Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

После долгого и бесполезного блуждания я решила, что проще найти место для отдыха в одном из дворов, расположенных неподалёку. В конце концов, там можно было провести эту ночь — и перспектива ночевки под звёздами меня совсем не пугала. Единственное, чего я боялась — это струсить, передумать и вернуться домой. И, чтобы этого не случилось, нужно было побыстрее оказаться где-нибудь в отдалении, в темноте и тишине.

Но быстрому исполнению моего простого плана помешало ещё одно препятствие, которого следовало ожидать. Почти у самого выхода из парка мне в глаз бросилась знакомая фигура — я узнала бы её издалека, из тысячи, но этим вечером предпочла бы не встречаться. Конечно же, это был Марк. Глупо было надеяться, что он не найдёт меня после того, как получил звонок от коллеги, который, возможно, ещё и приукрасил мои подвиги. Иногда мне казалось — и сегодня я вновь ощутила это, — что мы чувствуем друг друга особым чутьём, всякий раз безошибочно приводившим нас один к одному. Но сегодня впервые я пожалела об этих безупречно настроенных внутренних радарах.

А, возможно, все объяснялось ещё проще — плохо ориентируюсь на местности, я не смогла уйти далеко, и Марк, тщательно прочесывающий окрестности возле злополучного кафе, где меня застукали, не мог не наткнуться на меня. Так или иначе, он находился близко, очень близко, а у меня был всего лишь один выход — бежать.

Резко затормозив и надеясь, что в толпе людей он не успеет меня заметить, я развернулась и понеслась назад по аллее, по которой шла минутой ранее в надежде быстрее выбраться из шумной толчеи.

И, конечно же, все мои глупые иллюзии о том, что я сумела остаться незамеченной тут же разлетелись вдребезги — за спиной я услышала громкое:

— Алёша! Подожди! Алёша!

Конечно же, если я заметила Марка, то его всегда острый и внимательный взгляд точно не пропустил бы меня. А значит, мое бегство не осталось незамеченным, и когда-нибудь мне, все же, придётся его объяснить. Но я не боялась этого, несмотря на то, что, как и раньше, совершенно не знала, как рассказать ему о том, что чувствую. А вот попасться Марку сейчас, под горячую руку было действительно страшно — я прекрасно понимала, что лимит его терпения по поводу моих внезапных выходок давно исчерпан.

И я бежала быстро, очень быстро, насколько это было возможно босиком, не обращая внимания на боль от мелких битых стёкол, которым были усыпаны дорожки, или щебня, которым сменились аллеи, едва я выскочила из парка, или на колючки и небольшие камни, попадавшиеся на пути, пока я неслась по незнакомым узким улочкам через дворы, слыла за спиной упрямое:

— Алёша! Да остановись же ты! Алексия!!

Он никогда не называл меня полным именем, это всегда делали только взрослые, против которых мы с Марком упорно и не всегда успешно протестовали — и это могло служить ещё одним доказательством того, что он не просто зол, а разъярен не на шутку.

Нужно было бежать, просто бежать, так же быстро и легко, как я привыкла делать это во время утренних пробежек, с одной лишь только разницей — сейчас от моей скорости зависел не очередной рекорд дня, а спокойствие Марка, его возможность жить дальше, после всех моих провальных попыток стать для него самой лучшей.

Аллеи и тротуары становились все уже, все запутаннее, несколько я раз споткнулась и едва не вывихнула ногу, но темп не сбавляла. Я волновалась только об одном — только бы не упасть, только бы добежать к месту, где меня никто не найдет, даже Марк, безошибочно следующий по пятам. В темноте и тишине, на окраине жилых кварталов, единственным звуком, ритмично разрезавшим воздух, был звук его шагов и тяжёлое от ярости, но не от усталости дыхание. Как всегда, нерасчётливость и наивность сыграли со мной злую шутку — после всего лишь полугода регулярного бега я надеялась скрыться от Марка, всегда отличавшегося выносливостью, занимавшегося спортом с детства и не бросившего этого занятия и сейчас.

Провал. Ещё один провал — позорный и глупый, как и все в моей жизни — мысль об этом ударила меня во время падения, которого всё-таки не удалось избежать. Оступившись и попав ногой в неглубокую яму, я растянулась посреди безлюдного переулка, состоявшего из тесно прижатых один к одному пристроек-гаражей. Досадное падение ненадолго выбило меня из колеи — я понимала, что у меня нет времени на промедление, поэтому сразу же вскочила на ноги. Но боль, поднимаясь расплавленным огнём от сбитых коленей и исколотых и расцарапанных ступней, не давала мне сдвинуться с места.

