Свобода и любовь (сборник) - Александра Коллонтай

– Басни все! Ерунда. Доносы. Конечно, бывает, что и накричу, разругаюсь. Так ведь за дело! Не зря. Их тоже распускать не след. Особенно грузчиков. Народ ленивый, несознательный.

Про то, что «исключением грозят», Вася Владимиру не сказала. И так-то несладко на душе у него. Зато решила, что теперь сама жизнь в доме наладит. Гости без надобности чтобы не таскались. Обеды попроще. Лошадь, ту, что Владимир себе купил, продать следует. Куда лошади, раз автомобиль есть?

И опять Владимир закипятился. Лошадь-то верховая, выезженная. Под дамским седлом ходит. Такую теперь не достанешь. По случаю вышло, и дешево притом. Лошадь – это сейчас «капитал».

– Капитал!.. Что же ты капиталистом собрался стать? Брось, Владимир, свои замашки… Кабы плакаться потом не пришлось!..

– Думаешь, из партии выбросят?… Что за партия стала, коли за мораль исключают? Пусть! С хозорганами все равно работать буду!

Видит Вася, что от досады так говорит. Не спорит. А на своем стоит: жизнь переменить надо. Чтобы все поскромнее да потише. И главное, подальше от «знакомств неподходящих». Обещается Вася еще с Михаилом Павловичем поговорить, в крайнем случае к Топоркову в Москву съездить.

Сидит Вася на подоконнике, такая худенькая, бледная… Одни глаза. Да и они невесело глядят.

Поглядел на нее Владимир. Папироску на пол швырнул. К Васе подошел, обнял, к сердцу крепко-крепко прижал.

– Вася! Нежный друг ты мой!.. Не оставляй меня, Вася, теперь!.. Поддержи… Научи… Сам знаю, что виноват!.. Не перед ними, перед тобою виноват…

А сам голову к ней на колени кладет. Будто маленький!..

– В чем виноват-то, Володя? – Молчит Владимир.

– Неужто, Вася, не понимаешь? Не чувствуешь?…

– В том, что против себя самого идешь? Пролетарству своему изменяешь?… Так это ты не передо мной винись, а перед собою…

– Эх, Вася, Вася!

Владимир от Васи отодвигается. Будто чем раздосадован. И сразу, точно разговор оборвать хочет, спрашивает:

– А обед готов ли? Есть охота. С утра не перекусывал.

Вася с собрания вернулась. С рогожницами связалась. На фабрику к ним ходит. Помогает организаторше работу наладить. Приятно опять «с массой» работать. Будто домой вернулась. С Михаилом Павловичем часто видается. С его ребятами дружбу завела. Не то что игрушка сколочена, а вместе держатся, с предгубкомом воюют. Да и хозяйственников не одобряют. Одного только старика рабочего уважают, что на сталелитейном директором состоит. Этот «свой»: не оторвался от масс, не «загубернаторился».

Дело Владимира все еще до разбора не дошло. Михайло Павлович говорит, что новые материалы поступили, «нехорошие». Посоветовал Васе, чтобы действительно Владимир поосторожнее стал, Савельева избегал. За Савельевым нечистые делишки есть. Как хозорганы ни протестуют, а ЦКК ему долго на свободе гулять не разрешит.

Сосет тревога Васино сердце. Обидно ей за Владимира. Особенно сейчас. Работает с утра до ночи. Домой придет, сразу за книги отчетные сядет. Бухгалтерию, по приказу из центра, реорганизует. «Спеца», банковского дельца, пригласил, вместе до трех часов ночи над шнуровыми книгами корпят. Похудел Владимир. Спать плохо стал. Еще бы: двойная забота. Дело ответственное несет. А тут травля, склочничество!.. Болит за него Васино сердце. Нежность к нему душу заливает.

Гостей больше в доме не бывает. О Савельеве ни слуху ни духу. Будто куда уехал. И лучше так. Ни в театр Владимир, ни к знакомым не ходит. Каждый вечер дома. Озабоченный, молчаливый, хмурый.

Не знает Вася, что и придумать, чтобы мысли его отвлечь. Чтобы другу-мужу работу облегчить.

Только на рогожной и забывает о нем, пока на работе партийной, среди рогожниц. Плохо живется им. Заработок низкий, всё тарифы пересмотреть не удосужатся да еще с расплатой опаздывают. Нехозяйственное правление попалось. Растяпы! Вася на них напирает. Интересы рогожниц защищает, профсоюз на ноги подняла. До «арбитражной» дело довела.

Кипит Вася на фабрике, обо всем забывает, и дня не видать… Возвращаются пешком домой, Вася да организаторша, Лиза Сорокина. Работница. Молодая. Толковая. Вася ее полюбила. Идут, совещаются. План намечают. На кого еще «насесть», дело в арбитражной подтолкнуть?

До дому Васиного дошли, не заметила.

Входит, а навстречу ей Владимир. Какой-то особенный сегодня, радостный. Глаза сияют, лукавый огонек в них светится.

