Под городом Горьким - Василь Ткачев

Миновав этот штришок в своей жизни, баба Дуня дальше жалуется сыну на Таньку, опять плачется, что была война и не вернулся Платон, а то б и детишек у нее имелось более, а не один Митька, и было б тогда кому заступиться за нее... Поплакала. Погоревала. А потом тяжело поднялась, сказала тихо и отрешенно:

– Это чтобы можно было открыть двери и прийти к тебе, Митька, я б пришла... ей-богу... с каждым часом мне все тяжелее топать до своей избушки... чтобы не идти мне уже домой... то и хорошо было б...

Баба Дуня шаркала ботиками по заросшей травой дороге и в этот момент услышала, что к лавке подъехала автомашина. Узнала: хлебная. Та всегда так тарахтит. В лавку сегодня она опоздала, явится на шапочный разбор. Женщины наберут сейчас хлеба и разойдутся, только и увидишь их.

А ей, между прочим, и не надо сегодня туда – с сыночком, с единственным своим, наговорилась. Забыла, правда, похвалиться ему, что сразу три клюки сделал ей правнук Колька и сказал, пострел, передавая их: «На одного коня садись, бабушка, а двух спрячь, чтобы та бабушка не видела. Запряжешь, когда надо будет».

На правнуковом коне она сейчас и едет...

СЛЕПОЙ И ЗРЯЧИЙ

Футляр для гармони шил сам Якут. Из меха. Ничего более достойного под руку не подвернулось, а время не ждало: хватит, поклевали носами на скамейке, сложив руки, пора и деньги зарабатывать, не смылки. Тем более, ситуация такова: каждый, кто хоть немного шевельнется, смотришь, – что-то и поимеет. В кармане. «Куй железо, пока Горбачев!»

– Так что, Митрофан, готовься! – похлопал по плечу гораздо старшего и еще более несчастного, чем сам, земляка, пьяница и лежебока Якут, который привез из далекого севера не капитал, а прозвище. – Ты слепой – тебе и карты, как говорят, в руки. Будем зарабатывать. Деньги! Завтра первым автобусом в город, Рихтер!.. Около базара, где самая толкотня, я тебя и посажу, а шапку, как и положено... Есть шапка? Имеется? Самая затертая? Еще лучше, чтобы ее мыши поточили.

–Найду,– покорно кивал Митрофан, а потом опять нацеливал свои незрячие глаза мимо Якута, и, кажется, мимо жизни...

– Помогу найти, – обещал Якут. – Помогу. Для такого дела и новую можно шапку изуродовать, погрызть... Как в театре. Сам же буду я поодаль стоять, стеречь, чтобы кто тебя не объегорил... не смахнул, как та корова языком, приобретенное. Худо-бедно, а выпить за что будет. Наскребем. Не может быть, чтобы не накидали. Дураков на наш век хватит. Это я не громко говорю? Не подслушает меня какая падла? – Якут покрутил по сторонам головой, лохматой, похожей на пук старого льна, который где-то валялся на чердаке до лучших времен. – На твои глаза, ты уж извини меня, Митрофан, глянешь – и сам бросил бы в шапку, если бы было что. Извини, нету. Но будут, будут госзнаки, по почкам им!.. Футляр, хоть и не из кожи, из мешковины, но гармонь из него не вывалится. Крепок. Пуговица вот... Жалко, ты не видишь... Красивая пуговица. И большая. Как старый буфет – с росписью. С пальто у матери снял и по центру футляра пришпандорил. Зашпиливается. Давай, давай руку... Пошарь. Как, а? Понравилась пуговица? А бечевки, или ремни, чтобы за спиной висела музыка и не болталась, а то и растрястись может, чего доброго, с колхозной сбруи сварганил... Подтяжки, или как их... Хочешь пощупать?

– Бабу чтоб – пощупал бы, – тонко фыркнул Митрофан, проглотил слюну и заболтал босой, с потрескавшейся пяткой, ногой. – Ты, Якут, должен тебе сказать, много говоришь. Меньше говори. Я что, бревно, что меня надо тесать и тесать? Так нет же!..

Якут выдержал незапланированную паузу:

– Да ты, корешь, не волнуйся: я тебя, как важную птицу, буду за руку вести, и гармонь понесу, только перед самым концом, около дерева, на тебя надену... Чтобы не догадались, что на пару работаем. Для большей гарантии. Конспирация.

Митрофан, чуть встряхнувшись, прошептал:

– Мне бы, как на фронте перед боем, свою законную порцуху – для храбрости, а? Сотку чтобы. Трясет всего...

–Ну, ты и даешь! Ну ты!.. На билет хоть бы наскрести. Тебе хорошо – бесплатно, а я голяк – без единого зайца в кармане. Пойду просить... Клянчить пойду... Хоть, чувствую заранее, никто не отстегнет. Рискну. Пускай еще раз плюнут мне в харю. А что делать? Другого выхода нет. Когда заработаем, создадим свой фонд... И тебе будем оставлять на утро каплю какую. Как закон!..

