Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

Для западной цивилизации является открытием последнего полувека тот факт, что у ещё не рождённого человека есть своя психология, в то время как на Востоке порой даже практикуется такая вещь, как уговоры ребёнка не развиваться и не рождаться, если условия проживания обещают быть невыносимыми. Это вообще абсолютно иной мир и иная каузальность. И нуль там — зона самого мощного взаимодействия. Ведь идея восточной медицины и боевых искусств с их акупунктурными точками, энергетическими меридианами и слоями пульсов тоже невозможна без идеи нуля в том или ином виде.

В «Часе Быка» говорится о методике косых (геликоидальных) врезов в равновесные системы противоположных сил. Речь не только об исследовании, но и о воздействии. Можно понять это как обязательное исследование всякого факта в контексте системы (аксиома космизма и диалектики). Косой врез означает учитывание живой иерархической связи, преодоление идеи равенства как математического тождества, но также и асимметрию, придаваемую временем. Ответ не должен быть абсолютно симметричен вопросу, потому что тогда диалог окажется формально исчерпан, едва начавшись, и схлопнется, а содержательно — и не начнётся вовсе, так как сложная нелинейная система не замирает, она ежемгновенно меняет конфигурации элементов и сущностно верный ответ во времени будет меняться, а формально верный — приведёт к ошибке. До определённого момента можно редуцировать, создавая модели с простыми обратными связями (например, действие равно противодействию), но подлинное решение проблемы — это всегда выход за пределы качающегося маятника, бинарности. Превышение полномочий вмешательства как утеря меры при действии, основанном на формальном моделировании, — суть Стрелы Аримана. Время меняет параметры, всякая проблема должна решаться не абстрактно, будучи изолирована от реальности в сознании субъекта действия, но в самой жизни. И это будет отражением высшей структуры макрокосма — системы Шакти/Тамас, которая также нелинейна.

Инверсия ефремовских образов, возможность философски плодотворно понимать литературные метафоры раскрывает огромный исследовательский и читательский потенциал. Получается, глядя на череду испытаний, которые проходят герои во внешнем мире, во многом мы можем переложить эти закономерности на свой внутренний мир. Фактически это те испытания, которые все мы должны проходить и проходим с той или иной степенью успешности во внутренних ландшафтах своей души.

Говоря, может быть, не вполне корректно, просто заостряя на этом внимание — для ясности точек и траекторий притяжения (аттракторов), — романы Ефремова являются своего рода трансперсональными путеводителями по нашим собственным судьбам. Проводниками, аналогичными тибетской или египетской Книге Мёртвых. Только в данном случае это Книга Живых.

Нетривиальный взгляд на проблему зачастую таит в себе значительный потенциал. Читая Ефремова, нам стоит держать в уме взаимоувязанность совершенно разных компонентов его творчества. Разных настолько, что, казалось бы, и не соединимых. Тем не менее силой своего слова, силой самой своей личности он их сплавлял, синтезировал.

Ефремовские поиски красоты как наиболее яркого выражения его антропологического интереса фактически являются поисками нуль-пространства для эстетики. Между безднами фотографического реализма, ничего не отражающего, сухого, бездушного позитивизма, и расплывающимися надуманными категориями постмодерна — как найти эту меру? Она непостоянна, скользит, как лунный луч на поверхности моря. В слове не найти меру конкретного действия. Философский анализ помогает понять общее, а для перекодирования его на язык поступка и выстраивания судьбы необходима сердечная интуиция. Мудрость.

Неизбежно с красотой связано чувство любви.

Дремучее невежество в этой области нынче столь велико, что впору вести речь о гигантской гуманитарной катастрофе. При этом отнюдь не стоит идеализировать старшие поколения. Из хорошего вдруг, откуда ни возьмись, плохое не появляется. Всему есть основания, причины. Важно понимать их, чтобы осознанно менять следствия. «Карму сознательно исправляет для себя мудрец» — так сказал Витаркананда. Но карма планеты довлеет над ним, и её исправление — общее дело землян.

Сейчас нам с детства навязывают мысль, рождённую в недрах западной цивилизации и концептуально выраженную в романтизме: любовь, во-первых, слепа; во-вторых, отчуждена от человека — в том смысле, что она человеку не помогает, а мешает, приводит его к жизненным катастрофам, поэтому зачастую её необходимо преодолевать. Она эгоистична. В школьной литературе гениальными произведениями о любви чаще всего называют цикл рассказов Бунина «Тёмные аллеи» и купринский «Гранатовый браслет». В них — торжество тёмных страстей, перверсий, слепых и катастрофических привязанностей, ведущих к смерти.

Вечно так продолжаться не может, должен быть перейдён рубеж, когда произойдёт интеграция современного рассыпанного человека в целостное «Я», и оно будет связано со всеми слоями собственной психики, открыто миру. Ефремовское понимание любви концептуально противостоит инерции инфернальной культуры. Любовь — высшее знание и высшая радость. Любовь — свидетель беспредельности.

Как и всё в нашей Вселенной, любовь вырастает вместе с душой человека. Первоначально это тёмная страсть, которая осветляется длительным эволюционным путём, начинает изливать свет, но отражённый, подобно Луне. Тёмная сторона её (выражаемая через ревность) ставится под контроль, после — изживается. Остаётся радость сексуальной страсти. Но высшая любовь находится за пределами страсти как таковой, подобно тому как потенциал человека должен преодолеть инфернальные законы живой природы. Это Солнце, у которого не может быть тени. Выход в любви за пределы биологии в несовершенном мире реализуется через жертву. Таков путь всякого совершенствования: шаг вперёд, девять десятых назад.

В «Часе Быка» устами Вир Норина излагается замечательная идея: никогда нам не выйти в большой космос, пока не допустим внутри себя беспредельность. Мы не поймём беспредельность мира, пока внутри нас конечность, закапсулированность. Мы во внешний мир транслируем свой внутренний опыт. Вир Норин поражает тормансианских учёных, которые убеждены, что эти вещи никак не связаны, что психологические установки учёного — вообще табуированная тема, не подлежащая обсуждению, дескать, это его личное дело, а вот то, что он делает в науке, — это дело общественное, и это они готовы обсуждать.

Здесь видятся корни отношения к науке, корни онтологической диалектики ефремовского будущего. Страсть Запада к «объективности» доводит любое исследование до такой стерильности, что всё живое загибается, разъятое на фрагменты в полной уверенности, что целое есть механическая сумма частей. И это проявляется во всех сторонах жизни.