Колокол - Айрис Мердок

— Какие еще вопросы? — спросил Майкл. Он устал и был недоволен собой. Когда он позволил себе сорваться, он все глядел на Тоби. Интересно, что мальчик обо всем этом думает. Глупо все-таки со стороны Джеймса настаивать на том, чтобы приглашать на собрания посторонних.

— Мне бы хотелось напомнить всем, что в пятницу вечером состоится прослушивание пластинок Баха, — сказала Маргарет Стрэффорд. — Объявление я повесила, но, боюсь, не все обращают внимание на доску.

Поговорив еще о каких-то пустяках, собрание закончили. К Майклу подошел Джеймс и принялся его успокаивать. Он явно сожалел, что перечил Майклу. У Майкла не было сил продолжать разговор, он похлопал Джеймса по плечу и, как мог, убедил его, что не обижен. Краем глаза он видел Питера Топгласа, тот томился, поджидая, когда освободится Майкл. Он, видно, сильно расстроился из-за нападок Марка Стрэффорда на кольцевание птиц. Он всегда болезненно реагировал на это. Майклу не терпелось остаться одному, он освободился от Джеймса, перебросился парой слов с Питером и вышел на балкон.

Погода была чудесная. Какая необъятная и безмятежная ширь… Майкл с облегчением устремил взгляд в этот простор. Небо ровно-голубое, слегка размытое по горизонту белым.

Пухленькие облачка рядком вытянулись над купами деревьев, скрывавшими от постороннего взгляда монастырь. Озеро искрилось мягким пока светом, о котором трудно было сказать определенно: светло-голубой он или жемчужно-серый. Легкий теплый бриз осторожно отгонял зной. Слева по дороге шли Пол и Дора Гринфилд — они возвращались с прогулки. Красное Дорино платье ярко пламенело на фоне травы. Они махнули кому-то рукой. Навстречу им двинулась стоявшая внизу с мужем на гравийной дорожке Маргарет Стрэффорд. Марк Стрэффорд, не подымая головы, побрел в другую сторону — к конторе. Тут вдруг из-за спины у Майкла выскочил из гостиной Тоби, пролетел мимо него и в три прыжка одолел два лестничных марша. Он торопился к переправе: сначала бежал, потом перешел на быстрый, неловкий шаг. Ему, наверно, неудобно было иметь праздный вид.

Майкл начал спускаться по лестнице. Ему не хотелось встречаться с Гринфилдами, они теперь стояли и разговаривали с миссис Марк. Он последовал за Тоби по тропинке к переправе. Мальчик бежал вприпрыжку, весело размахивая руками. На нем были темно-серые фланелевые брюки и рубашка с открытым воротом. Рукава рубашки, не стянутые узкими манжетами, задорно хлопали по запястьям. Майклу он казался грациозным бездумным животным, не ведающим ни самопознания, ни греха. Майкл прибавил шагу, надеясь до переправы нагнать Тоби, но, когда он был лишь на полпути к озеру, мальчик уже прыгнул в лодку и резко оттолкнулся от берега. Майкл замедлил шаг, ему не хотелось, чтобы Тоби думал, будто он горит желаньем поговорить с ним, да в действительности такого желанья и не было, он двинулся за мальчиком полуинстинктивно. Тоби тем временем развернулся лицом к дому и, энергично вращая веслом на корме, махал Майклу свободной рукой. Майкл помахал в ответ, спустился вниз и стал на деревянные мостки. Волочившийся за лодкой канат мягко покачивался в воде прямо у ног Майкла, замирая у железного кольца. Сама же лодка резко ткнулась носом в противоположный берег, Тоби выскочил на землю, от резкого толчка лодка подалась назад и закачалась. Майкл выбрал канат из воды и без всякой цели начал тянуть его на себя.

Из гущи деревьев вынырнул человек и пошел по открытому лугу навстречу Тоби. Даже с такого расстояния ошибиться было нельзя — это был Ник Фоли. Он шел характерной размашистой походкой с видом бесцельной решимости, темную голову его при этом сильно заносило вперед. Майкл видел, что Ник с ружьем. За Ником из тени деревьев выбежал Мерфи и устремился к Тоби. Мальчик нагнулся, погладил прыгавшего вокруг него на задних лапках пса и пошел к его хозяину.

Ник уже поравнялся с Тоби, но вдруг посмотрел в сторону и увидел Майкла, который наблюдал за ними с противоположного берега. Заговорить было нельзя — слишком далеко, тут и крик-то не донесется. Издалека лицо Ника казалось размытым пятном. Какое-то время Майкл и Ник стояли и смотрели друг на друга через озеро. Потом Ник приподнял руку в неторопливом приветствии — почтительном и ироничном. Майкл выпустил из рук канат и замахал в ответ. Но Ник уже отвернулся и уводил за собой Тоби. Лодка лениво застыла посреди озера.

