Программист - Игорь Денисенко

Тусклые фонарики осветили проход и то, что высветилось, нам жутко не понравилось. Судя по ржавым обломкам труб, то ли отопления, то ли канализации в подземном ходе мы были не первые. Скорее всего, рабочие при прокладке труб по улице вход обнаружили и обследовали, а затем использовали как свалку строительного мусора.

— Вот пля! — сказал Константин и бросил на меня взгляд, словно пытался прожечь меня им как лазером. Дорожки на диске нарезать.

Сердце бешено стучало в груди. Неужели ошибся? Неужели подвело чутьё? Путаясь и едва переставляя ноги, поспешил в проходе в сторону музея. В нервно мечущемся свете фонарика впереди мелькнула грузная фигуры мужика в черном костюме. Мать моя женщина! Кто это? Посветил. Нет никого. Показалось. В полном молчании прошли с Костей сначала до поворота, а потом метров пятьдесят и до самой двери, которой ход закончился. Пусто. Совсем пустой ход. Кроме крысиных экскрементов ничего в нём не было. А за дверью, скорее всего стена музея….Во рту всё пересохло от волнения. Поэтому я внезапно севшим голосом, почти шепотом, попросил:

— Костя, ты только не говори ничего. Дай мне подумать.

Мне не могло показаться. Не могло! Меня ещё никогда внутренний голос, внутренний взор не подводил, информация, пришедшая свыше, не обманывала, но как, же так? Когда стоял у стены в музее, увидел мягкое свечение, как от свечки и пригоршню золота. Но его нет с этой стороны. Мужик тот в проходе не померещился. То душа Кубрина тут мается, клад охраняет. Господи помилуй! Господи прости! Я перекрестился и вдруг почуял, что огонёк свечи этой где-то в темноте забрезжил, слева от меня. Разумеется! Не мог купец просто так шкатулку с драгоценностями посреди прохода оставить! Он же не дебил. В стене где-то тайник должен быть. В стене.

Закрыв глаза, хотя и так особо светло не было, я стал шарить руками по кирпичной кладке. Левее, ещё левее. Ниже. Выше. Вот где-то здесь. Открыл глаза.

— Костя посвети сюда.

Костя посветил. Каменный этот раствор в кладке тут дал трещину вокруг кирпича, да так ловко дал, что кирпич можно было ровненько вытащить. И я его вытащил и погрузил в открывшуюся дыру правую руку почти по локоть. А когда извлек плоский не большой, но тяжелый жестяной ящик, то пришлось подхватить его второй рукой, Костя крякнул.

— Да ну нах!

Не мог вчера дописать. Мысли путались от избытка чувств, как будто тараканы в салочки играли, перепрыгивая друг через друга. И так, вот опись нашего клада, в коробке оказалось:

1) Три колье с камешками (что за камни, фиг знает — к ювелирам на опознание нести нужно).

2) Два жемчужных ожерелья.

3) Четыре пары сережек с камушками (с камнями аналогично — нужно разбираться).

4) Три браслета — два золотых, один серебряный,

5) Перстней и колечек всяких тринадцать штук,

6) Золотые часы — луковица — 1шт. Часы с тремя крышками, швейцарские видимо. Нужно будет инфы на них в нете поискать.

7) Пять золотых цепочек разной толщины, две с кулонами.

8) Двести золотых монет с профилем Николая II достоинством по десять рублей каждая.

9) Двенадцать ассигнаций достоинством в сто рублей каждая и толстая стопка ценных бумаг, с которыми можно сходить в туалет.

Бумаги эти оставили в ящике, ящик засунули назад и кирпич тоже. Вылезли и прямо в робе (костюмы связистов Костя брал у знакомого и обещал вернуть) поехали ко мне в офис. Тут всё разложили и переписали, и я сходу полез в инет узнать почем нынче царские червонцы. По интернетским прикидкам монет выходило на сто штук зелени. Хорошая цифра!

