Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

А в это время — Психея боролась за право быть с любимым Эротом на Олимпе. Правда, Персефона искренне не понимала, что нашла эта чудесная девушка — она успела с нею познакомиться — в юном зазнайке и маменькином сыночке. Одного взгляда на капризного избалованного Эрота было достаточно, чтобы понять — он ни капельки не любит Психею. Но Психея была готова на что угодно, даже унижаться перед Афродитой, лишь бы быть с Эротом. А ревнивая богиня Любви всё никак не могла успокоиться — придумывала для невестки задания одно страшнее другого.

И вот Психея — тоненькая веточка с глазами в пол лица и русыми волосами ниже колен — оказалась у входа в Аид: свекровь отправила её за водой из Стикса[2].

Танатос тогда чуть с ума не сошёл: хотел быть рядом и опасался, что его заметят. Ведь если раньше, будучи смертной, Психея не могла видеть его — только чувствовать холодное дыхание гибели. То теперь, став женой Эрота, побывав на Олимпе, она вполне могла разглядеть бога Смерти и испугаться — ведь он так уродлив. Поэтому он старался на расстоянии скользить за ней незримой тенью, направляя, помогая, страхуя. Хотя сложно оставаться незаметным, когда твои крылья звенят — градом по железу.

А потом Персефона услышала зов — он никогда прежде не просил о помощи: «Царица, защити её. Мне — нельзя. Она чувствует меня».

Она помогла — ей нравилась Психея.

Провожая Психею со склянкой, в которой плескались черные воды Стикса, Персефона сказала, пожав той руку:

— Ты всегда можешь рассчитывать на меня.

— Спасибо, — тихо ответила Психея и вскинула на неё свой проницательный взгляд. — Тебе не страшно здесь: темнота, чудовища, холод?

— Нет, — честно ответила Персефона. — Там, где есть любовь, отступает тьма, прячутся монстры и всегда тепло.

— Любовь? — удивилась Психея. — Разве она возможна в Подземном мире?

Персефона сжала её ладони, заглянула в глаза, коснулась душой души: услышь! пойми! почувствуй! ты же такая мудрая!

Но всё же сказала:

— Ты даже не представляешь, как подземные умеют любить. Это, как семя, которое из мрака грядки тянется к солнцу, ликует, поёт, отдаётся целиком.

Глаза Психеи — прозрачные озёра с рассыпанной по дну галькой — распахнулись, в них дрожали чистые слёзы понимания и восторга.

— Я вижу это в тебе — любовь. Даже на Олимпе такой нет.

Персефоне хотелось крикнуть: «Так не уходи, и у тебя будет такая. Ты станешь единственной и самой нужной!», но она знала: Танатос никогда не простит, если она откроет Психее правду о его чувствах. Осталось только крепко обнять на прощание хрупкую, но такую сильную душу, и отпустить.

С Танатосом Персефона старалась тогда не пересекаться: не знала, что скажет ему.

Впрочем, бога Смерти почти всё время не было в аиде — он носился над землёй, собирая свою скорбную жатву. С особенным наслаждением срезал пряди у поэтов, воспевавших вечную любовь и сочинявших сказки о Красавице и Чудовище.

Психея пришла ещё раз.

Персефона, памятуя уроки Гекаты и заглядывая в свитки из Звёздного Чертога, создала крем, сохранявший вечную красоту. Конечно же, об этом прознала Афродита и отправила невестку за чудо-притираниями к самой Персефоне, видимо, надеясь, что та не вернётся: на поверхности Кора и Психея не очень показывали, что знакомы и дружны.

В этот раз Психея уже не боялась спускаться в Подземный мир — знала, что Персефона не откажет ей.

— Представляешь, — лепетала она, помогая Персефоне растирать порошки и травы для крема, — когда я шла сюда, на меня вдруг повеяло холодом, но холод этот был… тёплый. Странно, правда.

Нет, совсем не странно, подумала Персефона. Теперь понятно, зачем на днях Танатос одалживался у Аида шлемом-невидимкой.