Я как будто бы еще сильнее опьянела — давно забытое ощущение спасительного переключения на боль внешнюю взамен боли внутренней, позволяющее пусть ненадолго, но накрепко забыть обо всех терзаниях, разрывавших меня изнутри, вскружило голову, точно так же, как и алкоголь, который я не пила так давно. Все возвращалось на круги своя. Мои давние грехи и укрощенные монстры, медленно поднимали головы после длительной спячки, готовясь принять меня в свои объятия, надежно скрывая от опостылевшей реальности. И пусть спасение в их тени было временным, скорее иллюзией безопасности, но сейчас я готова была поверить даже в иллюзию.

Этого недолгого промедления хватило для того, чтобы Марк, и без того находящийся поблизости, настиг меня. Налетев стремительно и резко, одной рукой он схватил меня за плечи, другой за волосы, с силой притянув к себе, не заботясь о том, причиняют ли его движения боль или нет. Главное, чтобы я была рядом, под контролем, не пыталась больше вырваться и исчезнуть — именно об этом он думал, еще сильнее смыкая хватку и меняя руку, обхватывая меня за талию, пока я брыкалась, отталкивая его локтями и пытаясь высвободиться.

— Да что с тобой такое! Что происходит? Прекрати! — приказал он срывающимся от гнева голосом, прижимая меня лицом к кирпичной стене случайной пристройки и заламывая руки сзади. — Это уже не шутки, Алёша! То, что ты творишь сейчас — уже далеко не шутки!

Я молчала, тяжело дыша, так же как и он, даже не пытаясь объясниться. Да и Марк больше не спрашивал моих объяснений — все они остались позади, когда после самых бурных ссор были возможны примирения. Теперь же все обстояло проще и сложнее одновременно — нам больше не нужно было ни ссорится, ни мириться. Это бы не изменило того факта, что я продолжала скользить вниз по зыбучим пескам, сама становясь зыбучим песком, неуклонно и быстро просачиваясь сквозь его пальцы. И чем крепче Марк сжимал кулаки, тем неуклоннее мелкие песчинки падали вниз, прямиком в тёмную попасть, от которой меня не мог спасти никто. Даже он.

— Какого черта, Алёша?! Ради чего ты устроила это все? Что ещё за новое сумасшествие?

В ответ я лишь слабо дёрнулась, пытаясь высвободить руки, начинавшие ныть, но оказалась только сильнее прижата к стене.

— Я не отпущу тебя, пока ты не скажешь хоть слово. Не объяснишь мне все коротко и ясно. Поэтому говори. Говори, иначе…

Мне вновь стало смешно и грустно. Конечно же, Марк мог говорить коротко и ясно даже в состоянии сильнейшего волнения, но я этой способностью не отличалась никогда, а уж тем более сейчас — пойманная в ловушку, разрываемая сожалением и досадой от того, что так легко попалась в его руки.

— Молчишь? — он ещё сильнее навалился на меня, впечатывая в стену тяжестью своего тела, и мне пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть. — Хорошо, молчи. Тогда говорить буду я. Слушай внимательно и запоминай. После сегодняшнего у нас все будет по-другому. Если ты думаешь, что я просто закрою глаза на то, что случилось, или молча выслушаю новые обвинения в том, что это я во всем виноват, то ошибаешься. Мне осточертели твои оправдания и путаные объяснения, Алёша! С меня хватит. Я доверял тебе всегда, безоговорочно. И уже несколько раз серьёзно пожалел об этом. То, что ты сделала сегодня, стало последней каплей. Больше никакой свободной жизни у тебя не будет, ты хорошо меня слышишь? Ты не способна распоряжаться своей свободой. Тебя так и тянет превратить ее в дурацкий фарс, опасный прежде всего для тебя самой. Ты хуже, чем несмышлёный ребенок, играющий со спичками. Наивный, злой, эгоистичный ребёнок! — его резкий отрывистый шёпот обжигал мою шею, и я понимала, что Марк не шутит. Он никогда не бросал слов на ветер, а сейчас — и подавно. Но как никогда ясно я осознавала тщетность его попыток вернуть контроль надо мной, который был потерян давно, а сегодня растаяла и последняя иллюзия о его наличии. Но Марк не видел этого, отказывался принимать, что только подтвердили его следующие слова: