Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

Бамбер вернул мои мысли к Вель д’Ив.

– Со всеми этими делами мне даже приятно, что я не француз, – заметил он.

Потом опомнился:

– Ой, извини! Ты же француженка, верно?

– Да, – подтвердила я. – По мужу. У меня двойное гражданство.

– Я ляпнул, не подумав.

Он откашлялся. Вид у него был смущенный.

– Все в порядке, не волнуйся, – улыбнулась я. – Знаешь, после стольких лет в семье мужа меня все равно называют американкой.

Бамбер расплылся до ушей:

– И тебя это не задевает?

Я пожала плечами:

– Иногда. Я больше половины жизни провела во Франции. Теперь чувствую себя местной.

– Ты давно замужем?

– Скоро шестнадцать лет. Но здесь я уже двадцать пять.

– А у тебя была этакая шикарная свадьба на французский манер?

Я рассмеялась:

– Нет, церемония была очень простой. Мы поженились в Бургундии, в поместье, принадлежащем семье мужа, неподалеку от Санса.

На мгновение мне припомнился тот день. Родители молодоженов – Шон и Хизер Джармонд, Эдуар и Колетт Тезак – едва обменялись парой слов. Словно французская ветвь семьи внезапно забыла свой английский. Но мне было все равно. Я была так счастлива. Над маленькой деревенской церковью сияло солнце. На мне было платье цвета слоновой кости, очень простое, одобренное свекровью. Бертран был ослепителен в своем сером костюме. Великолепен был и обед в доме семейства Тезак. Шампанское, свечи и розовые лепестки. Чарла произнесла очень забавный тост на своем ужасающем французском, но смеялась я одна, а Лаура и Сесиль чопорно надулись. На моей матери был бледно-розовый костюм, она шепнула мне на ухо: «Надеюсь, ты будешь счастлива, мой ангел». Отец вальсировал с Колетт, по-прежнему несгибаемо прямой, как буква «i». Мне казалось, что воспоминанию уже много веков.

– Скучаешь по Штатам? – спросил Бамбер.

– Нет. Я скучаю по сестре. Но не по Америке.

Молодой официант принес нам кофе. Он бросил взгляд на огненную шевелюру Бамбера и глуповато улыбнулся. Потом заметил внушительное количество фотоаппаратов и объективов.

– Туристы? – проявил он смекалку. – Делаете красивые снимки Парижа?

– Нет, не туристы. Мы делаем красивые снимки того, что осталось от Вель д’Ив, – произнес Бамбер на своем французском, в котором рокотал неисправимый британский акцент.

Официант, похоже, удивился.

– Никто никогда не спрашивал про Вель д’Ив, – признался он. – Вот про Эйфелеву башню – это да… Но про Вель д’Ив…

– Мы журналисты, – пояснила я, – работаем на американский журнал.

– Время от времени я и правда вижу еврейские семьи, – вслух размышлял молодой человек. – Особенно по юбилейным датам, после речей у Мемориала на берегу Сены.

У меня появилась мысль.

– А вы не знаете кого-нибудь, может соседа, кто мог бы рассказать о той облаве? – спросила я.

Мы уже сделали интервью с несколькими выжившими. Большинство из них написали книги, чтобы рассказать, что они пережили, но нам не хватало реальных свидетелей. Нам нужны были парижане, которые присутствовали при самом событии.

И тут я поняла, что задала глупый вопрос. Этому парню едва стукнуло двадцать. Его собственный отец в сорок втором еще, наверное, не родился.

– Да, знаю одного такого, – заявил он, к моему большому удивлению. – Если пойдете на другой конец улицы, увидите слева магазинчик, торгующий газетами и журналами. Спросите хозяина, он вам все скажет. А его мать живет здесь всю жизнь, она должна много чего знать.

Парень заработал очень хорошие чаевые.

Они бесконечно долго шагали в пыли от вокзала до маленькой деревни, где люди опять указывали на них пальцем и рассматривали, как диковинных зверей. У нее болели ноги. Куда их теперь ведут? Что с ними будет? Далеко ли они от Парижа? Поезд шел всего пару часов. Она не переставала думать о брате. С каждым километром на сердце становилось все тяжелее. Как теперь ей вернуться домой? Что придумать? Мысль, что братик мог решить, будто она про него забыла, мучила ее невыносимо. Да, наверняка он так и думал, сидя в темноте шкафа. Он думал, что она его бросила, что ей все равно, что она его не любит. У него больше не было ни воды, ни света, и ему было страшно. Она про него забыла.

Где они оказались? Она не успела глянуть на название вокзала, когда они приехали. Зато она сразу же заметила то, что неизбежно должно было привлечь внимание любого городского ребенка: идиллический сельский пейзаж, огромные зеленые луга, золотистые поля. Пьянящий аромат свежего воздуха и лета. Гудение шмеля. Птицы в небе. Белые ватные облака. После вони и душной жары последних дней это показалось ей истинной благодатью. Возможно, в конечном счете все будет не так уж плохо.

Вместе с родителями она дошла до ворот из колючей проволоки, по обеим сторонам которых стояла суровая стража с автоматами. Потом она увидела ряды темных бараков. Место было зловещее, и все ее недавние надежды улетучились. Она прижалась к матери. Полицейские начали орать, отдавая приказания. Женщины и дети должны были отправиться в бараки направо, мужчины – налево. Вцепившись в мать, она беспомощно смотрела, как отца толкают к группе мужчин. Она чувствовала, как к ней возвращается страх, потому что отца больше не было рядом. Но она ничего не могла поделать. Автоматы нагоняли на нее ужас. Мать не шевелилась. Глаза ее были пустыми. Мертвыми. Лицо очень бледное и болезненное.

Девочка взяла мать за руку, когда их толкали к баракам. Пространство внутри было пустым и жутким. Доски и солома. Вонь и грязь. Уборная располагалась снаружи, простые деревянные настилы с дырами. Им велели залезать на них группами, писать и испражняться прямо на виду у всех, как животные. Ее это возмутило. Она чувствовала, что не сможет. Нет, не сможет. И тогда она увидела, как мать расставляет ноги над дырой. От стыда она опустила голову. Но в конце концов сделала так, как ей приказали, присев на корточки и надеясь, что никто на нее не смотрит.

Сразу за колючей проволокой девочка могла разглядеть деревню. Темный