Горислава - Вениамин Колыхалов

Помнишь мое выступление на колхозной сходке? Не понравилось оно кое-кому из района.

— Ты тогда перегнул дугу.

— Чего перегнул?! Резанул правду. Ранешняя деревня знала барина и управляющего. Вот и вся бухгалтерия.

— Ты чё царское время трясешь? Тогда мужика особые думы терзали. Не от хорошей жизни поговорка родилась: один с сошкой, семеро с ложкой.

— Сейчас за ложку не семеро хватаются. Не сочтешь.

— Вот и ты от сохи отпал. А место у ложки не уступил.

— Я не отпал. Пнекорчевателем лесные завалы расчищаю. Ты тоже вождя пролетариата изучал на политзанятиях. Знаешь его железные слова: главной движущей силой всего человечества есть трудящийся человек. Мы — трудящиеся. Мы — мощь. Над нами всякие бумажные мощи висят. Скоро без инструкции, указаний рта не раскроешь.

— Не убегай от главного вопроса. О деревне говорим. За что воевали мужики, революцию делали? За волю. За землю. Получили и то, и другое. Это два кита. Третий кит самый упористый — труд. Вот тут и собака зарыта. Самый шаткий кит оказался. Разленился народец. Ему бы галушки в рот сами скоком валились. От труда, как из тюрьмы, побег совершают. Всякое тунеядное сволочье расползлось по стране. Свои дворы, дома обороняют от жулья. Колхозный, совхозный двор, заводские склады хоть сегодня по крохам растащи… Эх, Василий, Василий. Как мне на фронте светло мечталось. Думал: забастричим фрица в Берлине, вернусь в деревню с песней победной. Ух и заживем тогда. Дом новый пятистенный срубим, чтобы всем найденовским миром в нем жить: с сыновьями, снохами, внучатами-пострелятами. Срубили. Гришка первый женился и… отделился. За ним ты в райцентр сбежал. Разве мы чем обидели вас? И хлеб и слово ласковое — все поровну от родителей получали. Ученые атом в раскол пускали, до ядра добирались, а по деревням семейное ядро давно в раскол шло. Дележ скота, инвентаря, полушубков… Позорище. Ну, ладно — отделились. Сделали от родителей малого кругаля. Но ведь и на большой потянуло: деревню бросили, колхоз на погибель оставили. Давай, Васька, я тебя выкуплю из смех-колонны. Вертайся. Машину подарю — «Волгу».

— Дари. В райцентре пригодится. Здесь куда на ней махнешь? Выруба. Болота. Луга. Скоро с мамой совсем остареете. Все равно вас к себе заберу.

— Забе-е-еру-у-у… не лукошки мы.

— Не придирайся к слову. Там больница. Врачебный пригляд будет.

— Ничё, тут за нами кладбище присмотрит. Днем и ночью кресты на дозоре стоят. Не проспят, позовут в нужный час.

— Ба-тя! Не вешать носа! Гвардеец, сапер бывший.

— Вешай не вешай — переправу через жизнь все равно придется когда-нибудь наводить. На домовину тоже, чай, доски идут. Топор, пила, гвозди — все пригодится.

— Отец, чё вы крестьянским сходом председателя не сковырнете? Гребет себе. Подкормыши из района приезжают. Председатель в каждом смутьяна видит. Не успеешь рот раскрыть, затычки готовы: молчать! Свободы лишу! Размагнитил колхоз — дальше некуда.

— Ге-рой! Перебежал в дальний окоп, кричишь оттуда: сковырните председателя! Он тебе не табачина на губах. Человек. Партеец. И ленивого жеребца не лишай овсеца. Плохо, но тащит воз колхозный. Поставь другого — совсем остановится. Скоро, Василий, и везти нечего будет. К закату хозяйство идет. Всякую мелочевку сливают в один сосуд. Мы с Гориславой из Авдотьевки уезжать не собираемся. Небо от нас никуда не уйдет. Васюган тоже. Огород, тайга, озера рядышком. Сколько сможем, скотину будем держать, вас подкармливать. Пока мы живы — мясоедничайте. Потом не обессудьте. Будете кукурузными хлопьями питаться, брюкву грызть — нам все равно.

— Не про-па-дем.

— Мы разожгли колхоз в свое время, как яркий костер. Вы его задули. Всяким поганым хламом забрасывали: ленью, пьянкой, бегством от труда… Молчи! Тоже не всегда в стахановцах ходил. Иногда размочишь горло — неделю просушить не можешь.

— Так без выходных, без проходных.

