Золотой Демон - Александр Бушков

— А что еще рассказывают?

— Да больше ничего, пожалуй. Ничего я больше не слышал.

Поручик стоял в задумчивости. И в гимназии, и в военном училище он, конечно, изучал курс истории — но касался этот курс (как везде, в любом университете, надо полагать) народов исторических. А к ним не принадлежали обитатели этих мест, сменявшие друг друга неоднократно на протяжении тысячелетий. Есть, конечно, горсточка образованных людей, изучивших эти тонкости, взять хотя бы фон Вейде — но их именно что горсточка, и знания такие циркулируют среди узкого круга, не соприкасаясь со всеобщим образованием… Так что он понятия не имел, как именовались, выглядели, жили даже непосредственные предшественники шантарских татар, не говоря уж о более отдаленных временах. Да и сами шантарские татары такими знаниями не обременены, ни ученых у них, ни письменности, одни сказки…

— А как с твоим золотым демоном, скажем, бороться?

— Да откуда я знаю! — пожал плечами Кызлас. — Я же тебе толкую: есть сказки про Золотого Демона, коротенькие и очень старые. Там ничего не говорится про то, как с ним бороться. Вряд ли и шаман знает. Я просто подумал: на всякий случай нужно поджечь боргоол. Его всегда жгут, когда досаждают духи из Нижнего Мира. Может, и Олтун Падерех побоится. Он ведь не отвязался совсем, он маячил…

Поручик досадливо поджал губы. В самом деле, как явствовало из разговора на вечерней стоянке, не походило, чтобы черт отвязался окончательно. Он, несомненно, следовал за обозом, разве что отныне стараясь не приближаться. Многие видели: то летящую в вышине золотистую птицу наподобие то ли ворона, то ли сокола, то скользившую над сугробами золотую ленту, то просто обширную кляксу золотого цвета в вечернем небе. Нечисть тащилась за обозом, как привязанная, хорошо хоть, держалась поодаль. Ночью его не видели ни Позин, сдавший дежурство жандарму, ни ротмистр, сдавший дежурство поручику…

Никак не хотелось верить, что преследующая их нечисть и есть Золотой Демон из стародавних времен, о котором смутно помнили шантарские татары, — очень уж сейчас не нравилась приписываемая ему склонность воровать женщин. Хотя, по холодному логическому размышлению, все вроде бы совпадало: и страсть к золоту, и неведомым образом высосанные люди с лошадьми — собственно, это вполне можно назвать питьем крови… И именно оттого, что совпадало, и не хотелось верить…

Кызлас старательно подсыпал в прогоревший крохотный костерчик щепок, когда они занялись, присел с мешочком. Завоняло, далеко потянуло паленой шерстью и какими-то сухими травами.

У поручика едва не вырвалось: «Ты получше постарайся, по всем вашим правилам!» — и он закашлялся в сердитом смущении. Главное, что его удручало, бесило, погружало в непреходящую злость — это постоянное переплетение двух несовместимых вещей: цивилизации и суеверия. С одной стороны, они обитали посреди прогрессивного девятнадцатого века. С другой, — увы, в столетие это, словно камень в оконное стекло, бесцеремонно влетело нечто насквозь мистическое, быть может, происходившее из вовсе уж древних времен, — и ничего невозможно с этим поделать…

Что-то вертелось у него в мыслях — зацепка, ниточка, след.

— А вот если подумать… — начал он.

И встрепенулся — неподалеку раздался протяжный злой вопль, ничуть вроде бы не сверхъестественный, а вслед послышались крики на непонятном, но, несомненно, человеческом языке. Что-то ему напоминали отдельные слова, вроде бы уже звучавшие…

Он побежал туда, придерживая бившие по ноге металлические ножны кинжала. Кто-то, судя по скрипу снега, поспешал туда же по другую сторону возков. Распахнулась дверца, едва не съездив поручика по физиономии, — он вовремя отпрыгнул и кинулся на крики. Выскочил Позин, прижимая рукой саблю, побежал туда же.

С первого взгляда стало ясно, что тут происходит. Братья-бугровщики успели освободить от упряжи обоих пристяжных — и сейчас в компании своего ямщика, возились у оглоблей коренника. Все трое определенно действовали в полном согласии. Рядом лежали в снегу два дорожных мешка. И тут же, прямо перед лошадиными мордами, стоял молодой японец — расставив ноги, зло бросая сквозь зубы непонятные слова, угрожающе пошевеливая обнаженным клинком. Лошади всхрапывали и пятились, а люди, хоть и косились пугливо на игравший отблесками лунного света меч, занятия своего не прекращали. Переводчика поблизости не усматривалось, так что объясниться с японцем не было никакой возможности — но все и так понятно…

— Так-так-так… — сказал появившийся с другой стороны Самолетов. — Работящие вы наши, Кузьма с Федотом, Да третий, как бишь тебя там… Кто рано встает, тому Бог подает… Что ж это вы в такую рань с упряжкой мудрите? Лошадок выпрягаете, точно… Поклажа вон лежит… Вы, хитромудрые, уж не сбежать ли решили потихонечку? Не прощаясь по аглицкому обычаю? Нехорошо, братовья, огорчаете вы меня…

Японец что-то возбужденно твердил, указывая на братьев концом клинка.

