Зеленый омут - Наталья Солнцева

Посудный шкаф был заполнен не тарелками и стаканами, а склянками для микстур, капель и мазей, ступками с пестиками для растирания порошков, ситечками, мерными ложками, разными баночками и бутылочками. В каменных нишах на деревянных полках сушились травы и лекарственные растения.

Луиджи научил Манфреда приготавливать яды, которые в малых дозах исцеляли. Эта грань – порция, не убивающая, а исцеляющая, – была настолько тонка, что перейти ее невзначай ничего не стоило. Искусство врача как раз и состояло в умении отмерить дозу, удержавшись на «лезвии бритвы».

Молодой человек впервые увидел цикуту – страшный и не оставляющий следов яд, убивающий безболезненно.

– Сократ[29] в предсмертные часы не ощущал ничего, кроме холода, – сказал Луиджи, раскладывая на подносе ядовитое растение. Им оказался болиголов пятнистый: Манфред не раз его видел, играя ребенком в зарослях, которыми покрылся старый ров, некогда окружавший замок его предков, а ныне почти сравнявшийся с землей. Мальчишки рубили страшное растение игрушечными мечами, не подозревая о его тайне.

– Как проявляется действие яда? – спрашивал Манфред. Он неизменно получал полный и подробный ответ на любой возникающий у него вопрос. Так случилось и в этот раз.

– Если человек побледнел, не может глотать, и у него постепенно, снизу вверх, отказывают все органы, но сознание ясное, можно подозревать отравление цикутой, – объяснял Луиджи, обычно добавляя от себя еще множество интересного. Например, что лекарство из болиголова готовить нужно, когда растение цветет и у него свежие зеленые листья.

Однажды Луиджи взял с собой Манфреда для сбора цветов болиголова. Место, куда они пришли, оказалось настоящими зарослями ядовитого растения, стволы которого внизу были покрыты отвратительными красными пятнами, напоминающими бурую несвежую кровь. В этом ядовитом лесу, где растения достигали двух метров, резко пахло мышами, от душного чада кружилась голова. Манфреду вдруг стало по-настоящему страшно. Необъяснимая паника нарастала стремительной и тяжелой лавиной. Какое-то время он боролся с ней…

Очнулся он уже на поляне. Луиджи поливал ему лоб родниковой водой.

– Ну, как ты?

– Что случилось? – Манфред ничего не понимал.

– Это с непривычки, яду надышался.

Манфред попытался встать, но голова закружилась, желудок свела судорога, и его вырвало, на горячую от зноя траву.

Цветы и листья болиголова Луиджи насобирал сам, сложил в сумку из бархата, крепко закрыл.

– Вставай, пошли, – сказал он молодому человеку. – Голова кружится?

– Нет.

На самом деле голова была пустой и туманной, сознание мутилось и глаза резало, но признаваться в своей слабости Манфреду не хотелось. Поэтому он поднялся и пошел за Луиджи, удивляясь, как это тому удалось не отравиться ужасным ядовитым чадом и идти, как ни в чем не бывало, насвистывая что-то себе под нос с самым непринужденным видом. Луиджи словно не замечал бледного лица своего ученика, которого все еще тошнило, так что он едва переставлял подгибающиеся в коленках ноги.

– Надо бы его отвлечь, – подумал врач, искоса поглядывая на неверную походку молодого человека. Вслух он сказал:

– Напрасно ты скрываешь свое недомогание. В этом нет ничего позорного.

– Но ведь ты тоже дышал ядовитым воздухом? Почему же на тебя он не оказал никакого действия?

Врач усмехнулся, помолчал, обдумывая ответ.

– Во-первых, я привык. А во-вторых…у меня с ядами особые отношения. Видишь ли, Манфред, – я их понимаю. Поэтому и не боюсь. Вот они и бессильны против меня. Своим страхом ты придаешь им силу. Тебя они наверняка отравят насмерть, а я отделаюсь промыванием желудка. – Луиджи засмеялся.

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Молодой человек решил не расспрашивать больше, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Но Луиджи как будто читал его мысли.

– Знаешь, в чем твоя беда? Гордый ты больно.

– Что ж, это плохо, по-твоему? – обиделся юноша.

– Вулкан гордости тлеет под пеплом бессилия и неудач, – ответил врач и засмеялся. – Тебе повезло, что ты учишься у меня. Не огорчайся так, я расскажу тебе, как исцеляли розенкрейцеры.

– Кто-кто?

