Дарители - Мария Барышева

— В твоем мире? — с усмешкой переспросила Наташа, но ее голос был дрожащим. Она опустилась на скалу, которая оказалась ледяной. — Разве это мир?! Ты пугало меня своей многоликостью и ты умеешь повелевать своим крошечным фоном — и что?! Ты одиноко здесь. И всегда будешь одиноко. Ведь часть тебя жила когда-то в Дороге. Ты помнишь тот мир?

— А ты помнишь? — с горькой издевкой произнесла женщина, и ее лицо заколебалось. Через мгновение на скале стоял Андрей Неволин, и ветер трепал полы его бархатного камзола и длинные черные волосы. Его темные глаза смотрели с ласковой укоризной, рука была протянута сквозь ветер ей навстречу, и сквозь время до нее докатился отголосок давно прожитого ужаса. Но все же этот Неволин не внушал и десятой доли того чувства, это тоже была тень, призрак. — Ради чего ты разрушила наше бытие? Ради недолговечного сладостного бездействия души? Нам было хорошо там — нет соразмерностей, нет боли, нет беспрестанного томления. Мы улучшали наш мир. Мы принимали гостей. Мы приняли бы и тебя, но ты разрушила наш мир. Теперь я разрушу твой, если не выпустишь меня.

— Ты повторяешься, да и что мне с моего мира, если меня там давно нет? — хмуро ответила Наташа, не глядя на него. Старательно закутавшись в страх и растерянность, не позволяя им изменить цвет, истончиться, образоваться в них самой крошечной прорехе, она продолжала думать. А внутри разгорался знакомый холодный огонь — но не в руке, как всегда, а глубоко в груди — крошечный, волшебный огонь, и она лелеяла его и растила, бережно пряча и оберегая, до тех пор, пока он не наберет силу. Особая магия — единственное, что у нее осталось темного… и сильного. Только как использовать ее — даже, несмотря на то, что ее сила гораздо превышала неволинскую, заточить существо в картину, как она это сделала с Дорогой?.. Может и получится, а дальше? Что дальше?! Это временный плен, это отсрочка, оно все равно освободится, потому что картина получится…

потому что очень многие захотят посмотреть на нее… и прислушаться к ней…и тогда все вернется обратно, а может быть и хуже… намного хуже…

Ей снова вспомнилось то, что довелось увидеть в «Князе Болконском». Она смотрела тогда, забившись в укромный уголок сознания, где ее не могли отыскать, смотрела, дрожа от ужаса, и собственного бессилия, и собственной трусости… и только когда существо, уверенное, что оно одиноко в своей клетке, навело пистолет на затылок Схимника, она не выдержала и, выпрыгнув из своего убежища, схлестнулась с ошеломленным темным бесплотием в отчаянной схватке. Но сейчас важно было не это. Важны были картины, породившие то безумие. Картины, в которых она впервые принимала участие только в качестве зрителя.

— В том мире вместо меня осталась шлюха, убийца и садистка! — сказала она, склонив голову еще ниже. — Нет, мне все равно, и я не выпущу тебя.

Грозный рев моря раскололся, пропустив куда более громкий и мощный вопль ярости. Невидимая сила сорвала Наташу со скалы и швырнула вниз, и острые камни в лоскутьях грязно-белой пены понеслись навстречу с огромной скоростью — казалось, не она падает вниз, а каменная плоть скал, вздыбившись, сама летит вверх, возжаждав крови.

Она упала лицом вниз, прямо на один из ребристых камней, и лицо ее смялось в брызгах крови и осколков костей, мгновенно поглощенных морем. Ослепленная, раздавленная дикой болью, она закричала, но крик пришелся в волну, и в легкие хлынула жгучая соленая вода. Почему-то она еще жила, и в полной тьме чувствовала, как ее перекатывает туда-сюда, тупо ударяет обо что-то, и слышала громкий хруст и знала, что это хрустят ее кости и что это водяные валы перемалывают остатки ее тела о скалы… Она закричала снова, хотя легкие уже были заполнены водой до отказа и…

…крик далеко разлетелся в холодном воздухе. Дернувшись, Наташа покачнулась и упала на колени, ударившись о камень. Она снова находилась на скале, и развевавшиеся за спиной полы пальто были сухи, а от боли не осталось и следа. Она вскинула ладони, судорожно ощупав свое неповрежденное лицо, и глубоко вдохнула.

