Сонадариум. Полёт Ли - StEll Ir

Я стоял нашей школы совсем на углу – ждал когда… Непонятно мне было как происходит невидимое то движение в воздухе и не в воздухе, что берёт так легко за людей, правит ими и не столь уж умело всегда, сколько сил пропадает нерационально и попусту!..

Ты, задержавшаяся, показалась мне вдруг на бетонном крыльце: раскрасневшаяся от стыда за всё возможное, что я мог представить себе о строении вселенной, пока тебя не было, и растрёпанная как комета Галлея от нас и от невозможности врезаться в что-нибудь…

- Что это?.. В воздухе!.. Я люблю тебя всё сильней, а оно надрывает частицы и элементарные множества… Порой мне начинает казаться, что пальцы перестают слушаться меня и я не могу мановением величия собственных рук достичь неба… кончиками… именно кончиками пальцев… именно кончики пальцев выходят из-под контроля и источаемый плавно всем телом ток взрывается ярко в них безумным ядером вместо мирного дня!..

Ты улыбнулась так, что стало сразу просто всё в понимании не только у тебя, но как-то и у меня… Нет-нет, я не понял ещё ничего из мне казавшегося, но мне показалось и не совсем обязательным сложное то познание рядом с тобой…

- Представь вселенную, Малыш, средоточием нитей энергии идущих из бесконечности в бесконечность во всевозможных направлениях – это помогает…

Ты решила, что я ученик… Я согласился, лишь вспомнил и сразу сравнил как тогда мы с тобой и теперь вы почти что под лестницей, нам тоже тогда было так невтерпёж и так некогда… Я учиться решил у тебя… И надолго, чтоб знала ты, как учить бестолковых балбесов как я, а тебе всё равно уже нравилось, ты всегда изумляла меня отклонениями… Я представил вселенную ниточкой по которой идут поезда все в одном направлении навсегда, навсегда, навсегда… И некому… совершенно некому их пустить под откос… Я уже улыбался тебе, как тот солнечный пионер, что познал – больше нету война!.. А ты обеспокоилась слегка, потому, наверное, что думала – девчёнок в партизаны не берут… Но я обернул вокруг себя такие-такие прозрачные ниточки твоей вездесущей энергии, замер в коконе, разрезая в себе, словно молнией – зачатки крыльев и суть… А уж потом развернул понимание, взял тебя под крыло, потемнел и в полёте смотрел и смотрел – ведь в глазах у тебя нету дна, света и дня… Так откуда же я – огонёк?..

P.S. Вот вы утверждаете, что по-прежнему не знакомы с термином «распашонка», а мы утверждаем, что эрологические корни его несомненны…

Если тебя заново и заново и заново убеждают в том, что аббревиатура УЗИ относится к автоматическому огнестрельному оружию производства обманутой нации, а не к способу внимательного всматривания в твой следующий пол в период внутриутробного развития – не верь… Отсылай их туда, куда всматриваться можно вечность, и вечность окажется незначительным расстоянием от краешка губ до готовности добровольно надрезать себя ради присутствия следующего шага в этом мире легкоплавкой любви…

Водомер (Полёт_ли...)

Я открыл дверь и стал в воде. Река окутала глубиной, плыть было легко и сквозь зелёный полумрак всё неслось как крыльями рассекая подводное пространство.

Тот дом… или дурдом… Прибежище стариков и инвалидов… Маленькое отражение большого окружающего мира, которого почти и не существовало здесь. В полутьме окружающего воздуха я пытался понять и спросил «Может быть?». «Вряд ли…», отреагировал кто-то проходивший мимо, но мне было и не сильно смотреть. Я ждал… На локтях я покинул предбанник-прихожую и продирался уже пластуном сквозь ненасытное движение большого города. Город готовился к третьей войне. «Что значит Песнь-Мир?», спросил я у попутчика, сидевшего рядом со мной в городском каком-то автобусе. Попутчик тогда достал деньги, пачкою, многие, уложенные у него на животе под майкой и отдал их все мне. Он сказал «Теперь они не нужны. Теперь нужно оружие». Под майкой оставался у него один пистолет. Мне тоже были они не нужны. Мне и оружие было не нужно. Я вышел из автобуса в двери готовившегося к погрому магазинчика. «Коммунизм?», уточнил я у чёрной продавщицы. Она была невозмутима и я взял банку так и не ставшего мне понятным вещества. Пора было уходить и я торопился домой. Это не был мой дом. Это было одно из моих последних прибежищ и там уже прошла волна неуюти. Чтобы не опоздать, я отвлёкся на второй адрес. Там ещё всё было в порядке, но ждать волны было недолго, я и не ждал. На локтях, серым городским пластуном полз я по улицам и взгляд мой тосковал по многим поколениям ключей от запертых и незапертых, от наглухо заколоченных и брошенных в спешке распахнутыми, от разных многим, но объединённых одним – от больше ненужных, входных дверей. Ключи выбрасывали демонстративно и массово, и ключами были усыпаны канавы вдоль дорог, по которым я полз. Люди искали оружие. «Для чего высотой так смешно?», спросил я у одного спешно бегущего и понял давно, что одним из самых сильных видов оружия в этой войне будет безоружность.

