Лабиринт - Александр Бушков

И не нашел ответа.

Рино с острова Крит, толкователь снов

– Вот и настал великий час. Не буду лгать, что я не волновался, – любой на моем месте волновался бы перед решающим мгновением своего великолепного триумфа, так что мои руки заставил дрожать отнюдь не гаденький страх за собственную шкуру. Скорее меня можно было сравнить с полководцем перед сражением, с влюбленным новобрачным на пороге спальни, с мореходом, узревшим на горизонте никем прежде не достигнутую землю.

Я оставил Тезея у входа в тронный зал. Отворил тяжелую дверь. Пасифая выполнила мои указания: на троне сидел Минос, рядом стоял Горгий – при виде его унылой физиономии мне захотелось расхохотаться, – а больше в зале никого не было. Сверкала отражавшая лучики утреннего солнца мозаика работы непревзойденных наших мастеров, изображая деяния богов и героев, тускло поблескивало золото, Минос был величав и недвижим, как собственная статуя.

Я прошел положенное по церемониалу расстояние, воздев полагающийся мне по чину дурацкий жезл с золотым набалдашником в виде священного дельфина, остановился, опустил жезл, держа его, как погонщик волов палку с гвоздем, и вместо слов, которые мне полагалось произнести, сказал:

– Настало время задуматься о судьбе Минотавра, царь. – Последующий миг решал все. Сначала глаза Миноса полыхнули гневом при виде столь неслыханной дерзости, и он, схватив золотую палочку, потянулся к серебряному гонгу, но тут же отвел руку – он был умным человеком и государственным деятелем. Гнев сменился любопытством, любопытство – легкой рассеянностью во взгляде, свидетельствовавшей о начавшейся работе мысли. Наконец он сказал с пренебрежением, которое я расценил как напускное:

– А почему ты полагаешь, что у тебя есть право думать о судьбе Минотавра?

Он не стал тратить время на пустяки – выяснять мое имя, кто я такой и откуда взялся. Великий человек.

– По моему скромному мнению, – сказал я, – все, кто владеет такой тайной, должны в определенный момент задуматься над ней сообща. Такова уж эта тайна. Один способен подать верный совет или ухватить верную мысль, ускользнувшую от другого.

– Что же от меня ускользнуло? – спросил он совершенно спокойно.

– Веяние времени, – сказал я. – Очень уж ты привык к Минотавру, тебе стало казаться, что так будет вечно, а меж тем над вечностью не властны даже боги. Минотавр был хорош в не таком уж давнем прошлом, когда всевозможные чудовища казались привычной частью нашего мира, попадались на каждом шагу, околачивались едва ли не перед городскими воротами. Человек жил с ними бок о бок очень долго, но настало время, когда он начал беспощадно избавляться от них, чтобы не делить больше с ними власть над миром. Геракл, Персей и их последователи – вся эта публика поработала на славу. Лернейская гидра, Горгоны, стимфалиды, морские драконы и прочая нечисть истреблены, лишь отдельные твари остались в живых, но и они затаились в укромных уголках… «Мир только для человека» – вот девиз времени. Но что же мы видим? В самом центре преображенного мира преспокойно благоденствует Минотавр – уродливый пережиток навсегда ушедшего прошлого. Крит теряет свою репутацию, царь. О нас все громче и громче говорят как о дикарях, не желающих расстаться с грубыми привычками ушедшей эпохи. Мы и выглядим дикарями – с Лабиринтом и Минотавром, с данью людьми. Даже самое могучее государство не решится полностью игнорировать мнение о нем соседей. Ты рискуешь совершить самую страшную ошибку, какая только может подстерегать государственного мужа, – остаться глухим к веяниям времени и не перестроиться на новый лад. С Минотавром нужно покончить.

– С чудовищем Минотавром? – небрежно спросил Минос.

– С Минотавром, – глядя ему в глаза, сказал я. – С тем, кто заключен в Лабиринте.

Горгий смотрел на меня с рассеянной благожелательностью – он ничего еще не понимал.

– И что же ты предлагаешь? – спросил Минос.

– Сама судьба нам благоприятствует, – сказал я. – На Крит прибыл юноша, чей облик во всех отношениях соответствует образу благородного героя, – обладает некоторой славой, получил блестящее образование в Трезене, родственник Геракла. Отблеск совершенного им славного деяния ляжет и на тебя. Минотавр должен умереть от руки Тезея, и Крит избавится от всего, что может повредить нашей репутации.

– Царь… – Горгий впервые глянул на меня настороженно и тревожно.

– Подожди. – Минос оборвал его жестом. – Действительно, наши соглядатаи в других странах доносят, что мнение о нас как об отсталых дикарях ширится.

