Система мира - Нил Стивенсон

Сверху бок о бок располагались два портрета. Первый походил на чернильное пятно: примитивное изображение черноволосого и чернокожего мужчины с выкаченными белками. Надпись внизу гласила: «Даппа, апрель 1714, работа прославленного портретиста Чарльза Уайта». Соседняя, отличного качества гравюра представляла африканского джентльмена с копною взбитых в жгуты седых волос; кожа у него была, разумеется, тёмная, но гравёр сумел хитростями своего ремесла передать её оттенки. Снизу значилось: «Даппа, сентябрь 1714», а дальше шла фамилия модного художника. Приглядевшись, Даниель различил на заднем плане решётку, за которой угадывался вид на Лондон из Клинкской тюрьмы.

Листок был озаглавлен: «Дополнительные замечания о славе». Ниже стояло имя автора: Даппа. Даниель начал читать. Текст представлял собой приторно-восторженный и, как подозревал Даниель, саркастический панегирик герцогу Мальборо.

— Это было ненамеренно, — произнёс господин, куривший рядом трубку. Даниель ещё раньше приметил его уголком глаза и по мундиру определил военного. Полагая, что имеет дело с таким же нелюбителем общества, Даниель вежливо не обращал на него внимания. А теперь этот полковник, или генерал, или кто он там, бестактно обращается к Даниелю, когда тот для вида углубился в чтение, чтобы ни с кем не разговаривать!.. Даниель поднял глаза и увидел, сначала, что обшлага, отвороты, кант и прочее у мундира — цветов Собственного его величества блекторрентского гвардейского полка. Потом — что перед ним Мальборо.

— Что было ненамеренно, милорд?

— Когда полтора месяца назад вы пришли на мое левэ, я читал другое сочинение этого малого. Видимо, обронил какие-то замечания, — сказал Мальборо. — А те, другие, разнесли слух, будто я поклонник мистера Даппы. И с тех пор его популярность только растёт. Ему шлют деньги; он живёт в лучших апартаментах, какие может предложить Клинк, гуляет на собственном балконе, принимает у себя знать. В листке, который вы держите, он пишет, что в итоге стал почти белым и приводит для доказательства два портрета. Он по-прежнему в цепях, но они не так тяжелы, как те цепи рассудка, которыми иные прикованы к устарелым идеям вроде рабства. Посему он теперь считает себя джентльменом и копит средства в банке, чтобы купить мистера Чарльза Уайта, когда тот достаточно упадёт в цене.

— Поразительно! Вы практически выучили листок наизусть! — воскликнул Даниель.

— Последнее время мне по много часов приходится ждать, когда его величеству придёт охота поговорить. Даппа хорошо пишет.

— Как я понимаю, вы снова командуете своим старым полком?

— Да. Мелких хлопот не счесть, но ими занимаются другие. Полковника Барнса нашли и поручили ему собрать тех, кто рассеялся во время летних забав. Я рад, что меня здесь не было. Воображаю свои чувства! Если не ошибаюсь, вас следует поздравить.

— Спасибо, — сказал Даниель. — Я решительно не представляю, чем должен заниматься член казначейской комиссии…

— Приглядывать за милордом Равенскаром. Проследить, чтобы испытание ковчега прошло гладко.

— Это, милорд, зависит от того, что в ковчеге.

— Да. Я как раз собирался вас спросить. Кто-нибудь, чёрт побери, знает, что там?

— Возможно, он. — Даниель кивнул на окно, за которым господин в рыжем парике светски общался с немцами, но частенько поглядывал на герцога с Даниелем.

— Верно, — заметил Мальборо, — Чарльз Уайт по-прежнему стоит во главе королевских курьеров, которые якобы охраняют ковчег. Рад сообщить, что теперь за ними тщательно приглядывают Собственные его величества блекторрентские гвардейцы. Мистер Уайт не сможет выкидывать фортели с ковчегом. Полковник Барнс сообщил мне, что мистер Уайт был с вами и Ньютоном на корабле во время нападения на ковчег.

Даниель понял, что Мальборо сам во всём разобрался и объяснения излишни. Он сказал:

— По-настоящему о том, что в ковчеге, знает только Джек Шафто.

Герцог хмыкнул.

— Тогда я удивлён, что перед Ньюгейтской тюрьмой не выстроилась такая же очередь, как здесь.

— Может быть, и выстроилась, — сказал Даниель.

Уайт вышел на террасу и поклонился.

— Милорд, — обратился он к Мальборо. — Доктор Уотерхауз.

— Мистер Уайт, — отвечали те. Затем каждый в свой черёд добавил: «Боже, храни короля».

— Полагаю, у вас станет ещё больше хлопот, — сказал Уайт Даниелю, — теперь, когда на вашем попечении два Монетных двора.

