и стала спрашивать, что с нами будет; он пытался ее успокоить, отрекомендовался капитаном миноносца и обещал сделать все, чтобы скорее разобрать наше дело:

— Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят, — говорил он, но ясно было, что сам не верит в свои слова…

Шум и топот раздались близ каюты, и толпа матросов появилась в дверях. Они требовали выдачи нас и немедленной расправы. С большим трудом капитану и пришедшим к нему на помощь двум-трем матросам удалось уговорить их уйти и предоставить нашу участь суду».

Больше всего Врангеля угнетала мысль, что его могут растерзать свои же, русские солдаты и матросы. Петр Николаевич стал убеждать Ольгу Михайловну вернуться в Ялту: «Здесь ты помочь мне не можешь, а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе».