Опера доктора Дулиттла - Хью Лофтинг

Зрители так разошлись, что пришлось им уступить и исполнить «Звонкую сбрую» еще раз.

Потом последовали песни о старом кучере Джеке, солдатский марш и «Я дитя полка, я летучий стрелок». При этом рабочие сцены за кулисами маршировали в ногу, так что их шаг был слышен и в зале. Создавалось впечатление, что где-то рядом по-настоящему идут в поход солдаты, а маленькая пичуга летит вслед за ними.

Публика потребовала повторить марш дважды, а «Я дитя полка, я летучий стрелок» — трижды.

Я не буду пересказывать здесь всю оперу. Скажу только, что вся история Пипинеллы была показана на сцене. Там была и шахта — в темноте мерцала шахтерская лампочка, из-за кулис доносились глухие, дребезжащие удары кирки, а канарейка пела песню, больше похожую на стон. Там была и жизнь на старой заброшенной мельнице, гроза и внезапное освобождение из клетки. Там была и песня любви зяблика, и его предательство.

Как ни странно, доктору Дулиттлу удалось донести до зрителей все, что он хотел сказать. Публика прекрасно понимала, где о чем идет речь, она даже улавливала общий смысл песен, хотя и не знала на птичьем языке ни единого слова.

Сцена на морском берегу, когда зеленый зяблик бросает любимую и улетает вместе со стаей за океан, потрясла зрителей. Дама в первом ряду даже достала из сумочки платочек и принялась вытирать слезы. Она так и сидела и шмыгала носом до тех пор, пока не началось третье отделение и на сцену не вышли пеликаны-матросы. Они ходили вразвалку, затевали потасовки и горланили песни охрипшими басами, ну точь-в-точь как настоящие моряки. При их виде весь зал заулыбался и даже у чувствительной дамы из первого ряда высохли слезы.

Как только занавес опустился в последний раз, доктор бросил свой оркестр и помчался за кулисы, чтобы отправить певцов домой, пока любопытные, желавшие поближе рассмотреть чудо-птиц, не причинили им вреда. Конечно, никто не хотел вредить им умышленно, нет, но птицам был нужен покой.

Не успел доктор Дулиттл добежать до театральных уборных, где сидели птицы, как директор театра поймал его за рукав.

— Половина публики готова растерзать вас, — сказал директор. От волнения он с трудом дышал и хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Они говорят, что большего мошенника, чем вы, свет не видел. Вторая половина хочет пожать вам руку и поблагодарить за чудесное представление. Эти говорят, что вы — гений. Как бы то ни было, вам следует произнести речь перед публикой. Просто так вам уйти отсюда не удастся. Вы слышите, как беснуется публика? Да, чуть не забыл, маэстро Паганини хочет познакомиться с вами, пока не началась пантомима.

Глава 9. Грандиозный успех

Одни утверждали, что талант Паганини от Бога, другие — что от дьявола, но все сходились в одном: Паганини — гений. Когда Джон Дулиттл встретился с ним, тот уже много лет пользовался такой мировой славой, какой не было ни у кого из музыкантов ни до него, ни после. Доктору Дулиттлу однажды, в Вене, довелось услышать игру великого маэстро, и с тех пор он мечтал познакомиться с ним. Тогда Джон Дулиттл был молодым, начинающим врачом. Как же он волновался теперь, когда сам Паганини пожелал встретиться с автором птичьей оперы и пожать ему руку!

Но как же птицы? Их следовало отправить домой, и немедленно! Выручил, как всегда, Мэтьюз Магг. Он взял все хлопоты на себя, в один миг нашел наемную карету и отбыл с птицами.

Успокоенный доктор Дулиттл последовал за директором театра в зрительный зал. Там, в пятом ряду, его ждал сам Никколо Паганини. Это был высокий и худой мужчина, его длинное лицо обрамляли черные кудрявые волосы. Многие утверждали, что он похож на дьявола, и, встретив его, суеверно крестились.

Но доктор Дулиттл не был бы доктором Дулиттлом и знаменитым натуралистом, если бы верил в дьявола. Он смело подошел к Паганини.

Паганини встал, и тут же в зале зашептали:

— Он встретил Джона Дулиттла стоя!

Паганини пожал руку доктору, и по залу прошелестело:

— Он удостоил его рукопожатия!

Паганини поклонился Джону Дулиттлу и пригласил его присесть рядом. Публика не сводила с них глаз и продолжала шушукаться:

— Он поклонился и усадил доктора Дулиттла рядом с собой! Неужели ему понравилась опера?

А самое главное — все это происходило на глазах газетчиков. Они тут же вытащили из карманов записные книжки и застрочили в них вечными перьями: «Мы до сих пор теряемся в догадках, почему великий маэстро удостоил такой чести доктора Джона Дулиттла».

