Магия крови - Олег Игнатьев

Это был не ее сын.

В этом он почти уверился. Почти. И нерешительно присел к столу, чтобы составить протокол еще одного «опознания». Чувствовал он себя препаршиво. Так, наверное, чувствует себя рыбак в дырявой лодке вдали от суши: заплыть заплыл, а как спастись, не знает.

— Распишитесь. Вот здесь и вот здесь.

Для большей наглядности он отчеркнул ногтем нужные места. И этот его жест успокоительно подействовал на Легостаеву. Недоверие и гнев, смешавшись, исказили напряженные черты ее лица.

— Спасибо, сын.

Тот сделал вид, что не расслышал.

С трудом поднявшись из кресла, Елена Константиновна смахнула с лица слезы и, глядя прямо перед собой, тихо сказала, что чудо жизни в том, что и от немилых рождаются безумно любимые дети.

Так переживают уже пережитое, точно смотрят на себя со стороны. Уныние, подавленность и безысходность прозвучали в ее голосе.

Климов надел плащ.

— Пойдемте.

Он хотел взять ее под локоть, но она отвела руку:

— Ни к чему. — Затем, все так же глядя прямо перед собой, по-матерински нежно, с ласковой задумчивостью пожелала сыну счастья. По его глазам было видно, что он мучительно решает, как ему быть. Промолчать или что-то ответить.

Жена вывела его из оцепенения:

— Ступай, картошка пригорит.

Легостаева пошатнулась, и в комнате звеняще прозвучал ее наполненный страданием голос:

— Все равно я докажу, что это ты! — Произнесено это было с такой суровой обреченностью, что вслед за этим с ее уст должны были сорваться если не проклятия, то что-то сумасшедше-злое, но горловая спазма не дала ей досказать. Отчаяние и боль опять качнули ее в сторону, и, чтобы не упасть, она уперлась рукой в стену.

Обрести и утратить надежду — это ужасно!

15

Однажды, будучи в командировке в Тарту, Климов из любопытства зашел в костел. В православных храмах он бывал, а вот католическую церковь видел впервые. Хорошо, что не было богослужения, иначе он ни за что бы не отважился смущать своим праздным визитом прихожан. Кто страждет в суете мирской услышать глас господень, тот очень нетерпим к праздной любознательности. Раньше Климову казалось, что по сравнению с пышным благолепием русских соборов католический храм должен выглядеть инквизиторски зловеще, мрачно-устрашающе, но в тот солнечный июньский день костел предстал своеобразной школой верующих, с очень высокими, бедно убранными стенами и плесневелым сквозняком, гуляющим в проходе. Скамьи для прихожан узкие, жесткие, выкрашены в черный цвет. Кафельные полы истерты сотнями подошв. Стоя в пустоте костела, он запрокинул голову, чтобы рассмотреть свод потолка, но в это время из боковой ниши к амвону неслышно прошел служитель. Он был в черной длинной сутане и, набожно сложив ладони, остановился перед деревянным распятием Христа, даже не глянув на одинокую фигуру Климова. Неприятно-стыдливое чувство подглядывающего человека заставило тотчас повернуться и поспешить к выходу, под языческий шелест берез и яркий летний свет, льющийся с высоты…

Вот с таким же чувством покидал он дом Шевкоплясов. Только вместо солнечного полдня на улице его встречал вечерний мрак.

Андрей явно истомился в машине и, увидев Климова, включил подфарники. Помогая открыть дверцу, заинтересованно спросил:

— Не он?

Климов отрицательно мотнул головой и помог Елене Константиновне сесть сзади Гульнова. В ее глазах по-прежнему стояли пустота и ужас. Она все еще не могла прийти в себя от потрясения. Так замирают перед бездной, на краю высокогорной пропасти, не в силах отвести взор от жуткого видения летящего вниз собственного тела. Нет ничего страшнее пустоты, ее кошмарной, гипнотически-влекущей силы.

— Все предельно просто, — высадив Легостаеву возле ее дома, категорично сказал Климов и поплотнее закрыл дверку «жигуля». — Муж да жена одна сатана.

— Вы о Шевкоплясах? — спросил Андрей, трогаясь с места.

— А то о ком же? — вопросом на вопрос ответил Климов и высказал подозрение, что эта парочка чего-то не договаривает. По крайней мере, жена вертела мужем как хотела. Он вспомнил, как тот беспрекословно подчинялся ее воле, вспомнил постоянную его оглядку и подумал, что за этим самым мужем надо присмотреть. Лучшее орудие женщины — беспомощный мужчина.