— Матери, мне каково доставалось? Придет смерть — общий вечный выходной — наотдыхаешься. Не ты ли плакал над книжкой, когда о несжатой полоске читал? Бедный хлебушко… да как он под снег не убрамши уйдет… сколько караваев испечь можно… Вспомни, как три года назад наш хлеб под дожди да под ранний снег ушел. Не полоска — поле большое. Списали. Сеялки, культиваторы, трактора, хлеб на корню одним росчерком пера — в мертвецы. Укорачиваем век технике, скверно храним, неряшливо ремонтируем. Обращаемся и того хуже. Подойдет черед — деревню спишут. Чего с ней, Авдотьевкой, чикаться?! Мало ли таких пристяжных кобыленок в Сибири, в стране? Натерла холку — шасть с дороги. Далеко дело идет. Мы и совесть потихоньку в расход списываем. Эх, сын ты мой, сын младший. Тебе после нас жить. Запомни слова отцовы: разрушение труда пострашнее самой лютой бомбы. Разучимся работать, станем потребленцами — схватит нас любой враг когтями, не пискнем. Щит поднимать силы нужны. А сила от хлеба плодится.

Недавно деревня Федула Стахеева похоронила. Восемьдесят с гаком прожил. Напоследок ноги отказали. С кровати не вставал. Приду попроведать, Федул улыбочкой встречает. Говорит: смерть давно пограничный столб вкапывает на моей территории, да вкопать не может. И сияет глазами, и подмигивает. Хворь нутро разъедает, несколько глотков жизни осталось, а старичок весел, словно готов в клуб идти, балалаечников слушать. Все мастерит-мастерит что-нибудь. Веретенце при мне строгал, шкуркой наждачной шлифовал. «Вот, — пояснил мне Федул, — подарочек Матрене готовлю. Старушка моя милая с прялкой не расстается, шерсть доит, ниточки вьет». Через два дня вкопала-таки смерть пограничный столб. Старичок сухонький, легковесный. Гробик почти детский. Говорила Матрена: «Перед самой смертью лукошко попросил и зерна. Насыпала ему пшенички. С подушек подняла, посадила. Он руку в лукошко. Поцеловал зерна, зажал в кулачок и стал пол пшеничкой засевать… да все вправо, все вправо развей пускал… так и помер…».

Вот она, сынок, тяга человеческая. Труд — вечная заповедь земли. Руки не для безделья природа дала. Уходят Федулы, землю вам поручают. Посчитай, сколько веков Русь стоит, сохраненная трудом и войнами. Пот и кровь — влага соленая. Она сохраняет жизнь и нашу землю. Война великая не сама по себе сгинула: народ наш свалил ее. Не позволил врагу замутить родники, ярмо на шею набросить. Войны, Василий, те же стихийные пожары. Затушишь — дальше жить надо. Наиглавнейшее мужичье дело — земля: пашни, сады, луга. Федул перед смертью лукошко с зерном попросил. Пшеничку поцеловал — не винтовочный приклад.

С войны мы на крыльях Победы летели. Ликовали: кончилась распроклятая! Берлин повержден. Рейхстаг стоит индюком общипанным. Колеса под теплушками выстукивают: домой, до-мой, до-мой. Один рябоватый ушлый солдат пристал к старшине: «Поделись, герой, медалями. Куда тебе столько — плитой могильной грудь давят». — «Снимай любую, — отбоярился старшина, — да заодно раны осколочные с ноги прихвати». Весело ехали. Общий котелок с вином, как братину, по кругу пускали. Мимо земли чужие проплывают, речки, а мне бросом в глаза поля авдотьевские, Васюган половодный. Изба виделась: Горислава на крыльце и Гришутка-первородок. Он в тылу не баклушничал. Сгреб меня при встрече — косточки хрустнули. Стою с ним грудь в грудь, думаю: никогдашеньки не расстанемся больше. Будем землю пахать да невод в речку заводить. А он навар денежный колымский иметь захотел. Погнался за ним, поле труда, как поле боя, оставил. Учти, Васька, закатится колхоз в тучу — и мои детки в том повинны будут. Между нами стариками и между беглецами колхозными широкая межа пролегла. Дерн на меже крепчает. Колючник разный прет — осот да молочай.

— Распашем! — усмехнулся младшак. — У нас плуги-други надежные.

— Вертайся, Васька, вертайся. Зачем землю колхозную шельмовать? Она нас вскормила. Васюган вспоил. Смех-колонна твоя год-другой поковыряет пустоши, потопчет болота и смоется куда-нибудь. И вас, дураков, сорвет. Будете перекати-поле да перекати-луг. Я тебе передам бригадирство. Всеми кормами управлять будешь. «Волгу» ведь обещаю в подарок.

— Надоело, батя! Зае-зае-заело тебя на этом колхозе, как иголку на старой пластинке. Не будет мехколонны — нефть есть. Вон город новый северный на попа ставят. Работенки везде — по ноздри. Я пока знаю одну беспроигрышную карту — карту страны. На любую новостройку ставку делай — не прогадаешь. Я не лодырь, работы не трушу. Сольют авдотьевский колхоз с другим или, по твоим словам, спишут, под уклон пустят — значит, на данном этапе жизни он не нужен. Сейчас крен на хозяйства крупные. Всякие колхозики-заимки только в ногах путаются. Нам в мехколонну сторож нужен. Пойдешь? Денег с надбавками, с накрутками не меньше будешь получать, чем в колхозе.

— Нет, сынок, на бездельную должность я не потяну. Если детей при деревне не усторожил — грош мне цена. На этот грош никакие накрутки не нужны.