– Потом объясню, – снисходительно похлопал его по плечу Луиджи. Он подошел к огромному дубу и очень уважительно погладил его шершавый, нагретый солнцем ствол. – Посмотри, какой красавец, настоящий Игградсиль.

– Что? – Манфред почувствовал себя маленьким несмышленышем.

– Игградсиль – это дуб древних кельтов.[30] Они считали, что дерево хранит силу богатыря. И если повредить дерево, то непобедимый воин станет беспомощным, словно младенец. Здорово придумано, а? Как ты считаешь?

Луиджи улыбался, и Манфред предпочел не отвечать. Учитель смеется над ним. Ну, ничего, он еще пожалеет. Ученик не только впитает все знания своего учителя, но и станет намного искуснее его. Каким образом это произойдет, Манфред пока не знал. Но то, что он исполнит обещание, данное самому себе, сомневаться не приходилось. Наследник богатого и благородного рода был упрям во всем, что касалось его чести.

Врач удовлетворенно хмыкнул, ему пришелся по душе такой подход к делу. Похоже, мальчику полегчало. Он уже способен злиться и принимать ответственные решения. Что ж, неплохо. Пожалуй, из него выйдет толк.

Луиджи недавно исполнилось двадцать восемь, но он казался сам себе таким старым, таким мудрым, таким равнодушным к перипетиям жизни и смерти, что ему иногда становилось страшно. Его возраст не исчислялся цифрами земных лет, поэтому все происходящее казалось ему такой бесполезной и ничего не значащей суетой, что…

– А мальчик, кажется, влюбился, – подумал Луиджи и прислушался к себе. Нет, вопреки ожиданию, ничто в нем не встрепенулось, не отозвалось приятным волнением, острой болью не резануло по сердцу, сладкой волной не затопило сознание. Увы! Все то же спокойствие, все та же привычная, невыносимая скука. Скука… О, Господи, как же скучно жить на этой земле!

– Хороша жена Маттео Альбицци… – мечтательно сказал врач.

Молодой человек вздрогнул. Откуда Луиджи знает? Он дьявол! От него ничего невозможно скрыть. Даже то, что Манфред тщательно скрывал от самого себя, сразу становилось известным учителю. Как это ему удается? Мысли юноши пришли в смятение. Впервые явно прозвучало то, что он мучительно подавлял в себе, в чем не смел себе признаться. Прекрасная Антония приходила к нему в беспокойных снах, все чаще… Сердце останавливалось и дыхание прерывалось, – Манфред просыпался, долго приходил в себя, открывал узкое окно в ночь, вдыхал запах кипарисов и миндаля…Когда к нему пришла эта болезнь? Во время джостры братьев Медичи он встретился с Антонией взглядом, случайно… Случайно ли?

– В тени божественной Симонетты она невидима. Все взгляды прикованы к генуэзке, и это хорошо для тебя, мой друг. – Луиджи усмехнулся. – Иначе не видать бы тебе ее, как своих ушей!

– Так ты что, полагаешь… – Манфред не поверил тому, что услышал.

– Именно, мой молодой друг. Я полагаю, у тебя есть шанс.

– Ты…

– Не перебивай учителя, нечестивец! – Луиджи потешался, он веселился, как никогда. Нужно же хоть чем-нибудь развлекать себя в этом смертельно скучном мире! – Старый Маттео болен. Ты будешь ходить во дворец Альбицци вместо меня. Иногда…

Сергей Горский почувствовал усталость. В лесу было жарко. Пахло хвоей, сосновой смолой и цветами, над которыми жужжали пчелы. Лес был сухой, смешанный. Деревья росли поодаль друг от друга, и между ними густо цвели травы. Горделиво стояли высокие и сочные папоротники, словно хозяева этого первобытного, древнего царства природы.

Иван шел быстро, не останавливаясь и не оглядываясь. Он как будто торопился. Куда? Сергей хотел спросить об этом, но не мог. Что-то мешало ему. Какое-то неясное, непередаваемое ощущение… томительное, нетерпеливое ожидание, предвкушение… он сам не понимал, чего. Как будто настало время перейти черту. Что за странное настроение? Что за тоска? Может быть, это, наконец, долгожданное колдовство? Он засмеялся над своими мыслями.

– Мы как будто ждем, чтобы занавес открылся, – сказал вдруг Иван, повернувшись к Сергею и ожидая, пока тот догонит его.

– Что?

– В этот мире все самое главное, скрыто за занавесом. Понимаешь?