Но сколько денег я потратил, чтобы это мнение ширилось, тебе не донесли, подумал я. Об этом знаю я один – да еще Пасифая, передавшая мне золото из сокровищницы. Так что тебя поносят купленные на твои же деньги крикуны, Минос, – мир полон парадоксов.

– А ты не думаешь все же, что достаточно могучее государство может преспокойно плевать на мнение соседей?

Конечно, я так думал. Играй я только на несколько проблематичной необходимости следовать веяниям времени, я наверняка ничего бы не добился. Но я начал так, чтобы Минос привык ко мне, к разговору со мной, понял, что я не просто рядовой интриган. Можно и переходить к главному.

– Существует значительный риск, – продолжал Минос. – Выгоды, связанные с существованием Минотавра, давно известны, изучены и привычны. А вот неожиданности, которые сулит изменившаяся ситуация, – как быть с ними?

– Доля риска в государственных делах необходима, – сказал я. – Совсем не рискует либо трус, либо лентяй, либо насквозь недальновидный государственный муж. Разве ты не рисковал двадцать лет назад, закладывая основы своего плана? Талантливого плана – спешу сразу же уточнить. Это не лесть, царь.

– Продолжай, – сказал Минос, его лицо было бесстрастно.

– Двадцать лет назад твоя жена рожает Минотавра, – сказал я. – Можно было придушить его тут же на месте, но ты нанял лучшего в мире мастера и создал Лабиринт, ты через своих людей поведал Криту и всему миру тайну происхождения Минотавра от Пасифаи и быка. Ты устрашил кровожадным чудищем соседние страны и собственный народ, всех стреножил и взнуздал страхом. Правда, для этого пришлось разгласить всему миру, каким ты оказался рогоносцем, но ради величия Крита ты пошел и на это, жертвовал мелочами вроде незапятнанной репутации счастливого в браке мужа и репутацией своей супруги, и ее душевным покоем. Очень уж многое ты выиграл, чудовище в Лабиринте неизмеримо укрепляло наше могущество. Я восхищен тем, что ты совершил. Наверняка эта идея пришла тебе в голову и оформилась в считанные часы, а то и минуты, когда за стеной кричал только что родившийся ребенок, о котором ты точно знал, что он не твой. Это было то, что именуют озарением, посещающим раз в жизни, верно?

– Ребенок? – переспросил Минос.

– Разумеется, обыкновенный человеческий ребенок, – сказал я. – Все я знаю – что Минотавр ничем не отличается от остальных людей, что он не более, чем сын Пасифаи и смазливого начальника конной сотни, которого ты приказал уничтожить ради вящего сохранения тайны. Если бы Минотавр умер, если бы его никогда не было, его для блага государства следовало бы выдумать.

Минос молча смотрел на меня, и я могу поклясться, что в его глазах было уважение – мы поняли и оценили друг друга по достоинству.

– Разумеется, в свой план ты не посвятил этого болвана. – Я небрежно кивнул в сторону Горгия. – Таких выгоднее держать в неведении – лучше служат.

А на Горгия нельзя было смотреть без смеха – он напоминал преклонного возраста старую деву, вдруг с удивлением узнавшую, для чего на свете существуют мужчины. Мне хотелось рассмеяться, но момент был слишком серьезен – предстояло столкнуть их лбами.

Горгий сам облегчил мне задачу.

– Минос, это правда? – спросил он замогильным голосом. – У тебя с самого начала был четкий план?

– С первого писка этого ублюдка, я уверен, – сказал я. – Но перед тобой он, конечно, разыграл смятенного человека, оскорбленного мужа, запутавшегося в нелепых и непродуманных решениях, – как же иначе можно было сделать из тебя цепного пса и палача? Твою голубиную душу можно было пронять, лишь возбудив в тебе сочувствие и потребность выручить старого друга.

– Молчи, тварь! – Он схватился за меч. – Минос, это правда? Неужели правда?

– Ты отличный воин, Горгий, – сказал Минос вкрадчиво. – Но государственный муж из тебя никудышный, о чем ты сам, наверное, знаешь. Я должен был заботиться о благе государства, используя для этого любые средства. Никакой личной выгоды для себя я из этой истории не извлек, даже наоборот – как правильно заметил этот человек, сам ославил себя перед всем миром как рогоносца. Все делалось для блага и процветания Крита, и какое значение перед этой великой целью имела судьба того, кто посажен в Лабиринт, и тех, кто был в Лабиринте убит? Ты был моим верным мечом, Горгий, оставайся им и впредь, а о государственных делах предоставь заботиться мне.