У Лаки - Эндрю Пиппос

стал частью ее кампании по поступлению. Нет, все еще никаких известий. Прошло восемь, девять, а затем и десять недель с тех пор, как она написала на факультет естественных наук.

Той ночью вся семья отдыхала по разным комнатам: Ахилл Аспройеракас сидел на своей кровати на веранде и дорабатывал дубинку. Шлифуя ее разделочным ножом, он все ярче воображал очередных посетителей, которые придут после закрытия завтра или послезавтра, станут грубо требовать ужин, даже разобьют витрину в знак протеста. Взамен Ахилл даст этим свиньям вкусить оливкового деревца. Ему становилось легче, когда он думал, что город состоит из героев и злодеев и что акты насилия помогают решать проблемы. Его забавляло строить предположение о добре и зле. Ахилл не ходил в кино, но фантазии о правосудии были его развлечением и приносили ему ощущение порядка.

У Пенни, похожей на мать до такой степени, что это лишало Ахилла покоя, были интересы, которые не включали кафе. Накануне на кухне, в разгар обеденного времени, она ни с того ни с сего спросила Ахилла, слышал ли он, что такое радий, кто такая Мари Кюри. Откуда ему все это знать? Что он, школьный учитель, проверяльщик экзаменов? Когда Ахилл ответил в таких выражениях, Пенни коротко улыбнулась, словно ответ что-то для нее подтвердил. Ее зубы сверкнули молочной белизной, как у матери; Пенни казалась тростиночкой рядом с сестрой, обладавшей фигурой, которая у Ахилла ассоциировалась с Грецией, с его матерью, тетками, с женщинами Итаки. Но если бы его спросили (а этот вопрос ему никогда не задавали, скорее он задавал его сам себе), Ахилл сказал бы, что Пенелопа – более красивая дочь из-за этого самого сходства. Отношения Ахилла с Элефтерией не задались с самого начала, пожалуй, по его вине. Значит с Пенелопой все должно быть иначе, думал он. Это могло бы загладить его вину за свой брак. Может, Пенни передумала бы насчет работы в кафе, может, полюбила бы жизнь «Ахиллиона», как Лаки. Здесь творится любовь, говорил себе Ахилл.

Он закончил с дубинкой и уставился на свои руки. Ногти были зернистыми, темно-желтыми, как мореная сосна. Он взял короткое письмо из университета, которое пришло в тот день. Незнакомец, профессор химии, приглашал Пенелопу Аспройеракас встретиться с ним и обсудить возможный курс обучения. Ахилл перечитывал письмо снова и снова, пока оно не перестало его расстраивать, затем сложил лист, сунул обратно в конверт и отправился с ним на кухню.

Сонная Валия, почистив зубы порошком, взяла стопку журналов, которые откладывала для сестры. Она делала закладки из папиросной бумаги на статьях, что могли заинтересовать Пенни – об австралийках в педагогическом колледже, об акушерках и женщинах-врачах, о писательницах и сотрудницах заграничных служб. Валия уже несколько недель собирала истории, где описывался целый ряд профессий, доступных в 1946 году. Ни одна статья не упоминала работу в семейном ресторане, и хорошо, потому как теперь было кристально ясно, что Пенни не создана для «Ахиллиона». Валия надеялась, что сестра, прочитав эти истории, в миг откровения поймет путь, которым захочет пойти. Может, Пенни втайне уже построила планы на жизнь, может, она посчитала бы лучшие побуждения Валии, ее материнскую заботу, очередной помехой? Предугадать реакцию Пенни было невозможно.

Валия прошла по коридору и постучалась в комнату сестры, держа журналы под мышкой, затем повернула дверную ручку и позвала Пенни по имени в темноту комнаты. Сестра шевельнулась в постели.

Валия оставила журналы на стуле и сказала, что наткнулась на кое-какую информацию о современном занятом населении.

– Может, там не так уж и интересно. Но тебе, наверное, стоит взглянуть.

– Я хочу изучать естественные науки в Сиднейском университете, – поделилась из темноты Пенни.

– Хорошо! – Валия застыла, не зная, что сказать. – Думаю, тебе подойдет.

– Ни слова отцу. Я со дня на день жду письма из университета. Тогда и расскажу.

Ахилл прокрался на кухню, словно вор. Присев на корточки у печи, он одной рукой массировал виски, а другой скармливал письмо огню. И теперь, подумал Ахилл, все кончено; хватит с Пенелопы учебы. Он создал это кафе. Он создал эту семью.

– Что жжете? – поинтересовался Лаки, сидящий за ближайшим к кухне столиком.

– Письмо от кого-то, кто клянчит денег, какая неожиданность, – ответил Ахилл. – Так что бросил их в гребаный огонь.

– Слушайте, а вы не хотите о чем-нибудь поговорить? У вас на лице написано несчастье.

– В глубине души я счастливый человек, – сказал Ахилл. – У меня две хорошие дочери. У нас прекрасный бизнес, и каждое утро я говорю себе, что доволен быть здесь и давать дочерям жизненный путь. И тебе тоже. Ты мне нравишься. Ты немного грек, немного американец. Кто ты такой? Не знаю. Но ты работящий.

– Когда вы в последний раз выходили из кафе? Как насчет заглянуть куда-нибудь, пропустить стаканчик? В паб, можно даже на регулярной основе, – думаю, по четвергам. Поговорим с народом, что-нибудь у них узнаем.

– Мы не ходим в пабы, – отрезал Ахилл. – Нам это не нужно. У нас есть кафе. Здесь есть всё!

3

Всплеск неиссякаемого желания Валии чаще выбираться из дома, чаще видеть город, а не стены «Ахиллиона», заниматься сексом с мужем в здании, где нет отца и сестры, чтобы не сдерживать звуки в процессе, совпал с визитом в Сидней настоящего Бенни Гудмена и его бэнда, о котором она узнала однажды утром из газеты. Валия читала в постели, посасывая засахаренный миндаль из кафе. Из кухни притопал муж – сменить рубашку; та порвалась от подмышки до пояса, когда Лаки резко потянулся к плите, чтобы из брики не убежал кофе.

– Мы должны увидеть Бенни Гудмена, – сказала Валия. – Это же идеально.

– Я бы с удовольствием, – отозвался Лаки.

– Снимем номер в отеле. Займись?

– По высшему разряду. Будем кутить и сорить деньгами.

– Можем остаться на все выходные.

– А лучше три дня?

– В первый день послушаем концерт. Во второй день будем лежать в постели. А в третий пойдем по магазинам и купим тебе кларнет. Хочу, чтобы ты снова начал играть.

– Не знаю, милая. В чем я хорош, так это в работе на кухне.

– Давай откроем ресторан в городе, рядом с гаванью.

– Куда люди станут ходить перед театром. Стейки, курица, морепродукты. С общим залом на первом этаже и отдельными кабинетами на втором.

– А жить мы будем на третьем.

– Паркетные полы, колонны, красные скатерти. Как в местах, в которых я бывал в Чикаго.

– И заведем двоих детей.

– Что думаешь о трех или четырех? – спросил Лаки.

В день концерта Бенни Гудмена Лаки и Валия зарегистрировались в отеле в Паддингтоне и, едва добравшись до номера, набросились друг