Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

Но — как бомбу взорвал тут среди них худенький Гиммер! То-то он накануне всё оббегал с карандашом и блокнотом всех главных лидеров, просил высказаться о коалиции для „Новой жизни”. Ну, думали, журналист, упивается своей новой газетой. А у него, значит, была острая цель, он вымечал политическую конфигурацию. И вот — один из самых левых в ИК — что же теперь он прорезал к изумлению всех? Да кто же настойчивее его обличал империалистическую буржуазию? Кто резче его поносил Временное правительство вот сейчас, после апрельского кризиса, во всём виня, что правительство Милюкова есть правительство гражданской войны? Кто страстней его обзывал оппортунистами и соглашателями нынешнее большинство ИК? И вот, когда это большинство последовательно революционно отшатывалось от коалиции — перец-Гиммер жгуче выступил за коалицию, за!

Он был непредсказуем!

(А вот в чём дело: ведь он — никто тут этого по-настоящему не оценивал — был главным мозгом и поэтом Февральской революции: ведь это он придумал, чтобы на первое время в правительство села одна буржуазия. Но — лишь на первое время! — выстилая путь пролетарской демократии. А теперь, по схеме, пришёл второй этап: пролетариат должен вытеснять буржуазию из правительства. И поэтому — надо идти пока в коалицию. Конечно, Гиммер понимал, кто пойдёт туда, — не последовательные революционеры, как он сам, как большевики, — пойдут в правительство жалкие вялые правые соглашатели, оборонцы, — но для начала пусть хоть они. Однако Доктрина требует когда-то это движение начать.)

Да он — десятком искристых способов мог бы сейчас тут аргументировать, если б его не ограничивали во времени. Ну хоть так:

— Коалиция — не единственный выход, но вполне возможный, и обсуждать его — теоретически законно. В марте социалисты не могли войти в правительство не только по общим законам марксизма, но и потому, что не могли взять на себя ответственность за ведомую войну. Да, внешняя политика Временного правительства — узко классовая, империалистическая, но вот наступила новая фаза: апрельский кризис опроверг империалистическую политику! Возникли своеобразные исключительные условия: эволюция настроения масс, невиданная сила организованной демократии, сдвиг власти в сторону демократии! — и уже нет риска для социалистов, что они в правительстве станут орудием буржуазии. Войти — но не в качестве заложников! Никаких „министров без портфеля”! Войти — решающей силой! И направить правительство — ко всеевропейскому миру!

Мы видим, что здесь сейчас готовится простой механический вотум. Но это будет безответственный вотум ответственных людей. Сохранение „чистоты пролетарских риз” только заслоняет суть дела. В стране — нет парламента, а Совет, как бы мы хитро ни увиливали, — уже есть революционная власть. Но теперь мы бываем вынуждены санкционировать такие меры, в разработке которых мы не принимали участия, и каких сами бы мы, если бы состояли в правительстве, не провели. Нам приходится уступать просто для того, чтоб не оставить страну в одном случае без хлеба, в другом без топлива. Всегда Совет оказывается перед фактом уже принятого решения, и остаётся только поддерживать его.

(Гиммер не отчаивался: что большинство?! Интеллектуальная сила, мозговая способность может повернуть и многопартийный кворум вопреки всякому большинству. Да вот, на этих днях, Гиммер проложил замявшемуся Исполкому путь к Стокгольмской социалистической конференции: в одну сторону беспощадно разил плехановское „не попадайтесь в германскую ловушку”, в другую сторону своих же левых циммервальдистов, мол собирать только циммервальдистов, — нет! это пролетарски последовательно, но не целесообразно, такая тактика не будет иметь эффекта по ликвидации мирового конфликта: даже если считать II Интернационал умершим — конференция должна быть самой общей, международной, всех оттенков, и если был бы сегодня жив Маркс — Маркс указал бы так! И русская революционная демократия обречена, если будет такую конференцию бойкотировать. — Да кто и придвинул эту конференцию, если не Гиммер своим Манифестом! — он пристыдил иностранных социалистов, и тем некуда стало отступать. Маленькими своими руками Гиммер и восстанавливал дело великого Маркса. Вооружась Марксом, Гиммер ощущал как бы острые лучи-шпаги, исходящие из его головы, — и они всех пронзали. Так и сейчас с коалицией.)