— Я могу сделать так много раз, — доверительно сообщило стоявшее на соседней скале, вновь принявшее облик юной дикарки. — Бесконечно и каждый раз будет такая боль. Желаешь?

— Это вызов? — спросила Наташа и поднялась, в упор глядя в глаза самой себе. — Если так, то я имею право защищаться.

— А какой смысл? — спросила женщина с искренним удивлением и чуть повела головой, но на этот раз Наташа успела уловить изменение в прозрачности воздуха и отчетливо увидела несущийся к ней сгусток силы в форме веера. Уклониться от него на крошечной площадке было невозможно, противопоставить что-то тоже, и, не долго думая, она сжала зубы и прыгнула вниз, разведя руки с растопыренными пальцами, словно надеялась взлететь. Снова радостно понеслись навстречу мокрые камни, но когда она уже вот-вот должна была удариться о них и превратиться в раздробленную массу, и камни, и бушующее море подернулись серым и исчезли. Наташа плашмя упала на что-то ровное и твердое, в кровь разодрав ладони и подбородок, и почувствовав, как сметающий веер впустую рассек воздух где-то над головой и рассеялся. В нескольких метрах от нее гневно закричали.

Она мотнула головой и вскочила среди до боли знакомого пейзажа — на асфальтовой ленте, протянувшейся в бесконечность, по обеим сторонам которой несли караул старые платаны с побуревшей от жары листвой и бетонные столбы, унизанные запылившимися поминальными венками и лентами. За ними клубился густо-серый туман.

— Вот как значит? — недовольно произнесла стоявшая неподалеку женщина. — Ты не только упряма, но и глупа?! Мухе следует смириться, а не указывать пауку, как ему должно плести свою сеть.

Она резким движением сбросила пальто, и оно, соприкоснувшись с асфальтом, исчезло, мгновенно втянутое внутрь. Из вытянутых вперед сложенных пальцев полыхнул темный, почти черный огонь, и Наташа пригнулась, готовая отпрыгнуть с его пути, но пламя не отрывалось от породивших его пальцев, а продолжало расти, вытягиваясь, удлиняясь, пока не превратилось в гибкую плеть, составленную из многих острых звеньев и заканчивающуюся узким полумесяцем. Плеть струилась, словно была сделана из текучей маслянистой воды, и даже на таком расстоянии от нее ощутимо несло жаром. Женщина улыбнулась Наташе и, не глядя, сделала рукой волнообразное движение. Плеть взвилась, точно живая, и, полыхнув, скользнула по стволу одного из платанов, оставив после себя огромную дымящуюся рану.

Не пряча свою растерянность и испуг, Наташа торопливо начала мастерить собственное оружие, но все эти попытки были довольно жалкими. Пламя глубокого синего цвета и такого же глубокого синего холода, послушно вытекало из ладони, но все ее познания об оружии были мизерными, и получалось нечто грубое и неудобное, словно нарисованное несмышленым ребенком. Отчаявшись, она зло взмахнула рукой, и пламя, взметнувшись, вдруг само перетекло в длинный, широкий, сужающийся к концу клинок, рукоятью которого была ее собственная ладонь. Лезвие струилось, холодно мерцая, и теплый воздух вокруг него клубился паром. Не снимая пальто, Наташа решительно шагнула навстречу лениво извивающейся плети черного пламени, чувствуя, как растет, набирает силу спрятанный глубоко в груди огонь. Но ему нужно было время или то, что здесь было вместо времени, и получит ли он это время, зависело только от нее.