У Лаки - Эндрю Пиппос

каменное лицо расплывалось в улыбке, и он говорил, что кафе уже закрыто. Нельзя работать весь день, запрещено законом. «Ахиллион» и так оставался открыт девяносто часов в неделю. Вместо этого Ахилл давал опоздавшим сэндвич или фрукт.

Но в один холодный день он перестал предлагать закуски, без исключений, без объяснений причин, всем клиентам, которые игнорировали часы работы кафе. Ничто больше не могло его смягчить. И настала ночь, когда раздался громкий стук в закрытую дверь кафе, и Ахилл подхватил свою дубинку из оливы, угрожая прикончить двух мужчин по ту сторону стекла, которые сказали, что хотели бы получить стейк и суп.

– Закрыто! – рявкнул Ахилл. – Убирайтесь, или я вам головы размозжу!

– Нельзя нам купить буханку хлеба? – спросил один. – Это же совсем несложно, старина.

– Может, я тебя убью, старина? Что думаешь? А потом пропущу тело через машину на скотобойне. И о тебе больше никто не услышит.

– Нельзя так разговаривать с людьми, Ахилл! – вмешался Лаки.

Считаные мгновения назад он в умиротворенном трансе протирал пол.

– Нет, я не собираюсь иметь дел с этими гребаными лентяями! – возмутился Ахилл.

Два потенциальных посетителя попятились от двери.

– Убью вас! – ткнул в них пальцем Ахилл.

– Эй, может, они полицейские не при исполнении? – спросил Лаки тестя. – Здесь все похожи на копов.

– Если они копы, то пришли бы в форме, потому что я даю официальную скидку, – возразил Ахилл.

– Что за показуха? – В кафе заглянула Валия, уже сменив одежду. – Дай-ка сюда свою палку!

Ахилл, стоя посреди зала, взмахнул дубинкой, словно готовился к жестокому бою, словно вспарывал невидимого монстра. Посетители снаружи наблюдали, заинтересовавшись эксцентричной сценой ярости. Затем вышла и Пенелопа – посмотреть, что происходит. Семейство, впервые за день собравшись вместе, застыли в зале кафе, словно фигуры на гобелене, вытканные в типичных для себя позах: Ахилл – в порыве гнева, Лаки и Валия – лицом друг к другу, в поисках совета, Пенелопа – в отдалении, уравновешенная, с руками в карманах платья.

– Пенни, – заговорила Валия, – скажи отцу, чтобы он убрал палку.

– Сама скажи, – отозвалась Пенни.

– Твои вспышки гнева все хуже и хуже, – обратилась к Ахиллу Валия. – Посетители слышат, как ты истошно вопишь, если порежешь палец на кухне, если не можешь найти хорошую луковицу. Ходишь злющий часами, и никто не знает почему.

– Не удивлюсь, если однажды он и правда кого-то прибьет, – подала голос Пенелопа. – Нет смысла спорить с неадекватными людьми.

– Спасибо за помощь, – буркнула Валия.

– Ты должна участвовать в этом разговоре, Пенелопа, – произнес Лаки.

– Ты в этой семье сколько? Минут десять? И уже указываешь мне, что делать? – вскинула бровь Пенелопа.

– Не умничай, – одернул младшую дочь Ахилл. – Нам повезло, что Лаки с нами.

– Ты погубишь весь бизнес, если будешь нападать на людей с дубинкой, – снова обратилась к отцу Валия. – Покалечишь кого-нибудь.

– Будьте добрее к людям, – встрял Лаки.

– Подобает любезным быть, – вторила Пенни.

– Сегодня я их отпущу, – проворчал Ахилл.

За ужином – по крайней мере первые несколько минут – звучал только голос Ахилла – он завел историю о продовольственных карточках, как рестораны, подобные их собственного, оказались в невыгодном положении. Затем он попросил семью помянуть в молитве Грецию, которая теперь воевала сама с собой. И наконец по кругу пошли стаканы, тарелки, миски, кувшинчики с маслом и уксусом под стук вилок, вздохи и замечания о еде – о йемисте, саворо[7] и мангольде. Лаки, как обычно, сперва позаботился об остальных и начал есть последним.