Многие из газетчиков попытались подойти поближе к Паганини и доктору Дулиттлу и подслушать хотя бы несколько слов. Но у них ничего не получилось — директор театра знал толк в рекламе и не подпустил назойливых газетчиков ближе чем на десять шагов. Чем больше загадок останется в статьях об опере птиц, тем больше захочется публике посмотреть на представление собственными глазами, а каждая пара глаз — это один билет, а каждый билет — это два шиллинга. Такова была цена билета на оперу доктора Дулиттла.

А тем временем Никколо Паганини любезно беседовал с Джоном Дулиттлом.

— То, что вы нам сегодня представили, — говорил великий маэстро, — на первый взгляд кажется просто любопытно и занятно, словно вы вознамерились подшутить над публикой. Но я увидел в вашем представлении много больше, чем остальные зрители. Скажите честно, вы сами играете на каких-то музыкальных инструментах?

— Да, играю, — смутился доктор Дулиттл, — на флейте. Но вы же знаете, чего стоит любительская игра.

— Флейта — прекрасный инструмент, — продолжал Паганини. — Но по-настоящему на нем играют только виртуозы. — Чувствовалось по его тону, что он все еще не воспринимает доктора Дулиттла всерьез и не знает, что думать о его опере. — А раньше вы не увлекались сочинением музыки?

— Нет, никогда, — откровенно признался Джон Дулиттл. — Да и та музыка, которую вы слышали сегодня, написана не совсем мной. Вернее, совсем не мной. Ее сочинили птицы. Я всего лишь разбил их мелодии на отдельные песни для солистов и хора.

— В самом деле? — удивился Паганини. — Но каким же образом вы сумели договориться с птицами?

— Ну… видите ли… — замялся доктор Дулиттл. Он боялся признаться, потому что обычно ему не верили и только насмехались над ним. Наконец он решился: — Дело в том, что я знаю язык птиц. Но я не люблю об этом говорить.

— Почему? — В голосе Паганини не было ни удивления, ни насмешки.

— Потому что люди обычно считают меня умалишенным.

У доктора Дулиттла отлегло от сердца. Паганини поверил ему.

— Глупые люди! — спокойно произнес великий маэстро. Его горящие глаза таинственно блеснули. По-видимому, он сам обладал колдовской способностью слышать то, чего не слышат другие. — Истинный ценитель, слушая вашу оперу, должен был сразу догадаться, что вы уже годами говорили с птицами, иначе вам никак не удалось бы выразить в музыке их мысли и чувства, до того это просто, первобытно и естественно. Да и как же иначе? В ариях вашей оперы иногда звучат такие высокие ноты, что человеческое ухо не в состоянии услышать их. Знаете ли, у меня очень тонкий слух, и я все еще слышал звук, тогда как вся публика удивлялась, почему это у птицы все еще открыт клюв, когда песня давно кончилась.

Доктор согласно кивнул головой:

— Да, Пипинелла говорила мне об этом. В «Звонкой сбруе» есть такое место в самом начале…

— Вы имеете в виду ту арию, где голос канарейки звенит под звук бубенцов? — удивленно воскликнул Паганини. — Теперь я верю вам окончательно. Там даже я не расслышал самых высоких нот. Тем более вы были бы не способны на это и не могли бы о том узнать, если бы канарейка сама вам не сказала. Я надеюсь, что в Лондоне найдется достаточное число знатоков музыки, способных оценить по достоинству вашу оперу.

Пока доктор беседовал с великим маэстро, занавес снова поднялся, и на сцену выбежали звери доктора Дулиттла. Началась «Пантомима из Паддлеби». Теперь в оркестровой яме сидели обычные музыканты со скрипками, флейтами, виолончелями, барабанами и трубами.

Звери представляли на сцене веселую историю, оркестр слаженно играл. Во время паузы старый флейтист с седыми волосами шепнул своему соседу по оркестру:

— Никогда не думал, что мне придется играть для поросенка! Ведь я играл для лучших артистов Лондона! Но, признаюсь тебе, они до того забавные, что мне совсем не обидно.

«Пантомима из Паддлеби» началась и закончилась под рукоплескания публики. Однако главный успех все же выпал на долю птичьей оперы. Доктор Дулиттл в тот день чувствовал себя полностью вознагражденным за все труды: ему достаточно было похвалы маэстро Паганини, даже если бы никто другой не понял ни ноты из его оперы. Да и в самом деде, разве не перевесит мнение одного истинного знатока суждений сотни незнаек, гордящихся тем, что ежедневно ходят в театр. Именно поэтому Джон Дулиттл совершенно не огорчился бы, если бы даже больше не состоялось ни одного представления птичьей оперы.