Сломанная кукла - Амо Джонс

– Я умею ходить, Бишоп.

– Да, – бормочет он, подхватывая меня руками и поднимая с места. – Но ты не обязана.

После нашего короткого разговора по дороге домой я поняла, что должна его отпустить. Я не могу продолжать держаться за мысль о том, что мы могли бы иметь вместе. Этого не произойдет. Это Бишоп Винсент Хейс, а я – это я. Чертово безумие.

Как только мы оказываемся у входа, я поворачиваюсь к нему лицом. Входная дверь ничем не напоминает о бушевавшей совсем недавно вечеринке. Думаю, кто-то – возможно, из Королей – ее закрыл.

– Можно вопрос?

Он широко распахивает дверь.

– Да.

– Если я спрошу тебя кое о чем… ты скажешь мне правду?

– Это зависит от вопроса, – отвечает он, заходя внутрь и закрывая за нами дверь. – Если это обо мне, то отвечу, а если о клубе, то нет.

– Преданность своим?

Он опускает меня на пол, и мы поднимаемся наверх.

– Что-то в этом роде, – бормочет он себе под нос. Так тихо, что я почти его не слышу.

Оказавшись в своей комнате, я растягиваюсь на кровати, смахивая волосы с лица. Матрас прогибается, когда Бишоп садится рядом со мной.

– Мне нужно тебя кое о чем спросить, и ты должна быть честна со мной, – начинает он.

Я нервно сглатываю и киваю. Я знаю, о чем он собирается спросить, и мысленно готовилась к этому всю дорогу домой, но для меня это все еще испытание. Я никогда не говорила об этом вслух. Я никому не раскрывала свой самый темный секрет, не говоря уже о парне, который мне нравится.

– С тобой делали что-то, когда ты был маленькой?

Повернувшись к нему, я подпираю голову ладонью. Свет от тусклой лампы оттеняет резкие линии его подбородка и идеальный нос. У него профиль модели GQ[6] и извращенный ум Майкла Майерса[7]. Просто очаровательно.

Выдохнув, я закрываю глаза.

– Да.

Он стискивает зубы, а я открываю глаза и смотрю, как его руки сжимаются в кулаки. Его ноздри раздуваются.

– Кто?

Я знаю его имя. Не знаю, где он и что с ним случилось, но я знаю его имя.

– Я не знаю, кто он. Я мало что помню. Я просто знаю, что это началось, когда я была совсем маленькой.

Я ложусь на спину и кладу руки под голову.

– Расскажи мне все подробности, которые сможешь вспомнить, – настаивает Бишоп, поворачиваясь ко мне лицом. – Я серьезно, Мэдисон.

Я знаю, что он серьезно, и знаю, что если назову ему имя, то он моментально найдет этого парня. Не имеет значения, находится ли Лукан в Китае или уже давно покоится на глубине шести футов. Я знаю, что Бишоп найдет его и убьет, если он все еще жив, но это моя добыча. Я давно пообещала себе, что однажды за все отомщу, и я не собираюсь отказываться от этого обещания и предавать семилетнюю себя.

– Я не знаю его имени.

Бишоп внимательно изучает мое лицо, и я начинаю паниковать. Знаю, что он может читать людей, он часто это делает, но не раз говорил о том, как ему трудно прочитать меня. Но даже это знание не дает мне полностью успокоиться, и я прочищаю горло, понимая, что должна рассказать ему хоть что-то – иначе он не отступит. Бишоп открывает рот, вероятно, собираясь уличить меня в очевидной лжи, но я его перебиваю.

– Он звал меня «Лебедь».

– Лебедь? – спрашивает Бишоп, обдумывая эти слова. – Хочешь сказать, он знал, что ты Серебряный лебедь?

Я пожимаю плечами.

– Честно говоря, я не знаю.

Бишоп встает и идет к двери. Сделав паузу, он оборачивается и бросает через плечо:

– Поспи.

Затем он уходит и оставляет меня наедине с моими мыслями. Дерьмо. Я сказала слишком много? Он понял, кто это? Конечно же, нет. Никто не знал, что Лукан меня так называл, кроме меня и Лукана… и…

Забудь.

Бишоп умен, слишком умен. Он улавливает то, что ускользает от обычных ушей и глаз.

Свесив ноги с кровати, я тянусь под нее, пока моя рука не находит привычную обложку из изношенной кожи. Вытащив ее, забираюсь на кровать и прислоняюсь к изголовью. Пролистав первые несколько страниц, я оказываюсь на месте, где остановилась в прошлый раз.

10.

Откровение

Et delicatis praetulissem, sicut truncum arboris fluitantem olor et Quasi argentum bullet sicut mortiferum.

Притягательно, как парящий лебедь, и смертоносно, как серебряная пуля.

– Я хочу знать почему, – спросила я, пытаясь заставить Хамфри признаться. Почему в их культе так важно, чтобы девочка не появлялась на свет?

– Я объяснял тебе, женщина. Ты узнаешь только то, что я тебе позволю. Ты никогда не сможешь этого понять, потому что ты женщина.

Сдерживая свои чувства, я села на один из стульев. Глядя на обжигающе горячее пламя, мечущееся в камине, я резко повернула к нему голову.

– Скажи мне.

Решив, что в этот раз я не сдамся, я встала со стула и подошла к нему.

– Я хочу знать. У меня есть право знать… моя…

Я замолчала, мое горло сдавливали подступившие рыдания.

Раз.

Два.

Три.

Я считала про себя, сдерживая рвущиеся наружу слезы.

Хамфри поднялся со стула и направился ко мне. Его выражение лица изменилось, все линии и морщины, покрывавшие его лицо, углубились, и именно тогда я поняла, что задела нерв. Я всегда так делала. Он занес руку и ударил меня по щеке, от пощечины мое лицо словно обдало огнем. Я рухнула на землю, чувствуя пульсирующую боль и глядя прямо на него.

Он опустился на колени рядом со мной.

– Теперь я тебе кое-что расскажу, но не потому, что ты спросила или, вернее, потребовала, а потому, что так хочу я. Поняла?