16

Через два дня, поочередно вызывая к себе на допрос всех, кто так или иначе попал в круг его подозрений, Климов установил, что в день ограбления квартиры Озадовского лифтер Семен Петрович на работу не выходил, был на больничном, но в лифтерской, как сообщила одна старушка, кто-то был. Она пришла просить Семена Петровича настелить ей на кухне «линоль», но того ни утром, ни в обед на месте не было, а в половине двенадцатого или чуток раньше ей послышалось, что в лифтерской ктой-то есть. Она постучала, но ей не открыли. Решив, что Семен Петрович с кем-то выпивает, и боясь испортить ему «антирес», она поскреблась под дверью и ушла. Два часа спустя в лифтерской было тихо, как «у гробе». На вопрос, чьи были голоса, старушка заявила, что «мужчинские», причем один глухой, «ниче не разобрать», а другой «маненько шебутной», погромче. Тот, что погромче, показался ей знакомым, вроде как племянника Семена Петровича «Витьки-могильщика». «А может, я и проглупилась, — тут же пошла на попятную старушка: — Не возьму грех на душу». Но Климов и этой информации был рад, словно в нем возникло и теперь жило своей особой жизнью предчувствие открытия, а каково оно будет, время покажет. Рано или поздно он развяжет тайный узел, докопается до сути. Как говорят спортсмены, главное не сорваться со старта до выстрела. Это что касается ограбления квартиры. А вот семейка Шевкоплясов вызывала в нем двойственное чувство. С одной стороны, обыкновенная бездетная пара с мещанским стремлением к благополучию, а с другой… в тайне их взаимоотношений сам черт ногу сломит. Андрей указал на одну несообразность: муж работает барменом в гостинице для иностранцев, а жена — вот странно, правда? — санитаркой в психбольнице. Возникает вопрос: что ее там держит? С такими данными, как у нее, а женщина она довольно интересная, эффектная, она свободно могла стать официанткой или горничной в той же гостинице, где трудится ее супруг. Для семейных пар такого склада это очень характерно: быть в одной системе и иметь возможность контролировать не только поведение друг друга, но и главное, что влечет в сферу услуг, контролировать чаевые. Очень уж они весомые в гостиницах для интуристов, это факт.

Озадаченный подсказкой Гульнова, Климов посоветовал ему заняться Валентиной Шевкопляс вплотную. Прежде всего выяснить, в чем заключается ее работа санитарки, ну и, конечно, связи, связи прощупать. Деловые, родственные и так далее. Но с ней самой не разговаривать, дабы не спугнуть.

Дожидаясь ответа из Министерства обороны, он разыскал Червонца и, узнав, что тот довольно хорошо знаком с мужем Шевкопляс, спросил, нет ли у бармена на теле особых примет. Родинок, шрамов, рубцов?

Червонец ухмыльнулся. Уж кому-кому, а ему-то известно, что такое приметы, можно было и не разжевывать. Ухмыльнувшись, он ответил, что имеются: наколка в виде двухкопеечного круга с крестиком внутри, точно такая же, как и у него самого. Червонец снова осклабился и задрал брючину. На внутренней поверхности левой лодыжки, чуть выше щиколотки, синел татуированный кружок с крестом. Оказывается, Червонец и Володька Шевкопляс учились в одном интернате, вот тогда друг друга и пометили.

Климов в тот же день разыскал бармена и убедился, что Червонец сказал правду. У того была точно такая же наколка: круг и крест.

Сомнений больше не было. Елена Константиновна ошиблась и на этот раз.

17

Темные, горбившиеся под ветром волны тяжело вздымались, сумрачно накатываясь на ребристый остов волнореза, и устало бухались на его крепкую, в зеленых водорослях, скользкую хребтину.

Море по-осеннему штормило.

Подняв воротник плаща и вжав голову в плечи, чтобы хоть как-то уберечь за пазухой телесное тепло, Климов пристроился к заколоченной будке спасателей на пустынном берегу, подтащив к ней деревянный ящик, найденный им в закутке между киоском звукозаписи и чебуречной. Отрешенно глядя на хребтину волнореза, омываемую волнами, он пытался решить давний мучивший его вопрос: кто мог хозяйничать в квартире Озадовского? Эксперты утверждали, что замок открыт ключом, ни о каких отмычках и слышать не хотели. Думать о том, что в квартиру проник Фифильщик, тоже наивно. Уж кто-кто, а бывший вор на это не пойдет, поскольку он всегда под подозрением. Оставался Витька Пустовойт, его племяш, или кто-то из его подручных… тот же Червонец. Не очень вяжется, но может быть. Отдал свою одежку мужу Шевкопляс и, пока тот фланировал по городу, понятно, для отвода глаз, вынес из квартиры Озадовского сервиз и книгу. Сначала спрятал в лифтерской, а затем перенес в другое место. Может статься и так, что это Шевкопляс отдал свою одежду Червонцу, когда столкнулся с Легостаевой. Все может быть. То немногое, что им с Андреем удалось узнать по ограблению, наталкивало на мысль о косвенной или явной причастности санитарки Шевкопляс к этому делу, что укрепляло желание произвести в ее доме обыск, но прокурору его версия может показаться жалкой выдумкой, а неоспоримых доказательств у них нет. С равным успехом можно просить ордер на обыск и в квартире Задереева, этого любимца женщин и знатока их психологии. Как это он говорил? «Женщину очень трудно увлечь в спальню, но еще труднее оттуда выгнать». Добродушный циник. «Да у него только и есть, что умение пускать пыль в глаза», — с неприязнью подумал Климов и стал размышлять о том, как поделилось украденное, если стоматолог замешан в грабеже. Вероятнее всего, ему — старинный фолиант, а ей — сервиз. Или же наоборот. Стоматологу — сервиз… Нет, это чепуха! Зачем обычной санитарке редкостная книга? Ее болезнь — это хрусталь, фарфор, посуда. У него была возможность в этом убедиться. Скорее всего, первый вариант: стоматолог получает книгу. Или получил. По крайней мере, многое истолковывалось не в его пользу, и прежде всего то, что он был среди персонала психбольницы, навещавшего профессора дома. Само собой, что и любовная интрижка с санитаркой не красила его.