Золотой Демон - Александр Бушков

Над головой сиял лазурью небосклон, и золотистого облачка нигде не было видно.

Забравшись в возок, он сразу увидел, что невзгоды продолжаются: Лиза, забившись в уголок, громко всхлипывала. Судя по всему, она плакала давно: глаза распухли от слез, нос покраснел. Наигранно бодрым голосом поручик объявил, присаживаясь рядом:

— Ну вот, кажется, кончились наши беды… Рассказать?

— Ничего не кончилось, — сказала Лиза, глядя в одну точку и словно бы пропустив его слова мимо ушей.

— Вздор! Там случилось такое…

— Он меня одолел, — промолвила Лиза.

— Что?

— Он меня одолел все-таки, — повторила она отрешенным, равнодушным ко всему голосом. — Совершенно утопил в болтовне, не стало сил сопротивляться, и произошло… Какие гнусности он со мной проделывал, я и рассказать не могу… Насмехался, говорил грязнейшие слова, неторопливо делал все, казалось, конца этому не будет… А эти, лохматые стояли вокруг и хохотали, и все время казалось, что лица у них в а ш и… Я себя чувствую в грязи по самую макушку…

Задыхаясь от бессильной злости, поручик пытался подыскать необходимые слова, и у него никак не получалось. Возок дернулся, сдвинулся с места, послышалось хлопанье вожжей по лошадиным спинам.

— Успокойся, — сказал поручик, устраиваясь рядом с женой и крепко ее обнимая. — Говорил я только что с отцом Прокопием… Матушку то же наваждение преследует, явно… Ты ни в чем не виновата, пойми наконец. Это не твои внутренние помыслы, как иногда в снах бывает, это о н на тебя наваждение наводит… Показывает тебе всякие дурацкие картины… На то он и черт, чтобы смущать людей… Это пройдет, рано или поздно мы от него избавимся, если не избавились уже…

Лиза никак не могла успокоиться, замерла в его объятиях, напряженная. Продолжала вовсе уж убитым голосом:

— Он сказал, что придет за мной наяву. И наяву проделает то же самое. И никто не сможет ему помешать, я навсегда буду его потаскухой…

— Господи ты более мой! — сказал поручик, стараясь говорить убедительно и насмешливо. — Лизанька, ну когда это черт мог нагрянуть к людям средь бела дня да еще с ними такое проделывать? В девятнадцатом веке живем. Скоро поедем по железной дороге, в Санкт-Петербург…

— Он нас и там не оставит.

— Вздор, вздор! Ну какая нечисть в Санкт-Петербурге, посреди современной цивилизации? Ничего он не в состоянии сделать наяву, только умы прельщает, как наши прадеды говаривали, пугает, насылает наваждение… И наконец… Если сон рассказать, он и не сбудется…

— А если он придет?

— Не придет, — решительно сказал поручик. — Ты не знаешь… Мы все только что видели. Оказалось, он боится стали. Вот именно, так и обстояло. Японец кинулся ка него с саблей, принялся полосовать — и он, никаких сомнений, острой стали испугался, бежал самым натуральным образом, нырнул в снег, за горизонт унесся. Он боится стали, теперь никаких сомнений. Если все же вернется, будем знать, чем его отгонять.

Он достал из угла саблю, вытянул ее из ножен и, обнаженную, примостил возле дверцы, надежно вставив меж двух дорожных мешков. Сказал убедительно:

— Видишь? Если что, тычь в него острием, и он, я тебя уверяю, проворней зайца припустит…

Глава VII

ТОТ, КТО БУДИТ СПЯЩИХ

Высоко над бескрайней снежной равниной стояла полная луна, и тени от возков и лошадей, от самого поручика ложились такие четкие, словно вырезаны из черного картона. Никак не проходило жутковатое ощущение: будто ничего и не существует на этом свете, кроме бесконечных снегов и остановившегося посреди них обоза, и поручик, неспешно возвращаясь по хрусткому снегу к головному возку, заставлял себя вспоминать о самых разных достижениях цивилизации: пароход, железная дорога, телеграф, электрическая машина… Вызывал из памяти то чертеж винтовки в разрезе, то таблицу умножения, то виды петербургских проспектов, громаду Исаакия, гранитные набережные. Если вдуматься, он сейчас словно бы заклинания творил: пытался противопоставить непонятной чертовщине все достижения девятнадцатого века, среди которых как бы и неуместно было существование невесть откуда приблудившегося к ним беса. Которому никак не полагалось быть сейчас — ну, может, в древние Времена, когда в глуши еще возвышались языческие кумиры, когда люди не знали ни пара, ни пороха, ни электричества, когда проносились всадники в кольчугах и алых плащах, и звенели, скрещиваясь, мечи… Сохранившаяся до нашего времени нечисть вроде лешего или овинника хоронится по углам, боится дневного света и уж никак не способна столь нагло и бесцеремонно досаждать цивилизованным современным людям…