— А потом я услышала голос — такой печальный. Он сказал мне, что нужно взять с собой медовую лепёшку — для Цербера, и два обола — для Харона. И вот я здесь.

Персефона наложила крем в миленькую коробочку, украшенную жемчугом и перламутром — символами Киприды, родившейся из морской пены и прибывшей к берегу в огромной раковине.

— Вот, возьми.

Психея радостно обняла её и спросила:

— В чём секрет твоего крема, что даже сама Афродита захотела его?

— Я добавляю туда по капельке своей красоты, — лукаво заметила Персефона.

Психея хихикнула:

— Это сколько же её у тебя, если ты становишься только краше!

— Тсс! — Персефона приложила палец к губам. — Афродите смотри не проболтайся.

Психея посерьёзнела и кивнула: они обе в полной мере испытали на себе, что значит кому-то тягаться красотой с Прекраснейшей.

Персефона проводила новую знакомую до самого входа в Подземной царство, и тут девушка замерла, поражённая красотой цветка, росшего каменистой скудной почве. Огромный, алый, как кровь, венчик сиял изнутри тысячами тычинок-звёзд, изящный стебель, покрытый волосками, грациозно клонился. Казалось, цветок тихонько звенит.

— Это твоё создание? — спросила Психея, завороженная красотой растения.

— Нет, — покачала головой Персефона, — он вырос из слёз чудовища, обретшего душу.

— Разве чудовища плачут? — удивилась Психея.

— Верно, не плачут, но глаза у них — кровоточат. На самом дне. Там, где в зеркалах внутреннего мира отражается сердце. Вот из этой крови и рождаются такие удивительные цветы.

— Можно мне взять его? — спросила Психея.

— Конечно, — сказала Персефона. — Мне кажется, чудовище было бы радо, узнав, что он у тебя. Береги его, как душу.

Психея осторожно сорвала прекрасный цветок и унесла с собой.

Больше они с Персефоной не виделись.

Говорили, Психея вполне счастлива с Эротом, и у них даже родилась дочь. Психея стала бессмертной — сам Зевс принял её в пантеон.

Тот брак, скреплённый узами Гименея, был в буквальном смысле заключён на небесах.

А ещё говорили, что в спальне Психеи стоит в простой вазе удивительный неувядающий цветок, алый, как кровь, и мерцающий, как мириады звёзд, печальный и прекрасный, рождённый из слёз чудовища, обретшего душу…

______________________________________

[1] Смерть не означает физическую кончину, а свидетельствует о завершении определенного этапа в жизни, переходе на новый уровень. Вероятно, подобное изменение скажется на мировоззрении, заставит иначе смотреть на многие ситуации.

[2] Стикс (др. — греч. Στύξ «чудовище») — в древнегреческой мифологии — олицетворение первобытного ужаса и мрака, из которых возникли первые живые существа, и персонификация одноимённой мифической реки в Подземном мире.

Те события проносятся в голове, как на очень быстрой перемотке. Так, что начинаю хватать ртом воздух, цепляясь за рукав Аидова пиджака.

Нынешняя же невеста тихо взрыкивает, дематериализует своё оружие и шагает к непрошеной гостье, которая сейчас опасливо прижимается к стене, с ужасом оглядывая всех нас.

— Ой, я не вовремя, — бормочет она. — Простите… не знала…

И как-то совсем скисает, сильнее прижимая к себе пресловутую коробочку из-под крема.

— Сегодня моя свадьба, — говорит, наконец, Афина, приближаясь к ней, — и я не потерплю больше постных мин. Мне хватает и двух, — она кивает себе за спину, где маячат шкафоподобные фигуры Гефеста и Геракла.

Приобнимает Психею за плечи и ведёт в пиршественную залу, точнее, в обычную столовую научного института, временно переоборудованную в оную.

Мы все следуем за ними.

Я отмечаю, что Психея сейчас похожа на испуганную земную библиотекаршу: строгий серый костюм с прямой юбкой до колен, простая белая с чёрную полоску блуза и туфельки-лодочки. Прическа — узел на затылке, из которого выбилось несколько русых локонов. Вид совсем не праздничный.