Я вынырнул из хрустально-зелёной речной воды на солнечный песчаный берег. «Берегите себя!», сказал я рыбаку и не поняв пошёл искать мост. Перейти через мост всегда было подвигом. Мост рассыпа́лся раз за разом, но не всегда. А всегда лёгок был и красив, потому, наверное, что был ближе всех к небу. Волной той смыло его… Я стоял и с подругой смотрел на остатки великого прошлого. Я прекрасно знал, что из прошлого мы совершим великое будущее, и мост будет восстановлен и ещё более могущ, но пока лилось мне в душу стоять и смотреть. Как печаль крадётся и, вкрадываясь, надрывает мне нежно так нутрь – насмерть…

И опять ехал я на деревенском пыльном автобусе в страну гор и великого ша́баша. Я не был силён, меня самого гоняло как мёртвую крысу по жутким, но прекрасным внутри подземным подвалам. Но они ждали меня видимо как самого главного и мне не совсем в радость был ша́баш их… Я успел как раз вовремя. Волна, огромностью своей сравнивающая зелёные горы, поднялась из моря и шла на привычные пляжи людей, через места моего несокрушимого детства. Я знаком уже был с людьми. Они бежали и прятались от того, от чего убежать было просто никак. Огромная волна шла по горам и они пытались уходить в горы, дальше от берега… Остановил их огонь. Горы поступились обычаем и, нарушив незыблемость, пропустили сквозь недра великий огонь навстречу большой той волне. И с совсем уже мало людей мы остались на самой вершине пока на мгновенье нетронутой ни огнём, ни водой. Мы прокрались в спасенье во щель… В щель горы, в пещеру как мы хотели так думать – спасения. Там было спокойней пока и кромешный ад переливался по-другому – стонами раненых и страхом укрывшихся. В неумелых молитвах постигался их страх… Я задержался на входе в убежище, потому что не спешил, а в скромном углу из тьмы и её собственного света сидела она. Женщина с грудным ребёнком на руках, которой не могли коснуться ни страхи, ни тьма. «Мы умрём?», думали люди сквозь меня обратив надежду и боль свою к ней. А у меня с самого сотворения мира были нелады с их безнадёжной надеждою. «Нет», сказала прематерь с младенцем моей глубоко надёжно запрятанной радости, «Поздно. Вы все уже умерли давно. И даже конец света давно уже кончился… Это ад». От простых тёплых слов стало мне горячо, огонёк мой внутри забился о грудь горячей и я покинул предел, разрывая кромешную тьму о прозрение…

Я очнулся в доме из будущего. Я узнал его по квадратной стерильности и теплу на душе, несмотря на телесную ещё жёсткую боль. «Мы тебя еле вытащили. Ничего, теперь будет спокойно. Ты жив», сказала Эйльли, а я не мог говорить. «Что… было… со мной?», я не помню даже говорил я или думал во сне. «Расстрел», улыбнулась она, «О серую стенку глазами. Не привыкать?». Серую стенку я помнил и сквозь тяжесть ресниц вспоминал изобретённое мной в каком-то сражении «Не привыкать!». Остальное оставалось за рамками. «Ты когда-нибудь вспомнишь потом…», сказала Эйльли капельку грустно над мной, «Ничего. К тому времени, когда ты начнёшь вспоминать, тебя уже многое не устрашит. Посмотри сквозь окно. Это очень далёкий наш век». И я увидел окно. Свет и солнце прекрасного будущего сквозь безграничный квадратный проём… «Люди… умеют… летать?», спросил я. «С тех самых пор…», улыбнулась она, «Отдохни. Мы с тобой полетим»…

Вокзал надрывался о тьму. Поезда приходили и отправлялись не дождавшись меня. Я шёл сквозь вокзальную тьму и не мог найти выход. К поезду я опаздывал навсегда… Выйти в город, увидеть улицы, пройти сквозь подземелья метро… Я спускался на эскалаторе в тьму моих бесконечных проходов… Коридоры из полусвета и тьмы тянулись своим протяжением сквозь меня… Здесь. Дверь-проём в жёлтый свет. Больница для таких же безумных как я. У вас болит зуб? Или совесть? Или вы просто больше не можете? Это здесь. Добрая доктор в белом халате провела до кресла из тьмы. Подождите немного, я скоро вернусь, а становилось легче и жёлтый свет ласкался палатою о белые стены. «Мы здесь выживем», простая сентенция посетившая мозг прикрывала ладошкой глаза. Я спрыгнул с поезда и побежал рядом с ним, пытаясь то ли нагнать, то ли перегнать, но придорожная насыпь терзалась с под ног, и быстрей, и быстрей, и быстрей исчезала в глазах – я взлетал над насыпью и над собой...