— Два Монетных двора? Я не понимаю вас, мистер Уайт. Мне известен только один.

— А может, меня ввели в заблуждение, — притворно смутился Уайт. — Говорят, что есть и другой.

— Вы о том, что держал Джек Шафто в Суррее? Монетном дворе тори? — Даниель позволил ветру всколыхнуть листовку. Он надеялся, что Уайт её заметит. Уайт заметил.

— Вам следует завести более надёжные источники информации. Не читайте этот вздор. Слушайте, что говорят приличные люди.

Мальборо повернулся спиной, что было грубо, однако по тому, как развивался разговор, дело скоро закончилось бы дуэлью, не притворись герцог, будто не слышит.

— И что говорят приличные люди, мистер Уайт?

— Что Равенскар тоже чеканит деньги.

— Милорда Равенскара обвиняют в государственной измене? Довольно смело!

— Все знают, что он собрал частную армию. Отсюда недалеко до частного Монетного двора.

— Скучающие франты в гостиных могут воображать что угодно! Такое обвинение следует хоть чем-нибудь подкрепить.

— Говорят, что свидетельств более чем достаточно, — сказал Уайт. — В Клеркенуэлл-корте, в Брайдуэлле, в подвалах Английского банка. Желаю здравствовать!

И он вышел, к большому облегчению Даниеля. Секунду назад тот дивился глупости наговора, будто Роджер чеканит деньги, теперь от растерянности утратил дар речи.

— О чём он говорил? — потребовал объяснений Мальборо.

— Это философский проект, который предприняли мы с Лейбницем, — сказал Даниель. — Если вкратце…

И он схематично обрисовал герцогу картину, объяснив, как золото движется по маршруту Клеркенуэлл-Брайдуэлл-банк- Ганновер.

— Кто-то собрал об этом подробные сведения, — заключил Даниель, — и теперь распространяет ложь, будто мы чеканим деньги!

— Мы знаем, кто распространяет — мы только что с ним разговаривали, — сказал Мальборо. — Не важно, откуда пошёл слух.

На это Даниель ничего не ответил из-за внезапного мучительного осознания, что слух мог пустить Исаак.

— Важно — очень важно, — что в этой истории замешаны два члена казначейской комиссии, — продолжал Мальборо.

— В чём замешаны?! В научном эксперименте?

— В чём-то сомнительном.

— Если невежды считают его сомнительным, я бессилен что- либо тут исправить!

— Вы в силах исправить то, что вы в нём замешаны.

— О чём вы, милорд?

— О том, сударь, что ваш эксперимент окончен. Его надо прекратить. А как только он прекратится, официальные лица, облечённые доверием и короля, и Сити, придут в Клеркенуэлл-корт, в Брайдуэлл, в подвалы банка, осмотрят их и не найдут ничего упомянутого мистером Чарльзом Уайтом.

— Остановить эксперимент можно в любую минуту, — сказал Даниель, — но свернуть всё и спрятать следы невозможно ни за день, ни за неделю.

— Так сколько времени это займёт?

— На двадцать девятое октября, — начал Даниель, — назначено испытание ковчега, казнь Джека-Монетчика и устранение всех сомнений в надёжности королевской монеты. Не позднее этого числа, милорд, вы сможете посетить указанные места с любым количеством инспекторов, какое вам будет угодно привести, включая даже самого сэра Исаака. Обещаю, что вы не найдёте ничего, кроме тамплиерских гробов в Клеркенуэлле, пакли в Брайдуэлле и английских гиней в банке.

— Хорошо, — сказал герцог Мальборо и зашагал прочь. По пути он остановился, чтобы отвесить поклон молодой даме, идущей через террасу: принцессе Уэльской.

— Доктор Уотерхауз, — сказала Каролина, — мне кое-что от вас надо.

Дом Роджера Комстока

3.30 ночи, четыре дня спустя (22 сентября 1714)

Не успел Даниель войти в парадную дверь, как к нему крепко прижалось самое обворожительное тело в Англии. Он не в первый раз задумался, каким был бы мир, соединись в одном человеке красота Катерины Бартон и ум её дядюшки. Немногое отделяло её тело от его: поднятый с постели срочным известием, Даниель приехал в ночной рубашке. Мисс Бартон была в каком-то тончайшем одеянии, которое он увидел на миг, прежде чем она к нему приникла. От неё хорошо пахло, чего в 1714 году добиться было нелегко. Даниель почувствовал, что у него встаёт впервые с… ну, с тех пор, как он последний раз видел Катерину Бартон. Исключительно некстати, потому что она была вне себя от горя. Такая женщина не может этого не заметить, как, впрочем, и не должна превратно истолковать.