Как вошла Вася, обнял…

– Ну, Васюк! Поздравь меня! Письмо из Москвы: новое назначение получу. Повышение, так сказать… Целым районом заведовать буду. Только месяца два еще тут пробыть придется. Пока дела завершу. Ну и нос наклеим нашей КК!.. Что-то предгубком теперь скажет?

– Ты не очень-то ликуй. Как бы дело твое назначению не повредило.

– Пустяки! Теперь из центра меня в обиду не дадут. Я сейчас нужен стал… Ликует как мальчишка. Васю милует, целует.

– Ну, буян мой неугомонный, я тебе на радостях кое-что припас. Подарочек!

В спальне на постели разложен отрез голубого шелка, а рядом белый батист.

– Это тебе голубой шелк на платье… Принарядись, голубонька моя. Серо-голубое к тебе пойдет. А это батист, на сорочки.

– На сорочки? Ну и Володька, что выдумал, – смеется Вася. Этакую материю на сорочки?

– Самая что ни на есть бельевая, дамский батист, тонкий… Не все же тебе власяницы твои жесткие носить, будто пузырем тебя раздувает.

– Нет, уж я лучше блузки себе сделаю… А шелк хоть и красивый, а зря доставал. Небось ведь на наличные? Зачем зря тратишься? – качает Вася головою. Не радуют ее Володины подарки, опять «мотовство», скажут. А и обидеть жалко.

– Не нравится, что ли? – осведомляется Владимир.

– Материя красивая, что говорить!.. Только куда мне ее? Сам посуди.

– А в театр?

– Вот разве как с тобой в театр пойду, директоршей!.. – И засмеялась Вася, представив себя в этаком голубом наряде. – А все-таки спасибо тебе… За ласку твою, за заботу.

Привстала на носках, обняла Володю. Поцеловала крепко-крепко.

– Ишь, Васюк! Целоваться-то еще не разучилась? А я думал, совсем мужа разлюбила… Из спальни выселила… Никогда не подойдешь, не приласкаешь…

– Да ведь все некогда обоим… Да и у тебя не то на уме!

– А не разлюбила?

– Я? Тебя?

– Хочешь, напомню, как раньше любились? – Смеются оба, будто в разлуке были, а вот сейчас встретились.

Спешит Вася на рогожную. Да у самых дверей вспомнила: бухаринскую «Азбуку» не захватила. У Володи в книжном шкафу есть. Поспешила в кабинет. Открыла стеклянную дверцу, а с полки на нее пакет свалился. О пол ударился, бумага-то и развернулась. Нагнулась Вася, и будто кто клещами сердце сжал: точь-в-точь такой отрез голубого шелка, как ей Владимир подарил, такой же батист, только еще кружева да прошивки мотками лежат. Зачем? Кому?

Смутно шевелится мысль: «на два дома живет».

Неужели?… Боится Вася додумать, боится правде в глаза взглянуть… А змейка ревности уже сразу у сердца клубком свернулась, язычком ядовитым пошевеливает…

«На два дома живет». Переменчивый стал… То чужой, не видящий ее, то вдруг чрезмерно ласковый, будто винится в чем. Вспомнила, как от Володи после театра всегда духами пахло. Вспомнила, как он перед зеркалом прихорашивался, когда вечером из дому уходил… Вспомнилась Васе и забытая сестра с пухлыми губами… Кровавый женский бинт…

В глазах у Васи темнеет… Руки точно не свои стали, закоченели сразу… Сжато сердце болью несказанной. Володя, любимый муж-товарищ, обманывает ее, друга Васю? С женщинами водится! За ее спиною? Когда она, Вася, тут? В разлуке дело другое… С мужчины не спросишь!.. Но сейчас… Когда и Васю ласкает, когда Вася с ним сердцем, любовью, нежностью… Что же это? Неужто разлюбил? Быть не может!.. Не хочет Васино сердце этому горю поверить… Ищет соломинки, за что бы ухватиться. Если бы разлюбил, разве был бы так ласков к ней, заботлив? Разве стал бы звать ее, Васю, сюда приехать? Да и как может это случиться? Чтобы Володя Васю разлюбил? Они же родные, сросшиеся… Друзья-товарищи! Сколько вместе пережили! И сейчас еще беда сторожит… Не верит Вася, не хочет верить… А змейка ревности языком ядовитым сердце лижет.

А почему так мало дома бывал? Почему такой печальный, угрюмый? Почему никогда на Васю не порадуется, как прежде бывало? Почему будто за предлог ухватился – Васин кашель мешает, чтобы одному ночевать?…

Больно кусает змейка ревности за сердце. Так больно, что стонать хочется. Но боится Вася к вещему голосу змейки прислушаться. Лжешь, змея!.. Любит Владимир ее, Васю! Любит! Иначе разве бы стал так ласкать вчера, как ласкал?… Может, отрезы эти кому другому предназначены, может, Володя их передать кому должен? Почему решила, что это его пакет? Не написано! Сама выдумала;

И стыдно Васе за свое недоверие, за то, что как «баба» рассуждает, «мужа блюдет»!..

А змейка нет-нет и куснет за сердце… Молчи, подлая! Придет Владимир обо всем расспросит. Договорятся. Выяснит. Правду узнает.

Схватила «Азбуку» да и на рогожную. И без того запоздала.