— Потерпите чуточку, господин загадочный иностранец, — развел руками Самолетов. — Как же нам вас понять, если ваш толмач отсутствует… Эй, эй! Впрягай назад, кому говорю!

Кузьма — который был помоложе и щуплее — опустил руки, глядя неприязненно, зато Федот, постарше и кряжистей, очевидно, всегда игравший роль главного в этом предосудительном дуэте, подступил к Самолетову весьма решительно.

— Николай ФлегонтовиЧ, не мешай, — сказал он без тени покорности или страха. — Отойди с дороги, будь ласков. Мы не каторжные, а ты не конвойный стрелок. Мы люди свободные, права свои знаем, не лопухи.

— Знаешь ты дуду на льду…

— Николай Флегонтович, ты не лайся. И не изображай из себя. Ты тут такой же проезжий, как и прочие. Власти по законам Российской империи не имеешь никакой, ни над нами, ни над кем еще. Мы люди свободные, имеем право ехать куда хотим и как хотим. Лошадки нами наняты по всем правилам, если что, претензию заявлять нам будет Ефим Егорыч, а уж никак не ты, сбоку припека. Филат, — он кивнул на прислушивавшегося ямщика, — с нами едет по собственной воле, тоже человек свободный собой распоряжаться, как ему угодно. Так что, вежливо тебя пока прошу, уйди с дороги и это заморское чудо в перьях с собой прихвати, а то ишь, железкой размахался, Аника-воин…

— Ух ты ж! — покачал головой Самолетов. — Ну ты и орел, Федот… Сущий древний римлянин, гордый и несгибаемый… Вынь да подай, значит, законные вольности, эгалите тебе, оглоеду, либерте и всякое там фратерните…

— Умный ты человек, Николай Флегонтович, вон, даже по-заграничному лаяться умеешь… Только с дороги уйди. Мы свои права знаем.

— А голосок-то у тебя, Федотушка, подрагивает…

— А что ж ты хочешь? — заорал Федот, уже не сдерживаясь. — Когда люди гибнут, что ни ночь? Прикажешь всем подыхать? Нет уж, накось-выкуси! Не имеешь права препятствовать, ты не…

Гэп! Кулак Самолетова врезался ему в скулу звучно и смачно. Нелепо взмахнув руками, Федот отлетел назад, повалился иод ноги всхрапнувшей и отпрянувшей пристяжной.

— И в личность я тебе залезать никакого права не имею, — спокойно сказал Самолетов, встряхивая кистью. — Ты на меня, Федотушка, жалобу принеси мировому или уж прямо в правительствующий Сенат, если адрес знаешь. Воспрепятствовать не могу… А коли уж все едино отвечать, я тебя могу еще и ногами побить… Хочешь? Право, говоришь… — Он неторопливо вытянул из кармана дохи большой черный «смит-вессон» и покачал на ладони. — Вот тебе право, на все стволы заряженное… Уяснил, крот курганный? В Пронское тебя отпустить… чтобы ты там по живости ума всех переполошил? Нет уж, изволь задержаться…

Ушибленный ворочался на земле, мотая головой и стряхивая кровь, — удар был крепкий. Лошадь пятилась в оглоблях, перебирала ногами. К ним опрометью мчался японский переводчик в расстегнутом мундире.

— Не надо бы так, Николай Флегонтович, — предусмотрительно отступив на пару шагов, заворчал оставшийся на ногах братец. — Мы люди тертые, мир повидали, в Санкт-Петербурге знакомства имеем… Что ж сразу в зубы, как мужичонке какому…

Не обращая на него внимания, Самолетов обернулся к переводчику:

— Живее, милейший! Переводите, что говорит ваш начальник, я же вижу, что он чем-то не на шутку расстроен…

— Канэтада-сан говорит: от этих двух и от их повозки ужасно пахнет демоном. Сначала он не был уверен, поскольку не обладает высокими духовными качествами своего почтенного дедушки, но потом уверился…

— Так… — нехорошим голосом протянул Самолетов. — Слыхали, кроты? Объясниться извольте.

— Николай Флегонтыч, что ж ты веру даешь косоглазому нехристю… Он тебе наговорит…

— Николай Флегонтович! — воскликнул он, делая шаг вперед. — Мне вот тут пришло в голову… Помните, ямщики сплетничали, что это якобы профессор фон Вейде выкопал что-то нехорошее… Не знаю, как насчет профессора, а от этих можно ожидать… Они же лазают где ни попадя и суются куда попало…