Тайны гениев - Михаил Казиник

Вместо сорока человек – двести – все, кому нужно ехать, дышать нечем, повернуться невозможно, плачущие дети; запах пота, мочи, портянок; проветрить нельзя: окна наглухо закрыты.

Вот что такое поэзия, а не, как кажется некоторым, мягкий вагон с диванами, зеркалами и кондиционерами.

И последнее сравнение:

“Поэзия...Ты – пригород, а не припев”,

То есть тебя не поют хором,–

тобою задыхаются как в пригородном поезде.

Вот я и предложил вам краткий конспект возможной статьи на пяти страницах вместо пяти поэтических строчек.

Но как бы умело я ни написал статью, достаточно еще и еще раз перечитать начальные строки стихотворения Пастернака; и станет ясно во сколько световых лет расстояние между статьей и этими поэтическими строками.

Попытки определить поэзию делались и делаются неоднократно от толстовского “поэзия – это выламывание языка” до мандельштамовского “орудийность и метаморфозность”.

Признавая мандельштамовскую линию определения поэзии, я хочу предложить свой вариант.

Поэзия – это эзотерическая форма существования мысли, где слово, переходя из речи в иное измерение, становится знаковым, многозначным и, чаще всего теряя свои привычные смысловые значения, обретает иные логические позиции.

Пример:

Один человек любил так сильно, что разлука с любимой

даже на два-три дня казалась ему вечностью.

Перед нами красивый и образный фрагмент речи.

В этом фрагменте есть некоторая доля банальности, это трюизм, то есть затасканный от бесконечного употребления образ.

(Гейне как-то сказал, что первый, кто сравнил женщину с цветком, был великий поэт, а тот, кто сделал это вторым, был великий болван.)

И все же мы можем назвать этот фрагмент речи поэтичным, поскольку здесь присутствует метафора: два дня как вечность. Поэтичным, но не поэзией, ибо еще не перейдена та грань, которая разрушает привычную логику и понятийность.

Здесь нет того, что Осип Мандельштам называет “орудийностью поэзии”. Скажем, два дня и вечность логически сопоставимы, так как и то и другое обозначает время. Вот как об этом сказано в поэзии:

“Кто смеет молвить до свиданьяЧрез бездну двух или трех дней”.

Видите,

что произошло?

Разрушена земная логика,

ибо на нашей Планете время и пространство в доэйнштейновском понимании – разные субстанции.

Один из глубочайших русских поэтов (и не только русских) Федор Иванович Тютчев писал эти строки за сто лет до открытия Эйнштейном специальной и общей теории относительности.

Но Тютчев был не просто поэтом,

а еще и безумно влюбленным поэтом, и поэтому перепутал пространство и время.

“Бездны двух или трех дней” существовать не может.

Во всяком случае в нашем мире, который послушен геометрии Эвклида с его трехмерным пространством. Если вы не верите, что понятие “бездна времени” в русском языке появилось именно после этих строк Тютчева, то попробуйте перевести это словосочетание на любой другой цивилизованный язык.

А затем употребите его в разговоре с любым иностранцем. Не забудьте только сразу предупредить иностранца о том, что вы пошутили, иначе вас сочтут не совсем ментально здоровым человеком.

В русском же языке все будет в порядке, ибо эта фраза после Тютчева стала у нас идиомой.

Но давайте подумаем, почему поэт так написал?

Потому что уйти от любимой даже на два-три дня – это значит потерять опору, лишиться баланса, то есть провалиться в бездну.

Отсюда еще одно невероятное слово:

“смеет молвить”,

то есть у поэта, который провалится в бездну, нет права “молвить до свиданья”,

ибо свидание после падения бездну в земном значении абсолютно невозможно.

Здесь есть и еще один важный оттенок:

поэт настолько любит, что каждое расставание таит в себе

Страх невстречи.

А невстреча равносильна падению в бездну.

А двойственность этой невероятной фразы “кто смеет”?

Одно из значений – это: кто из нас, попавших в бездну, смеет…

Второе же – жестче: кто смеет, вообще, молвить что-либо.

Вот сколько всего таится только в двух строчках подлинной поэзии!

...Теперь перечтите эти две строки несколько раз и почувствуйте...