– Ты оставишь,– пробубнил Митрофан, медленно поднялся, нащупал защелку на двери, и по его голосу, и по рукам не трудно было определить, что слепой музыкант не шибко стремится в тот город с немного авантюрной для него миссией.

– Так я ровно в шесть буду! – дохнул из-за спины на Митрофана Якут. – Разбужу. Гляди ж!..

Митрофан бросил на крыльцо футляр, сел. Якута слышно не было, и он ощутил себя чрезвычайно легко, счастливо, будто только что отвадил надоедливого комара, который, паразит, все жаждал напиться его крови. А для себя, хоть и непросто было, решил: хорошо, съезжу в тот город, посмотрю, что получится. Может, и правда есть возможность заработать сколь какую копейку? Деньги надо. Не секрет. На хлеб не хватает, не говоря, что и выпить жажда есть, другой раз и крепко хочется. Одно настораживало Митрофана, что Якут, бродяга, обхитрит его , если что и появится в той шапке, выгребет с мусором. «Не дам!» – твердо решил слепой музыкант и, нащупав футляр, двинул с ним в дом.

Утром Якут выполнил обещание: был тут как тут.

– Готов, Рихтер? – нацелил он глаза на окно, за стеклом которого старался рассмотреть Митрофана.

Увидев, что тот уже одет и сидит на табуретке, вроссыпь положив пальцы правой руки на гармонь, нырнул в дверь, подхватил Митрофана за рукав:

–Давай, братка, давай. Главное, не волноваться, главное – первый шаг... Он всегда тяжелый, холера, но без него, первого шага, не бывает второго, третьего... сотого! Ну, шевелись, шевелись, Митруха!.. Нас ждут грандиозные дела! Здесь наша Тюмень! Здесь наша Якутия! По алмазам ходим, едрена вошь!..

В автобус втиснулись легко – ехало в город не больно много сельчан. Митрофан с гармошкой сел сразу, около мотора, а Якут, пока устраивал его, остался без плацкарты: плюхнулась подле, не поведя и бровью, Верка Конопелька, а больше и мест свободных не имелось. Ну и хорошо. Не барин, постоит. Тем более – без денег едет. Поочередно переводя взгляд с Митрофана на гармонь, которая прикипела к его коленям, на земляков, сонных, как прошлогодние мухи, он понимал, что те начинали догадываться, куда они с инструментом намылились. Вишь ты, зрячий слепого тянет, как рак добычу под корч. Неспроста же та Верка Конопелька, пряча ухмылку в рукав, крякнула-брякнула:

– Вы никак в город, Митрофан с Якутом, свадьбу играть? В ресторане, а?

Когда галдеж утих, Якут сказал убедительно и гордо:

– Хватит пустую бульбу трескать! И колбаски хочется!..

– Так и меня с собой возьмите, – нашлась женщина.

– Без кассира обойдемся, – тихо промолвил Якут. – Баба на корабле – ерундовое предзнаменование. Сойди и не рыпайся!..

Место Митрофану Якут определил под высоким и толстым – не обхватить,– тополем . Хорошее место: людное и затененное. Шапка лежала перед самой гармонью, почти между ног, а Якут держался чуть поодаль, чтобы не примелькаться, и только изредка поглядывал, как воздействует музыка на прохожих. Воздействует. Пленит. Опускают, опускают в шапку искомканные госзнаки. Значит, порядок. Якут, словно между прочим, прошелся около Митрофана, скосил глаза в шапку: мелочь пока там, однако же и Москва не сразу строилась. Выбрав момент, он шепнул Митрофану:

–Режь, режь с таким же азартом!.. Выжимай слезу!.. Есть капуста!.. Цветет!.. В кочан прессуется!..

И пошаркал дальше, подчеркивая всем своим видом, что он с этим бедным слепым музыкантом и близко не знаком.

Пока Митрофан с каким-то мужчиной здоровался за руку, некоторое время разговаривал с ним, то музыка, конечно же, молчала. Тогда Якут нервничал, изображал Митрофану кулак, который держал в кармане: ковырять, ковырять копейку, а не антимонию разводить!.. А когда Митрофан начинал играть , лицо у Якута принимало довольный вид: вот так и давай, неуч, только еще более энергично! Не повредит!.. Карман не оттянет!..

День вскоре склонился на вторую половину. Из шапки торчали, словно сухие листья, деньги. «Пора заканчивать!»–принял решение Якут и подал голос около Митрофана.

– Выручку я себе положу,– задержал пальцы на пуговицах гармошки музыкант.– А тогда разберемся. Отойдем только, не тут же... Не на рабочем же месте...

Якут успокоился, дружелюбно ответил:

– Не бойся ты, не кину... Нам же с тобой работать. Что я, козлом буду? Да мне в Якутии алмазы доверяли!

Дошли до скамейки, стоящей на самом солнцепеке около автовокзала. Сели. Подсчитали навар: получилось, что можно хорошо выпить и закусить. И маленько еще отложить можно – на консерву - другую Митрофану, а, заодно , и на билет Якуту. Якут скалил зубы, разглаживая на своем колене помятые, как правило, бумажки, сопел и плевался: