У ночи тысяча глаз - Корнелл Вулрич

— Луиза снова выступает в роли моего пресс-секретаря. — Знаменитость улыбнулась мне с другого конца комнаты. — Я определяю это по оживленному выражению ее лица.

Мария выглядела просто неотразимо. Стоило вам бросить на нее первый взгляд, как вы поддавались ее очарованию, во всяком случае, осознавали его. Казалось бы, выраженная столь смелым образом, привлекательность могла обернуться не в ее пользу, однако все в ней было абсолютно ненавязчиво, естественно, от природы. Нельзя же винить человека, скажем, за его рост или цвет глаз.

Уикс, никому не мешая, стоял за дверью, пока не перехватил взгляд отца.

— Как насчет обеда, сэр?

— Ах да, — ответил Рид. — На пятерых, разумеется.

А что еще он мог — да и любой другой в такой ситуации.

Тут он повернулся и увидел, что я смотрю на него, и наши взгляды встретились в молчаливом, но опустошительном взаимопонимании.

Гости к обеду у нас все же оказались. А кто бы еще совсем недавно мог предположить, что они у нас будут?

— Пожалуй, — с горечью сказал он, направившись к шейкеру, — я тоже выпью «Мартини» — вы же все пьете. Только двойной.

И я все поняла.

Будто что-то почуяв, Луиза заметила:

— Вы уверены, что мы вам не мешаем? У вас обоих довольно усталый вид, и… вы как-то нервничаете, что ли.

— Мы только что долго ехали в машине, — заметила я.

— А откуда у тебя это странное пальто, моя дорогая?

Я посмотрела на него и неловко сглотнула, не зная, что и ответить.

Отец пришел мне на помощь.

— Она его позаимствовала, — быстро нашелся он. — В машине оказалось довольно прохладно.

— Пожалуй, я поднимусь к себе и переоденусь, — сказала я. — Не хотите подняться со мной и попудриться, мадемуазель? А ты, Луиза?

— В моем возрасте косметика уже бесполезна, — вздохнула Луиза, — потенциальная выгода почти равна нулю. А вы обе идите.

Как только мы поднялись, Мария Лизетта доверительно обратилась ко мне:

— Я так рада, что вы пригласить меня. Вы — как сказать? — спасать моя жизнь. У вас есть одна из этих… — она беспомощно начертила в воздухе пальцем круг, — которую я могла позаимствовать? Этого слова я еще не знаю по-английски. У меня происходить несчастный случай в машине. Я не сметь упоминать об этом в присутствии Тони.

Она выставила вперед точеную ножку и подняла плотно облегающую материю чуть ли не до бедра.

— Ах, подвязка, — произнесла я.

— Elastique,[4] — кивнула она. — Я вынужден делать, что может, пока не находить первая помощь. Я есть ingénieux.[5]

Под самым коленом с ямочками экзотически блеснули усыпанные бриллиантами наручные часики, будто розочка сбоку на ее икре; черный шелковый шнурок, на котором они держались, тянулся вверх до самого предела и поддерживал чулок, не давая ему упасть.

— Пришлось снимать его отсюда и повязать там. Но если бы кто-то спросить у меня, который час… — Она пожала плечами в притворном испуге.

Затем вдруг, подол ее платья снова упал на пол, она выпрямилась и уже с непритворной озабоченностью сделала быстрый шаг ко мне:

— Что с вами, мадемуазель Джин? Вы стали такая белая, такая… Вам плохо? Позвать кого-нибудь?

— Нет-нет, — слабым голосом возразила я. — Сейчас пройдет. Со мной все в порядке.

— Сюда, вот так, посидите здесь немного. — Она заботливо обняла меня и подвела к креслу. — Вы иметь одеколон? Я освежить вам лоб.

— Нет-нет, спасибо, сейчас пройдет. — Я благодарно ей улыбнулась. — Как хорошо, впрочем, что вы поднялись сюда со мной. — Я огляделась несколько неуверенно. — Эта комната вас не шокирует? В ней нет ничего?..

— Это славная комната, — ответила она с улыбкой и успокаивающе провела рукой по моим волосам.

— Только переоденусь, — заторопилась я, склоняясь над своей туфлей. — Мы не должны заставлять их ждать. — Не поднимая глаз, я знала, что она стоит и молча смотрит на меня. — Говорите со мной, мадемуазель, — умоляюще попросила я. — Говорите со мной, пока переодеваюсь. Рассказывайте мне о Бухаресте, о Париже, о театре или о себе. Говорите громко и быстро. Ах, ну пожалуйста, не замолкайте! — И вдруг я повернулась, закрыла лицо ладонями и разрыдалась, как перепуганный ребенок.

К другим мы присоединились с некоторым опозданием.

— Ты выпил свою двойную порцию? — спросила я отца, подойдя к нему. — Ну а теперь и я выпью свою. Тройную.

Когда гости уходили, мы вместе проводили их до дверей, посмотрели, как они сели в машину и уехали, а сами постояли в дверях, он с одной стороны, я — с другой. Мы смотрели и смотрели, пока большой прямоугольник ночи, открывавшийся нам из двери, не опустел. Остались одни звезды. Потом закрыли дверь и остались одни. Нет, не одни; если бы только мы были одни, но в том-то и дело, что нет: с нами там была еще эта самая штука.

Мы дошли до лестницы, по-прежнему на расстоянии ширины двери друг от друга, он с одной стороны вестибюля, я — с другой. Не знаю почему, возможно, боялись сойтись вместе.

Без единого слова я поднялась наверх, а он прошел в глубину дома, туда, где стояла горка, и слышала, как отец ее открыл. Несколько мгновений спустя он в свою очередь тоже поднялся по лестнице, прошел в свою комнату и закрыл дверь. А еще чуть погодя я вышла из своей комнаты, подошла к его двери и постучала.

— Заходи, заходи, Джин, — раздался ровный, полный отчаяния голос.

В халате и пижаме отец сидел на дальнем краю кровати, спиной ко мне. На столике стояла бутылка бренди, а рюмку он держал в руке, как бы взвешивая ее на ладони. А может, проверял действенность спиртного.

Он не повернулся и, не меняя позы, спросил:

— Тебя это сильно потрясло? — И не дожидаясь ответа, продолжал: — Знаю. Меня тоже.

Я бочком присела с другой стороны кровати, так, чтобы можно было смотреть на него.

— У нее, у подружки Лу из Румынии, даже часы оказались на колене. — Ее имени я уже не помнила, она унесла его с собой.

Он быстро проглотил бренди, точно опережая кого-то, кто хотел отобрать у него стопку.

— Ловко проделано, — слегка закашлявшись, заметил он. — Все точки над «i» расставлены.

Я провела рукой по стеганому одеялу:

— Все, кроме маклера.

В рюмке снова появился бренди.

— Надо делать скидки на небольшие погрешности. В последнее время Уолт не звонит мне месяцами. Я ведь уже давно не новичок на бирже. Но кто знает об этом, кроме тебя и меня? Или я лишаю тебя последней соломинки, за которую ты могла бы?..

— Ничего ты меня не лишаешь, потому что у меня ничего нет.

— Но часы с бриллиантами на ноге, а, Джин? — продолжал он приглушенным голосом.

И снова кто-то попытался отобрать у него бренди, но он их опередил и залпом выпил рюмку бренди.

— Кому было дано знать об этом, только тебе и мне? — мягко сказала я. — Луиза, сидевшая с нею в одной машине, и та ни о чем понятия не имела.

Он промолчал. На мгновение я пожалела, что сообщила ему о пикантной подробности. Однако, если бы и не сообщила, он все равно раздумывал бы над случившимся, так что какая разница?

Его голова снова проделала быстрое короткое движение, будто он кивнул в сторону потолка:

— Ну и переплет! Словно в точке опоры совершаешь поворот на сто восемьдесят градусов и тебе приходится учиться ходить на ушах. Предпочитаю ровную вселенную, а не наклонную или косую. — Он опять наполнил рюмку. — Собираюсь сделать то, чего не позволял себе двадцать лет: напиться до потери сознания и уснуть.

Я понимающе похлопала его по спине. Затем встала:

— Пожалуй, пойду. Не могу же оставаться всю ночь в твоей комнате.

— А с тобой там все будет нормально? — спросил он.

— Здесь ли, там ли — какая разница? — ответила я. — Это ведь внутреннее состояние, оно всегда с тобой. К месту не имеет никакого отношения.

— Ты права. Того, что имеет отношение к месту, легче избежать.

Я подошла к двери и открыла ее.

Он не оглянулся, так и сидел понурившись.

— Ну, ничего, как-нибудь освоимся. Привыкнуть можно ко всему, даже к тому, как молотое стекло вонзается тебе в позвоночник. Мы придумаем какой-нибудь способ, как нам жить с этим чувством. — Он поднял рюмку и посмотрел на нее. — Но сегодня не сладко, правда?

— Да уж куда больше, — кисло согласилась я и закрыла за собой дверь.

Утром отец спустился вниз раньше меня. Под глазами у меня все еще была ночь, градуированные тени. В остальном уже наступило утро, и солнце сжигало все. Особенно эти мерцающие пылинки в небе.

Арбуз дожидался его на блюде со льдом, рядом лежали письма, но самого его за столом не оказалось. Я нашла его в другой комнате, он прижимал к уху телефонную трубку.

Должно быть, слушал, но не говорил ни слова.

Повернувшись, увидел меня, а когда я хотела выйти, кивком дал понять, что мне следует приблизиться к нему.