Закончив с ужином, Ахилл закинул одну руку на спинку стула и закурил сигарету. Едва подвернулась такая возможность, Пенни извинилась и ушла. Застолье было мертвым, а она – живой.

– Не любишь сигаретный дым? – проговорил ей вслед Ахилл. – И никаких слов благодарности? За еду, которую мы тебе готовим? Настоящую греческую кухню, какой больше не найти нигде в Сиднее?

– Было вкусно, – отозвалась Пенни. – Доброй ночи.

– Нам нужно поговорить про эту вашу дубинку, – сказал Лаки.

– Она мне нужна, чтобы держать клиентов в узде, – возразил Ахилл. – Глянь, как они приходят после закрытия. Мы с тобой готовим правой и левой рукой весь день, а они заявляются, когда пожелают, и мы должны их угощать горячим? Нет уж, спасибо, мистер! Во время войны мы были ко всем слишком добры. Хватит этого дерьма.

– Отдай дубинку нам, – предложила Валия. – Мы будем держать ее под кроватью. Лаки сможет справиться с любым опоздавшим, или пьяным, или наглым. Лаки уже все любят.

– Кроме Пенни, – заметил Лаки.

– Она привыкнет, – сказала Валия.

– Это я сделал дубинку! – воскликнул Ахилл. – Из нашего собственного дерева! Она мне дорога.

– Давайте не будем из-за нее ссориться, – предложил Лаки.

– Тогда найдем компромисс. Ты оставляешь дубинку на веранде, – произнесла Валия. – И не приносишь ее на кухню каждое утро.

– Обещаю тебе, – согласился Ахилл, – дубинка будет лежать на веранде, за исключением чрезвычайных ситуаций.

В своей спальне Пенелопа, выключив лампу, отложила книгу, которую читала. Это была «Две жизни: Мари и Пьер Кюри» Томаса Мортона, взятая в школьной библиотеке. В темноте Пенни думала о сиянии радия, холодном голубом мерцании, электрической спирали, чанах с химикатами; она видела Мари и Пьера в лаборатории, переливающих жидкости из одних колб в другие, преисполняясь душой. По ночам они обсуждали эксперименты, результаты, возможности. Вот чего хотела Пенни от партнера: постоянной стимуляции, взаимодействия в работе, нескончаемых бесед на самые важные для обоих темы. И почему бы ей не желать всего этого? Если такая жизнь была доступна польке в Париже, то как насчет своего рода гречанки в Сиднее?

Надо полагать, проблема в том, что Вальтер Шюллер, темноволосый немец, строитель, совсем не похож на Пьера Кюри? Не ученый, не очень хорошо образованный, не возвышенный? Пенни думала, что эту проблему можно решить добротой, страстью. Всегда вежливый, порой даже чересчур, Вальтер никогда не забывал поздороваться с Пенни, когда видел ее на улице – он устанавливал новые водосточные желоба и дорожные ограждения по пригороду Бардвелл-парк, – и они легко завязывали разговор. Пенни отвечала на его неисчерпаемые вопросы о занятиях наукой, о семье. Вальтер упоминал, что хочет учиться в университете, но прозвучало так, словно для него уже слишком поздно.

Он был крупным, с длинной шеей, идеальными зубами, большими зелеными глазами и падающими на лоб прядями волос. Пенни рассказала Вальтеру о письме для Сиднейского университета, в котором просила о собеседовании для поступления в женский колледж и говорила о желании получить научную степень. В письме, отправленном несколько месяцев назад, также содержались рекомендации директора школы и учителя естествознания. При каждой встрече Вальтер исправно интересовался, есть ли известия из университета. В каком-то смысле он даже