Тайны гениев - Михаил Казиник

Итак, сколько же мы насчитали?

Пять, семь, восемь?

“Да нет же, – скажет читатель. – Все эти подсчеты надуманы”. И будет абсолютно прав. Ибо количество участников финала – неисчислимо.

Это модель гоголевской России, ее уродливых институтов. Эта модель породила Ковалева и всех участников этого дикого сна (Нос-Сон).

А если я буду рассуждать на психологическом уровне, то перед нами – литература “потока сознания” – интереснейшего литературного явления, которое появится через сто лет после Гоголя. (Пруст, Джойс, Саррот и др.).

То есть перед нами – один-единственный говорящий медиум, который на подсознательном уровне преображаясь в различных героев вскрывает пороки России гоголевской эпохи.

Но самое невероятное впереди:

После того как мы забрались на высший уровень обсуждения, появляется справившийся с истеричным смехом Гоголь, и, подделываясь под речь своих героев, (ну точно Акакий Акакиевич Башмачкин из “Шинели”) вытаскивает из русского языка такое, что... А впрочем перечитайте сами:

“А, однако же, при всем при том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?... А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то”.

И как доказательство того, что я прав, говоря о многих участниках дискуссии – последняя фраза:

“КТО ЧТО НИ ГОВОРИ, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают”.

Вот какой уровень литературы.

И есть ли уровень выше?

Есть!!!

И знаете у кого?

У... Гоголя же. В его удивительной “Шинели”. Вы, наверное, испугались, что я буду пересказывать и рассуждать о “Шинели”? Нет. Ведь больше чем написано об этом произведении Гоголя уже трудно себе представить.

И то, на что я хочу обратить ваше внимание – лишь несколько деталей, которые свидетельствуют о сверхгениальности Гоголя.

“Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка”.

Возникает вопрос: почему “покойница матушка”, а не роженица? Да наверное, все просто: к тому времени, когда нам рассказывают эту историю, прошло много лет, и матушка Акакия Акакиевича уже }1мерла. В русском языке допускается такой оборот, не часто, но допускается. Например,“покойница говорила”. Хотя в этом случае, когда женщина рожает, вряд ли стоит называть ее покойницей.

Правда, чудачества Гоголя всем известны. Но вот далее:

“Родительнице предоставили на выбор любое из трех (имен. – М.К.) какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. “Нет, – подумала покойница (выделение всюду мое. – М.К.), – имена-то все такие”.

Ну не бред ли? Речь опять идет о покойнице, да которая еще к тому же и “подумала”!

Смиримся по той же причине, ибо ко времени рассказа матушка мертва, а Гоголь – чудак.

Читаем дальше:

“Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте: вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. “Вот это наказанье, – проговорила старуха”.

Что-о-о? Где старуха? Какая старуха? Она же только что родила ребенка? Может описка у Гоголя?

Читаем дальше:

“Еще переворотили страницу – вышли: Павенкахий и Вахтисий. “Ну уж я вижу, – сказала старуха, – что видно его такая судьба. Уж, если так, пусть лучше будет называться как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий”.

Совсем с ума сошел Гоголь! Мало того что у новорожденного мать “старуха” и “покойница”, так и еще отец у него был.

От кого же родился ребенок, и у кого родился ребенок?

(Акакий Акакиевич).

Это ли не театр абсурда?

Он самый.

Но и не только абсурда, но еще и символизма.

Потому что объяснение двум покойникам есть.

Нужно только внимательнее прочитать дальше.

Акакий Акакиевич уже работает чиновником для письма в департаменте:

“Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видимо, так и родился на свет совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове”.

Вот он, гоголевский абсурдизм, переходящий в символизм. Акакий Акакиевич родился “в вицмундире и с лысиной на голове”.

Он родился как персонаж. И когда он родился, отца уже давно не было, а мать была старухой.

И персонаж этот – ключ ко всем будущим героям Достоевского,

к театру абсурда,

к латиноамериканскому роману,

к экзистенциализму,

к роману “потока сознания”.

Мы немного поговорили об одном писателе, представляющем русскую литературу.

Но вы хорошо знаете сколько великих писателей дала Планете наша русская культура.

Она оказала воздействие на всю последующую музыку, театр, литературу, отношение к искусству.

Она научила мир воспринимать искусство не как милое времяпровождение, но как грандиозную силу самосознания, как космичность и одновременно как величайшую пластику.

Вот почему моя ненависть к советской власти в сочетании с моим преклонением перед русской культурой завязали очень сложный узел моего отношения к моей Родине.

Глава 10. Поэзия: клятва и заклятие

Поэзия, я буду клястьсяТобой, и кончу, прохрипевТы не осанка сладкогласцаТы – лето с местом в третьем классеТы – пригород, а не припев.

Перед вами начало стихотворения Бориса Пастернака. Эти пять строк – огромное и очень глубокое исследование о том, что такое поэзия. Вместо пяти поэтических строк можно было бы написать прозу, эссе, но тогда это займет несколько страниц. Правда, сколько бы мы ни работали, нам никогда до конца не выразить того, что вмещено в эти строки. Но попробуем, хоть немного.

“Клятва”, “заклятие”, “проклятье” – это однокоренные слова. “Пусть я буду проклят, если нарушу клятву”.

Клятва – это очень серьезный шаг в жизни любого. Это когда цена – жизнь.

Клятва – это заклинание для всех и для самого себя.

Клятва – это когда жертвуют своими личными интересами и своей жизнью.

Пастернак пишет, что он клянется поэзией.

В подлинном смысле это значит, что поэзия – состояние между жизнью и смертью, предначертанность служению.

Гений не имеет возможности выбора.

Быть поэтом – обреченность, как говорят в некоторых религиях, – карма.

Гейне сказал: “Если мир раскалывается надвое, то трещина

пройдет через сердце поэта”.

В этом нет преувеличения.

Поэт – это не умелые рифмы: в мире есть шедевры верлибра (белого стиха – без рифм).

Поэт – это не гений ямба или хорея: можно писать стихи свободного ритма.

Поэт – это человек обреченный словом.

Слово – это нектар.

Слово – это живая вода.

Слово – это яд, оружие, воздух, музыка.

Слово может взорваться и убить,

Слово может ранить, оно может окрылить и возвеличить.

Только тот, кто это понял, может написать так:

Поэзия, я буду клясться

Тобой И КОНЧУ, ПРОХРИПЕВ.

Почему в окончании клятвы хрип?

Потому что клятва – это иступленность, потому что связки не выдерживают напряжения, сдают, перестают подчиняться говорящему,

они, как и все тело, после клятвы уже принадлежат не клявшемуся, но делу, во имя которого – клятва.

Каковы же последние слова клятвы, произнесенные прохрипев:

“Ты не осанка сладкогласца”.

Поэзия не дает осязаемых благ, положения, привилегий, и, что еще важнее, она не допускает позы (“осанки”), гордыни.

И главное: поэзия не даст удобств, легкости проживания,

богатства; поэтому дальше,

Ты – лето с местом в третьем классе.

Вот сильнейший образ для всех, кто хоть раз ехал летом в поезде в вагоне третьего класса, да еще в тяжелейшие двадцатые годы.