Изменник - Владимир Герлах

Пока шло все хорошо! Два раза подпустили почти вплотную врага и два раза его прогнали, во второй раз Галанин бросил своих бойцов в контратаку, но вернулся скоро, потеряв две трети своих солдат вместе с Рамом. Ругал самого себя потихоньку, вслух Аверьяна: «Какой вы боец! А еще освобождать Россию собрался!» Но знал, что напрасно… что он требовал от всех невозможного.

Когда заметил при свете ракет, что осталось только девять бойцов, которые лежали вокруг него, отдал приказ уходить и побежал за последним бойцом… И тут случилось то, чего он так боялся… этот хромой человек мешал ему сосредоточиться, мешал ему бежать за всеми остальными туда, куда влек его инстинкт самосохранения, внезапно проснувшийся с небывалой силой! Ведь в двадцати шагах от него был спасительный лес, где можно было скрыться. А Аверьян как будто издевался над ним, ковылял при свете многочисленных ракет, которыми устроили небывалый фейерверк французы. Прямо хоть плачь! Было отчего рассмеяться… пришлось вернуться и помочь этому дураку бежать, словом и делом. Схватил за руку и, увлекая за собой, закричал ободряюще:

«Аверьян! косой черт! Не теряйтесь! Видите лес? Еще каких нибудь десять шагов и мы там!» Вбежал сам в кусты, растущие на опушке и силой протащил, проволок за собой, легкого как перо, Аверьяна… Было время, так как вслед за ними неслись и рвались бризантные снаряды, успел вздохнуть с облегчением и упал…

Показалось ему, что он провалился в глубокий колодезь, выложенный красным кирпичом, знал, что если упадет на дно, погибнет, поэтому старался изо всех сил остановить свое головокружительное падение вниз и вылезть наверх, начал долгую кропотливую работу… Лез сначала очень скоро, потом все медленнее карабкался вверх, и когда ему казалось, что он уже достигал поверхности земли, вдруг снова срывался и падал и так много раз, — от этих бесплодных усилий чувствовал отчаяние и боль: болело главным образом в трех местах: во-первых, голова! Ужасно! Как будто Левюр и Джонсон лупили его по скуле молотом, во-вторых, рука, как будто, Бем и Ланг, как собаки грызли ее и пили ее кровь, отчего она немела и казалась камнем, в-третьих, жгло и першило в горле, хотелось пить, во что бы то ни стало и что угодно: вино, пиво, водку, но самое лучшее чистую воду Сони, и все время его бесплодных карабканий и падений вниз, чувствовал он эти три боли, все больше и безнадежней!

И, вдруг, когда он пришел совсем в отчаяние и решил окончательно спуститься на дно колодца, с последним отчаянным усилием схватился за край земли и вылез. Открыл глаза и осмотрелся, сначала долго ничего не понимал, смотрел на кусты, на голубое небо, на какую-то козявку, внимательно и долго и не понимал в чем дело… так сильны были эти три боли: головы, руки и горла! Потом начал стараться вспоминать, очень нескоро, но вспомнил, не все, урывками; то видел с колокольни огоньки выстрелов в сумерках теплой осенней ночи, то уходящий отряд под командой Закржев-ского, потом Аверьяна, который лежал рядом с ним и кричал: «Не робейте, господин комендант, всех этих гадов побьем!» Дурак! как будто он, Галанин, боялся… впрочем да… робел… за себя и за Аверьяна! Боялся, что не успеет убежать с ним в лес, и потом колодезь и эта боль, и эта страшная жажда… так пить захотелось, что по привычке сказал: «Аверьян! вина! живо поворачивайтесь!»

Скосив глаза на онемевшую руку, понял сразу почему она затекла… на руке лежала голова, знакомая своим очертанием и цветом волос… Ясно! это был Аверьян, спящий или тоже раненый, как и он, может быть убитый… Свободной рукой схватил за волосы и сбросил эту голову в сторону… Аверьян лег, как будто удобней, показал свое очень желтое лицо! Ясно было что Аверья был убит так как лицо его было страшно желтое и даже синеватое.

Пошевелив пальцами руки, Галанин почувствовал что ему стало немного лучше и он перестал думать об убитом Аверьяне, начал думать о себе, о том, о чем давно не думал. О своей жизни, когда он был рабочим в том городе, где остались его старые знакомые. О том, как он хорошо и спокойно работал на заводе. И какой он был дурак, что променял эту спокойную радостную жизнь на каких то призраков, на тех, которых он никогда больше не увидит, которых наверное никогда и не было, которые, наверное, ему приснились здесь в кустах, под синим небом! Черт бы его побрал, его и этих остов! Что же получается? Получается то, что они все убежали и бросили его одного умирать здесь в кустах с мертвым пьяницей Аверьяном!

Было отчего заплакать! От горя и жалости, к себе, к Аверьяну, к тем сорока девяти, которых он все-таки успел похоронить с музыкой и ко многим другим а главное, к Шурочке! Плакал и жалел долго… но потом все-таки снова начал мечтать о том, как бы выпить! Посмотрел на пояс Аверьяна и вдруг увидел пристегнутую к нему большую двухлитровую фляжку и вспомнил… Так ясно, как наяву… Когда уходили из деревни, Аверьян подошел к нему и дал попробовать из своей фляжки крепкого, горького вина, с торжеством хвалился: «Для нас обоих, когда будет мучить жажда.»

И получилось то, что ввиду смерти этого чудака все два литра вина во фляжке принадлежали по праву ему, Галанину, нужно было действовать как можно скорее… сам удивился откуда взялись у него сила и энергия: стал на колени, отстегнул фляжку от пояса Аверьяна и жадно выпил несколько хороших глотков чудесного горького вина и выпив, начал страшно торопиться, что бы идти, встал бодро на ноги, пощупал больную голову: ничего особенного, на скуле что-то разбито! как будто немного шла кровь, а в остальном все в порядке, руки действуют и ноги держат, выпил еще побольше чтобы набраться сил и храбрости, снял куртку и закрыл ею мертвое лицо Аверьяна.

Стало прохладней и веселей, чтобы было еще веселей, снял сапоги и носки, схватил свой автомат, проверил его исправность, в кармане нащупал две французские яйцевидные гранаты и пошел не оглядываясь быстро и легко вниз в Швейцарию, шел, не останавливаясь, вышел на дорогу, увидел дома и смело пошел к ним, бояться было нечего: швейцарцы, конечно, были добрее и лучше всех народов на этой проклятой земле, — это и было видно по их добрым немного испуганным лицам, когда они попадались ему навстречу, по колокольному звону, которым они его встречали. Дошел быстро до церковной площади, где, конечно стояла делегация с хлебом-солью и на ступеньках крыльца церкви знакомое лицо вчерашнего кюре, который почему-то же страшно испугался… вообще все эти чудаки испугались… все… а почему?

Подумав понял: потому что он был командиром 654 Восточного батальона и на его руках было много крови… вспомнил без труда всех, начиная от Херца, утопленного по его приказанию в Сони и кончая Хохловым, которого он сам застрелил и других…