Глава 7

Майкл знал Ника Фоли давно. Необычным было их знакомство, и обстоятельства его другим членам имберской общины известны не были. Майкл не разделял уверенности Джеймса в том, что suppressio veri равносильно suggestio falsi [18]. Впервые он встретил Ника лет четырнадцать назад, Ник тогда был четырнадцатилетним школьником, а Майкл — начинающим школьным учителем, в ту пору ему было двадцать пять лет, и он надеялся получить сан священника. В свои двадцать пять Майкл уже понимал, что он, что называется, извращенец. Совратили его в школе, когда ему было четырнадцать, и за школьные годы он пережил два гомосексуальных романа, которые и по сию пору оставались в числе самых сильных потрясений в его жизни. По более зрелом размышлении он перешел к общепринятой точке зрения на такого рода отклонения. И когда поступил в университет, искал всяческой возможности сойтись с представительницами иного пола. Но обнаружил, что женщины его не волнуют, и на второй год студенческой жизни начал потихоньку скатываться в компанию тех, чьи наклонности не отличались от его собственных. То, что было привычным для этого круга, вскоре и ему вновь стало казаться дозволенным.

В течение всего этого времени Майкл — как и со времени первого причастия — не переставал быть страстным, хоть и не всегда последовательным приверженцем англиканской церкви. Ему и в голову не приходило, что религиозные убеждения могут вступить в конфликт с его сексуальными наклонностями. Более того, каким-то непостижимым образом они питались одним, глубоко сокрытым источником, и, смутно догадываясь об этом, он намеренно закрывал на это глаза. Но к исходу студенческой жизни, когда помыслы о сане приняли более конкретные очертания, у Майкла будто пелена с глаз упала, и ему открылась вся зыбкость его положения. До этого он время от времени ходил к причастию. Теперь ему казалось невероятным, что он смел приблизиться к столу для причащающихся. Привязанностям своим он не изменил, но причащаться перестал и пребывал в смятении, отчаянно предаваясь пока тому, что теперь считал самым страшным своим грехом. Даже укоренившаяся в нем тяга к религии, даже любовь к Богу казались ему в самой сути своей порочными. Немного погодя, правда, не без помощи священника, которому он открылся, здоровое начало в нем восторжествовало. Он распростился с тем, что ныне считал уже своим пороком, и вернулся к религиозным обрядам.

Переворот, на который он решился, проходил на удивленье безболезненно. Из Кембриджа он уезжал иным — обуздавшим свои страсти и, как ему представлялось, исцеленным. Далеко позади остались и дни безразличия, и дни покаяния. Прежние любовные истории теперь казались etourderies [19] юности. Майкл вступал в жизнь, сознавая, что наклонностей его уже не изменить, но он был твердо уверен, что потакать им ни за что не станет — не позволят те жесткие моральные принципы, которые он отныне исповедовал. Из духовного кризиса он вышел победителем. Теперь, преклоняя колени для молитвы, он не мучился чувством вины или страха, которые прежде душили его, лишали способности обратиться к Богу и превращали молитву в сумятицу душевных порывов. О себе он думал как-то отрешенно и без тревоги, уповая на то, что любовь к Богу пустила в нем корни более глубокие, нежели причуды его эгоистичного и непростительного греха, и потому грех этот непременно вытеснит. В будущее он смотрел с надеждой.

Окончив Кембридж, он год провел за границей, учительствовал в швейцарской школе, затем вернулся, получил в закрытой школе для мальчиков место преподавателя шестого класса. Работа пришлась ему по душе, спорилась, но минул год, и он твердо решил стать священником. Он переговорил кое с кем, в том числе и с епископом, и было решено, что год еще он проработает в школе, попутно изучая теологию, а потом поступит в духовную академию. Радости Майкла не было предела.

Присутствие в школе Ника Фоли было ощутимо для Майкла с самого приезда. Нику в ту пору было четырнадцать, и он был ребенком исключительной красоты. Умный, дерзкий мальчик, он был для сверстников средоточием любви и ненависти, заводилой и местной знаменитостью. Иссиня-черные вьющиеся волосы, будь они подлиннее, походили бы на шапочку гиацинта, но были всегда тщательно подстрижены и обрамляли его продолговатое лицо эффектно небрежными завитками. Носик был слегка вздернут. Лицо у него было бледное, и поразительные глаза — темно-серые, с длинными ресницами, тяжелыми веками, которые всегда были прищурены, то ли для того, чтобы подчеркнуть длину ресниц, то ли для того, чтобы показать свою проницательность, хотя и в том, и другом сомневаться не приходилось. Красиво очерченный рот обычно был искривлен ироничной усмешкой или с угрожающим упрямством поджат. Он был мастером по части гримасничанья и из лица своего творил самые разные маски — тревожные, умильные, соблазнительные. В классе он обычно принимал сардоническое выражение лица да еще для пущей важности свешивал свои длинные руки через спинку парты. Учителя в нем души не чаяли. Майкл же, еще слепой к его достоинствам, считал его не очень далеким. Так было в первый год.