Глава 11. “Что случится на моем веку”

Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку,Я ловлю в далеком отголоскеЧто случится на моем веку.На меня наставлен сумрак ночиТысячей биноклей на оси.Если только можно. Авва Отче,Чашу эту мимо пронеси.Я люблю твой замысел упрямыйИ играть согласен эту роль,Но сейчас идет другая драма,И на этот раз меня увольНо продуман распорядок действий,И неотвратим конец пути.Я один, все тонет в фарисействе.Жизнь прожить – не поле перейти.

Перед нами очень короткое стихотворение Бориса Пастернака – всего 16 строк. Мы попытаемся войти в него и почувствовать, какая бездна информации, мыслей, состояний, чувств скрыто в этих строках.

Ребенок: “Я хочу быть артистом!”

Родители: “Обязательно будешь!”

Вопрос: “Почему большинство детей хотят быть артистами?”

Ответ: “Потому что они маленькие и глупые”.

Вопрос: “А почему родители их поддерживают?”

Ответ: (первый вариант): “Родители не в состоянии объяснить детям, что артист – это человек, который пожертвовал своей жизнью”.

Ответ: (второй вариант): “Потому что родители большие и глупые”.

Прошу простить эту грубоватую шутку в конце, но, как говорят в народе: “В каждой шутке есть доля шутки”.

Поэтому попробуем выяснить, почему быть артистом – это жертва, и о чем не знает мечтающий быть артистом малыш, и о чем не догадываются его родители.

Актер, играющий роль Гамлета, стоит за сценой и ждет, пока затихнет гул зала.

В течение трех часов сценического времени Гамлету предстоит в одиночку сражаться со Вселенской несправедливостью, а по окончании этих трех часов – умереть. Каждый раз, выходя на сцену, Актер знает, что Гамлет умрет. Гамлет этого не знает.

Актер должен сражаться за жизнь Гамлета, за то, чтобы восстановить справедливости и скрыть от Гамлета внутри себя знание о его будущей смерти.

Более того: каждый раз Актер должен верить, что Он и Гамлет внутри него восстановят справедливость и выживут. Актер и Гамлет становятся по сути одним лицом. Актер-Гамлет стоит за кулисами и ждет пока затихнет гул в зале.

Гамлет-Актер выходит на сцену.

Гамлет для того, чтобы вступить в борьбу и победить, а Актер для того, чтобы проиграть борьбу Гамлета и умереть.

Гул затих.

“Гул затих” – значит, наступило время Актеру-Гамлету сделать свой первый шаг на пути к смерти. “Гул затих” – звучит как приговор, как выстрел.

Я

вышел на подмостки.

Кто он, этот “Я”? Кто вышел на подмостки?

Стихотворение называется “Гамлет”. Значит, Гамлет вышел навстречу Смерти.

Но ведь Гамлет вышел после затихшего в театральном зале гула, да еще вышел на подмостки (сцены). Значит, это Актер. Теперь перенесем акцент:

Я вышел на подмостки.

Я вышел – здесь это очень трагично (все-таки вышел!).

Не пытался избежать, отказаться от этой страшной участи. Был гул в зале, зрители рассаживались по местам, разговаривали, шелестели программками, обсуждали, кто сегодня играет (умирает) Гамлета, кто играет (умирает) Офелию.

Гул затих, значит время осмелиться выйти.

ВЫШЕЛ!!!

И что же будет делать? Говорить, танцевать, петь?

Нет!

Я ловлю в далеком отголоскеЧто случится на моем веку.

Гениальный поворот стиха!!!

Вышел и мгновенно попал в Вечность.

Вы только подумайте, кто ловит в “далеком отголоске”?

Актер? В этом случае для него “далекий отголосок” – время Гамлета.

Ибо актер – наш современник.

И он ловит в истории Гамлета аналогии со своим (то есть нашим) веком.

А что же это за “далекий отголосок” для Гамлета?

И здесь мы прикасаемся к великой силе выразительности поэзии вообще и поэта Бориса Пастернака в частности:

На меня наставлен сумрак ночиТысячью биноклей на оси.Если только можно, Авва Отче,Чашу эту мимо пронеси.

Здесь, как это часто происходит в поэзии Пастернака, мы мгновенно попадаем в такое измерение, где театральные бинокли соизмеримы со звездами. С театральной точки зрения речь идет об известном каждому актеру эффекте: когда смотришь в зал со сцены – не видно ничего.