Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха - Юрий Сушко

– О, а я видела Гумилева только однажды. В «Бродячей собаке» или в «Приюте комедиантов», точно уже не помню где… Мы были там с веселой компанией, Гумилев читал новые стихи…

Как оказалось, Магдалина была прекрасно осведомлена обо всем, что происходило в богемной Москве за годы, минувшие с момента отъезда Ольги из Белокаменной.

…Есенин? Сергей недавно вернулся в Россию, сообщала она, после длительного заграничного путешествия. Побывал вместе со своей Айседорой и в Европе, и за океаном. Гостил, кстати, и в Берлине, не встречались случайно?.. Даже не слышали? Ну, мировой славы он, конечно, не снискал. Но без скандалов, кажется, не обошлось. Во всяком случае, я слышала, как он жаловался, что в Париже в ресторане его избили белогвардейцы, как он там потерял и цилиндр, и перчатки. Да и Америка ему тоже не понравилась… И он ей тоже… Игорь Северянин? Он, по-моему, уединился где-то в Прибалтике, но где точно, не знаю…

– А вам, Ольга, доводилось видеть Антона Павловича?

Чехова засмеялась:

– Да что вы, моя милая, меня за совсем престарелую старуху принимаете?!. Я сама Чеховой стала только через десять лет после его смерти. Ведь в девичестве-то я Книппер. Племянница Ольги Леонардовны, кстати. А потом выскочила замуж за Мишу, племянника Антона Павловича…

Хотя, знаете… Изредка у меня возникает нечто вроде видения или сна наяву. Какие-то детские воспоминания всплывают из подсознания, запертого прежде на засов… Будто бы мы с сестрой тихонько бродим по дому, заглядываем в одну из комнат. Там лежит наш младший братик Лева. Он на растяжке. У Левы подозревают костный туберкулез. Его ступни накрепко привязаны к прикроватной спинке, а тельце в кожаном корсете, под подбородок. На краю постели сидит доктор. Он о чем-то беседует с Левушкой, потом заводит маленький граммофон, который принес с собой специально для него. У доктора такое обаятельное овальное лицо, грустные глаза, бородка… Родители шепчут мне на ухо, что этот дядя знаменитый писатель Антон Павлович Чехов, муж моей тети Оли… Он оборачивается и улыбается, что-то говорит родителям, кажется, советует ни в коем случае не возить мальчика по гостям и не позволять ему много бегать и прыгать…

– А как сегодня ваш брат, Ольга Константиновна?

– Знаете, выздоровел, тьфу-тьфу-тьфу. Все его беды с позвоночником как будто бы позади. Он даже стал превосходным спортсменом. Живет в Москве, занимается музыкой. Кстати, недавно гостил у меня в Берлине…

«Магдалина Краевская» – Лариса Рейснер[14] нарадоваться не могла своей безусловно удачно подобранной легенде. Она – человек свободной профессии, журналистка, специальный корреспондент, вполне уместная фигура среди богемы, политиков, банкиров, меценатов, актеров, писателей, художников, спортсменов… Почему бы ей не быть доброй знакомой поэтам Волошину и Есенину, режиссеру Станиславскому или скульптору Коненкову? И почему бы Николаю Гумилеву не посвящать ей свои стихи?..

Ольга Константиновна исподволь приглядывалась к своей московской гостье. Что говорить, она и впрямь хороша. В правильных, точеных чертах лица угадывалась явно не славянская, а скорее тяжеловатая арийская красота, в глазах читался и надменный холодок, и что-то острое, насмешливое.

Дамы легко перемежали русскую речь немецкой, изредка вставляя и французские словечки.

– Вы ведь немка? – полуутвердительно спросила Чехова.

– Конечно, – не стала отрицать Магдалина. – Мои предки были из рейнских баронов. Дед говорил, что наш род вообще ведет свое начало от крестоносцев. Но я с детских лет никогда не бывала в Германии.

– Ну, тогда, как говорится, сам Бог велел: за возвращение домой! – Хозяйка высоко подняла бокал. – Это, кстати, рейнское…

– Прозит! – не растерялась гостья.

За разговорами новые подруги просидели почти до рассвета. На следующий же день Лариса отправилась в Гамбург, где располагался штаб грядущей германской революции. Там ее интересовали не столько уличные стычки, сколько реальная оценка боевого потенциала немецких пролетариев накануне 9 ноября, даты намеченного революционного восстания.

(По странному стечению обстоятельств, именно в этот день в Германии вместо победоносной пролетарской революции произошел мюнхенский «пивной путч» Адольфа Гитлера со товарищи.)

В Гамбурге местные шуцманы не чинили ни малейших препятствий корреспондентке ведущих московских газет, к тому же красивой женщине, возжелавшей побывать в городских трущобах, рабочих кварталах, даже любезно подсказывали ей, как проще добраться до штаба бастующих рабочих.

Один лишь лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман достоверно знал, что эта пронырливая и обаятельная особа с международным журналистским мандатом на самом деле является офицером связи между ЦК КПГ и представительством Коминтерна[15], которое расквартировано в Дрездене.

Повторно «Магдалина Краевская» навестила Чехову накануне своего отъезда из Германии.

– Я буквально на минуту, еще раз хочу поблагодарить вас, Ольга Константиновна, за приют и гостеприимство.

– Да что вы, Магдалина, не стоит. Я всегда рада землякам. И потом, без кофе я вас никуда не отпущу. Присаживайтесь, пожалуйста… А где, кстати, ваша прелестная дочурка-«путница»?

– Алиса у моих знакомых.

– Как вам Гамбург? Где еще успели побывать, что видели? – предлагая светскую беседу, спросила Чехова.

– О, тут двумя фразами не обойтись, – вздохнула «Магдалина». – Я пережила там ужасные дни. Уличные бои, баррикады, кровь… То же самое видела в Саксонии, Тюрингии. Все очень плохо…

Уходя, «Краевская» оставила на столе свежий номер московской газеты «Известия» с подчеркнутым красным карандашом репортажем под рубрикой «Очерки современной Германии. От нашего спецкора Revera». Вечером Ольга заинтересованно читала:

«На берегу Северного моря Гамбург лежит, как крупная, мокрая, еще трепещущая рыба, только что вынутая из воды. Вечные туманы оседают на заостренные, чешуйчатые крыши его домов. Ни один день не остается верным своему капризному, бледному, ветреному утру.

С приливом и отливом чередуются влажное тепло, солнце, серый холод открытого моря и бесконечный, неуемный, шумный дождь, обливающий блестящие асфальты так, точно кто-то, стоя у взморья, из старого корабельного ведра, каким вычерпываются дырявые лодки, захлебывающиеся во время сильной качки, поднимает из моря и выливает ползалива на непромокаемый, как лоцманский плащ, дымящийся от сырости, вонючий, как матросская трубка, согретый огнями портовых кабаков, веселый Гамбург, который стоит под проливным дождем крепко, как на палубе, с широко расставленными ногами, упертыми в правый и левый берег Эльбы… Весь рабочий Гамбург… ослеп от боли, получив приказ ликвидировать восстание…»