Быть может, это и не нечисть вовсе? — размышлял поручик, глядя на изрытый щербинами мол очно-бледный круг луны. Может, это некто иной, как обладающий разумом лунный житель, разумный селенит, о которых иногда пишут ученые? Сверзившийся из мест своего обитания то ли по случайности, то ли в результате тамошнего научного опыта? Но откуда тогда это дурацкое поведение: красть золото, насылать на людей блудливые сны? Рассуждая логически, селенит и выглядеть должен совершенно иначе, и думать по-своему, о с в о е м, не имеющем никакого отношения к нашей жизни? Ну разве может лунное существо в виде непонятного облака пылать похотью к женщинам или страстью к золоту? Как-то оно не сочетается… Нельзя же допустить, что на Луне как раз и обитают черти, временами приходящие Повеселиться на свой гнусный манер?

Он опустил руку на кобуру с револьвером, еще раз возвращая себя к достижениям механической цивилизации.

Согласно военным уставам, недопустимо пребывать вне строя с кобурой на поясе — ну да военные власти далеко, не узнают, да и вызвано вопиющее нарушение устава насущной потребностью…

Саблю он оставил Лизе — ради пущего успокоения. Повесил на пояс ножны с роскошным германским охотничьим кинжалом длиной чуть ли не в аршин, каким можно было проткнуть до сердца и матерого кабана, и медведя. В конце концов, это тоже была острая закаленная сталь, пусть и произведенная инославным народом. Российские военные сабли тоже делают без креста и молитвы, японец Канэтада-сан молится вовсе уж неизвестным богам, а меж тем от его сабли нечисть улепетывала как ошпаренная — значит, все дело не в молитвах, а именно что в стали…

Какая-то тихая возня слышалась совсем неподалеку, потянуло едкой гарью. Ускорив шаг, поручик приблизился к собственному возку. Сначала ему показалось, что видит непонятное ползущее существо, и рука легла на роговую рукоять кинжала — но тут же он рассмотрел, что рядом с возком сидит на корточках человек в мохнатой дохе, раскачивается взад-вперед, что-то бормочет, а перед ним горит маленький огонек, и это оттуда тянется едкий дымок, пахнущий то ли жженой шерстью, то ли горящей сухой травой…

— Кызлас! — окликнул он тихонько. Татарин охнул от неожиданности, едва не плюхнулся носом в снег, но оглянулся и облегченно вздохнул.

Протянул руку, посыпал чем-то на маленькое пламя, оно пригасло, потом разгорелось, взвился дымок.

— Ты что тут шаманишь? — спросил поручик.

— Хуже не будет, а лучше может и получится, — ответил Кызлас без тени смущения. — У батьки все равно не получилось, значит, вашего креста он не боится…

Поручик присмотрелся. В снегу стояла оловянная тарелка, и в ней горели щепки-сучки, пересыпанные медленно тлеющими кучками чего-то непонятного.

— А этого, ты думаешь, испугается? — кивнул он на крохотный костерок.

— Да не знаю я… — татарин наклонился, посыпал еще из небольшого мешочка. — Хуже все равно не будет. Это всегда жгли против злых духов, когда оставались в одиночку в степи. Кто его знает… Добрым духом оно оказаться никак не может, только злым, из нижнего мира…

— Да уж… — с чувством сказал поручик. — Что-то не заметил я в нем ни капли доброты — одни пакости, вплоть до откровенного душегубства… Что же это за дрянь такая?

— Может, это Олтун Падерех…

— Кто-о?

— Олтун Падерех, — сказал татарин, ежась. — Золотой Демон. Про него есть старые сказки… Он пожирает железо и кровь, от этого крепнет, набирается сил, растет… Вроде бы он еще и ворует женщин… Или они сами к нему уходят…

— Ваш? — спросил поручик.

— Нет, не наш… Ты знаешь, Аркадий Петрович, бывают рассказы и бывают сказки. Есть духи из Нижнего Мира, которые в наш поднимаются до сих пор. Они не выдумка, они самые настоящие, вмешиваются в человеческую жизнь, шаманы с ними то борются, то советуются. Это рассказы. Других духов никто никогда не видел, даже шаманы. Это сказки. Олтун Падерех у нас никогда не появлялся, иначе про него рассказывали бы совсем по-другому. Про него говорится всегда: ходил вроде бы в незапамятные времена, когда в этих степях не было и прадедов наших прадедов, Олтун Падерех, Золотой Демон… Глотал золото, пил кровь, воровал женщин… Кто здесь тогда жил в незапамятные времена, старики сами не знают. Кто-то жил — остались ведь писаницы, камни, курганы… Нижний Мир был всегда, а значит, у тех, кто был до нас, должны были ходить свои духи…