Братья Стругацкие - Ант Скаландис

В этот момент Станислав сделался весь мокрый, но, собрав остаток сил, произнёс:

— Я — президент Ордена Святого Мики.

АН помолчал, слышно было, как он тяжело дышит в трубку, потом сказал:

— Ну, раз такое дело, придется уважить. Приготовьте-ка бутылочку коньяка, закусочку и встречайте меня у моего дома в субботу, четвёртого в девятнадцать нуль-нуль.

Он встретил АНа у подъезда. От дома до дома идти было минут семь. Сидели в комнате, пили коньяк, разбавляя его пополам минералкой — по инициативе АНа, конечно. И потом всегда так было: с яблочным соком, с лимонадом, с компотом, с чаем — но всегда пополам. Говорили в основном о книгах Стругацких, но АН заставил и Стаса рассказать немного о себе. Но вообще, потрясённый самим фактом встречи поклонник почти ничего не запомнил. Под занавес был подписан седьмой том «Библиотеки современной фантастики». Надпись была такая: «Президенту Станиславу и вицше Лене с наилучшими пожеланиями». Вицша, то есть вице-президентша Лена — это подруга Стаса, подошедшая в конце вечера. Вообще, по наблюдениям многих, у АНа существовал стандарт первой надписи для незнакомых и малознакомых людей: «Такому-то — дружески». На свежего человека это действовало неотразимо. А те, с кем продолжалось общение, постепенно дорастали до ласкательных имён, конкретных пожеланий и афоризмов. В случае со Стасом уже первая надпись получилась не совсем ординарной — рождалась уникальная дружба с первого взгляда.

Потом он проводил классика до дома, а как вернулся, уже не помнил совсем — осталось только ощущение абсолютного счастья.

Дальнейший рассказ будет логичнее вести от первого лица.

Вспоминает Станислав Агрэ

Он бывал у меня ещё несколько раз. А я у него — намного чаще, пожалуй, чаще, чем раз в неделю. И так — три с лишним года до самого отъезда в Америку в декабре 1990-го.

Через некоторое время АН произвёл меня в магистры Ордена Святого Мики — сказал, что слово «президент» тут не подходит.

У меня установились необыкновенно тёплые отношения и с Еленой Ильиничной. Когда АН работал, мы, бывало, подолгу беседовали с ней на кухне, как правило, о проблемах чисто практических или, как говорится, «за жизнь». Я понимал, как нелегко быть женою великого человека, всю жизнь быть в его тени, поэтому я всегда старался быть с ней как-то помягче, понежней, и она чувствовала это и платила тем же. АН сам говорил мне о том, как она меня любит. Когда стало совсем плохо с продуктами и в магазинах уже не было ровным счётом ни черта, а на рынках очень дорого, я познакомился с мясниками, и за небольшую доплату брал у них прекрасные куски не столько для себя, сколько для АНа, и частенько сам разделывал это мясо на кухне под руководством Елены Ильиничны. Потом стал покупать и другие продукты. Я стал для них почти членом семьи.

(Вот тут я просто не могу удержаться от комментария. Такие отношения с Еленой Ильиничной были только ещё у одного человека — у Юры Чернякова. Но он-то всё-таки врач! В каком-то смысле ещё Мирер заслуживал почти полного её доверия. Но он-то всё-таки самый старый и верный из друзей. А кто такой Стас? Все, познакомившиеся с АНом существенно раньше: Ковальчук, Гопман, Бабенко, Прашкевич, Соминский — уверяют в один голос, что человеческого контакта с Еленой Ильиничной не получалось. Она не участвовала не в выпивке, ни в разговорах. Иногда непонятно было, знает ли она, кто пришёл. Приходили-то многие. Раз звонят — это к нему. Посидели, поговорили, выпили. И никакого представления о том, что она вообще есть в квартире. Вот и ещё одно чудо в их отношениях! — А.С.)

Как-то АН спросил меня:

— Как твоё отчество?

— Ни за что в жизни не угадаете!

— Ну и?

— Аркадьевич.

Долго мы с ним смеялись. Нет, я не чувствовал себя его сыном, впрочем, допускаю, что он относился ко мне почти по-отцовски. Я же воспринимал его одновременно как небожителя, олимпийца и как старого, очень близкого друга.

Мы с ним сидели часами, попивали коньяк, я пел ему песни. Вообще, гитара ему не нравилась, но, помню, звонит однажды: «Бери гитару и беги ко мне». Прибегаю. «Мне, — говорит, — песня приснилась, подбери музыку». Однако мелодия, которую он пытался изобразить, его не устраивала — чувствовал: не то получается. А вот стихи я потом увидел в его книге «Дьявол среди людей»:

«Странная была песня, и мотив странный — не то марш, не то тоска предсмертная.

Справа танки, ребята, справа танки, друзья!Приготовьте гранаты, удирать нам нельзя.Эй, Сережка с Павлушкой, мочи-сил не жалей,Накатите мне пушку на бруствер скорей!..»

А иногда под хорошее настроение АН пел мне песни на японском языке. Про войну рассказывал, как они эвакуировались, как служил в армии переводчиком. Я почти ничего не помню конкретно, в душе остался его голос и сама атмосфера этих часов, проведённых с ним. Чтобы рассказывать об этом, надо быть очень крупным писателем, как Томас Вулф, например, или как АБС, а я — всего лишь читатель.

Однажды я получил ещё один, новый титул — Ируканских дел мастер. Это случилось так.

Мои хорошие друзья из Тбилиси попросили подписать у АНа несколько книг для одного из них — Важи — главного любителя АБС. Надписи были исполнены творчески, в лучшем виде, и, прилетев в Грузию, я вручил почитателю бесценный подарок. Важа — алаверды — в день моего отъезда принес три ящика коньяка «Варцихе» из спеццеха, поставлявшего напитки правительству СССР. Это был не коньяк — это был нектар. До поезда он меня проводил, и в Москве, на Курском, слава богу, друзья встретили, а вот короткое расстояние от своей квартиры до квартиры АНа мне пришлось преодолевать самому. Причём непременно хотелось принести сразу всё. Я взял три огромных сумки — две в руки и одну через плечо. Наверно, двигался с остановками. Но всё равно пришел весь мокрый и красный. Да ещё старался не бренчать на входе, чтобы интереснее был сюрприз. Короче, я впёрся прямо в кабинет, уже там отдышался и сказал: «Это Вам, Аркадий Натанович, спасибо из Тбилиси за книжку с автографом». И стал одну за другой доставать бутылки и ставить их аккуратненько, рядочками на его стол. Где-то после шестой или седьмой АН буквально заорал: «Лена! Иди скорей сюда!..» Вынимая последние ёмкости, уже не умещавшиеся на столе, я торжественно произнёс: «К полудню Том Сойер утопал в роскоши». Вот тогда АН достал какую-то книгу и надписал её: «Ируканских Дел Мастеру…» Никогда ещё ни одна книга не доставалась мне так тяжело. А называть коньяк ируканским я начал задолго до этого случая. АНу понравилось, и он с тех пор неизменно предлагал: «Ну-с, пора употребить ируканского».