Здесь ораторы словесно приуменьшают сегодняшний правительственный кризис — но это незаконно! Страна видит, что мы уклоняемся. И это голое уклонение от бремени ответственности она никогда не поймёт и не оправдает. А в свободной России не может быть других основ власти, кроме всенародной поддержки. Мы уклоняемся? — но мы всё равно уже отвечаем за события, хотя и не берём власти. Можно рассмотреть другой вариант: взять власть нам полностью? Но это никак не возможно и не желательно, ибо страна — в хозяйственной разрухе и финансовом банкротстве. И коалиция пусть нежелательна нам по пролетарским симпатиям — но неизбежный выход. Конечно, надо думать об условиях и основаниях вхождения: на знамени правительства должен быть написан полный разрыв с империалистической политикой. Однако усвоим: прочной власти в России не будет, пока Совет не станет поддерживать её безоговорочно.

Феерически! Безоговорочно? Это ж именно он со Стекловым придумали „постольку-поскольку”, — а теперь „безоговорочно”? Да что же делает марксистская диалектика!

Речь Гиммера произвела большое впечатление. Загорелся Гольденберг — и выступил в том же духе.

Неожиданная позиция левого крыла внесла смятение.

Но большевиков — не проняло. Шляпникова не было, а разумный же Каменев не принял ни от кого никакого довода (наверно жёсткие инструкции от Ленина). Твердил: никаких блоков и соглашений с буржуазией. Вся власть  — в руки Советов, и большевики направят к этому все усилия.

Напряжённый Гоц прервал его:

— А как вы это будете готовить, не откроете нам?

С академической невозмутимостью, плавными фразами Каменев отвечал: во-первых, будем неутомимо разоблачать антинародную сущность буржуазной власти. А во-вторых, будем убеждать и убеждать вас, советское большинство, взять полноту власти в свои руки.

Либер, не спускавший большевикам никогда ни пяди, отпарировал:

— А с того момента — вы начнёте разоблачать антинародную сущность нашей власти?

Смеялись.

Подручным у Каменева был голосистый Красиков. А рядом с Каменевым молча сидел туповатый Сталин, никогда ещё не высказавший ни одной своей или умной мысли.

Совсем с другого фланга твёрдо выступил в пользу коалиции Станкевич, как и ждали от него:

— Формула „постольку-поскольку” с самого начала была несостоятельной: это — наперёд объявленное правительству недоверие. Форма сотрудничества-вражды не оправдалась, надо искать новую. С коалиционным правительством откладывать нельзя, время „контроля” миновало, надо самим идти и участвовать организационно. Наши демократические головы всё изобретают, как бы отпихнуть нежеланную власть: страшно её брать, выгодней оставаться в роли критиков. Но тезис Дана „социалисты могут прийти на помощь только в последнюю минуту”? —  какой же он ждёт степени разрухи и гниения во всей стране? Когда уже ничего-ничего нельзя будет спасти?

И глухо волновался, но, как всегда, в чеканной твёрдости:

— Не увлекайтесь миражами о беспредельной мощи и победоносности нашей революции. После 21 апреля —  как может не охватить жуть? Сегодня в опасности и революция — и само отечество. Прежде всех социальных проблем — Россия вообще должна существовать! Вообще — не дать ей развалиться!

Но незаметно было, чтоб заседание ИК сотряслось. Да по партийному поручению Станкевич вынужден был окончить тем, что трудовики, однако, не войдут без социал-демократов.

А русо-рыжеватый красавец Чернов выступил, по обычаю, ласково, вкусно и с большим превосходством. Нашёл место и пошутить. И поднять на высоты теории. И поанализировать международное положение: в тупике не только Россия, но и вся Европа, сейчас никакую великую нацию победить нельзя, и война будет мучительно-затяжная. Однако против лозунга мира без аннексий не устоят Габсбурги и Гогенцоллерны, национальные силы отхлынут от них. И очень обнадёживает нас послание Вильсона, и первая задача России — сблизиться с Соединёнными Штатами.

— Да, мы вступаем в новую эру. Пришла пора более всестороннего представительства способных к творчеству сил. Организационный дуализм теперь должен замениться организационным монизмом. Старый состав Временного правительства себя изжил. Вопрос поставлен историей — и трудовая демократия не может уклониться от решения. Но разумеется — только на наших условиях. Конечно, вступление в коалиционное министерство для нас, социалистов, великая жертва. Но мы должны её принести. Да сам этот термин неверен: „коалиционное правительство” — это когда социалисты лишь чуть вкраплены. А теперь речь идёт о революционном правительстве, где преобладающее влияние будет у социалистов. Не просто залатать правительство одним-двумя-тремя социалистами — но решительно его реорганизовать. Не сглаживать противоречий, но поставить все точки над „и”. Блок социалистов выходит на первый план перед демократической буржуазией. Демократия стала хозяином в государстве, должна взять и управление им. Это — не измена социализму. Эти руки — и произвели революцию.