Стали решать, что делать? Константин предлагал выдать мне долю сразу и разбежаться. Я не возражал. Стали делить. И тут же споткнулись. Если три колье с камешками — разного размера, то и цена разная. Допустим, я заберу одну, и хрен с ним, то, как поделить на троих две жемчужных связки? В итоге, от ожерелья я отказался и попросил отдать мне часы луковицу. Костя покривился, помялся, пожался, но в конечном итоге согласился. Затем споткнулись о четыре пары сережек. На троих не делились однозначно. Прикинув чисто внешне и по размеру, я согласился взять одни сережки, но самые крупные. Костя сначала брыкался, но потом кивнул.

Далее, колец я взял два и два перстня (Косте осталось 9, и он не возражал). А вот монеты и цепочки у нас не делились никак. В итоге я запросил семьдесят червонцев и две цепочки. Рассудив, что ежели сдавать по весу, то цепочки весят меньше чем монеты (к тому же я и так взял меньше). Константин уперся рогом, нет и всё. Монет не 210 а 200, и получается я забираю на десять больше, чем надо. Потом опомнился, что про браслеты забыли, и стал совать мне ажурный серебряный браслет с крупным зеленым камешком. Браслет слов нет, красивый, но серебро, же недорого стоит?

— Хрен с тобой золотая рыбка, — сказал я, подумав, что врет поговорка, друг познается не только в беде, но и при дележе денег. Итого мне отошло 60 монет, три цепочки и тусклый браслетик.

Расстались мы когда уже темнело и хоть сказали друг другу «до свидания», каждый в душе понимал — прощай. Разумеется, чтобы было по-честному, нужно было всё реализовать, а потом искомую сумму делить на троих. Но тут каждый боялся, что при реализации кто-то руки, да нагреет, а может и поддастся соблазну и смыться со всем кладом. Ищи ветра в поле.

Когда Константин ушёл, я закрыл за ним дверь и сел рассматривать при свете включенного телевизора свою долю. Женские украшения мне как-то не очень, а вот часы понравились, и я решил их не продавать, а оставить себе. Так и отключился на диване с часами в руке… …

«Василий Матвеевич Кубрин на протяжении часа любовался на изящную, будто сотканную из призрачного света софитов балерину, которая танцевала в балете „Жар-птица“. Шел 1909 год. Матильда Кшесинская как всегда исполняла главную партию. Ее партнер Михаил Фокин по приглашению Дягилева уже перебрался в Париж, а новенький актер, хоть и старался изо всех сил, но на фоне Кшесинской выглядел бледно.

„Хочу её!“ — думал Василий Матвеевич, сидя в партере Мариинского тетра. Он даже вспотел от внезапного прилива крови, и гладил вспотевшей ладонью золотую луковицу часов, периодически посматривая на время. Кубрин заказал три корзины цветов и нервничал, чтобы их успели доставить к антракту. Все его мысли только и были заняты этой внезапно вспыхнувшей страстью и горячим желанием. Человек он был не бедный, хваткий, и звание купца первой гильдии вполне заслуживал. Собственно и приехал он в Санкт-Петербург по торговым делам, а в театр заскочил так, скуки ради.

Но, стоило ему увидеть эту женщину, как она двигается, как небрежным движением поправляет выбившийся из под жемчужной сетки локон, как открыто и ясно смотрят её глаза, и Василий понял, что он пропал… Утонул в темном озере ее глаз, и единственным его желанием было выпить это озеро, осушить его все без остатка. И ему было совершенно все равно, что она танцевала в тени примы театра скандально известной Кшесинской. Матильду, которой рукоплескал весь Петербург, Кубрин словно не замечал, а смотрел только на Елизавету Векшину, что скромно стояла чуть позади своей знаменитой коллеги. Для него она был жемчужиной, чей блеск Василий рассмотрел в тени портьер и свете софитов. Нежный ангел. И он чувствовал, что они должны быть вместе, остальное неважно. Неважно, что Елизавета, его Лизанька была из бедной дворянской семьи Векшиных. Семейство хоть и жило в доме на набережной Мойки, и сам дом был внешне вполне приличным, но давно обветшал. Отец Лизаньки, отставной офицер Виктор Семенович Векшин все свободное время проводил за картами, и его пристрастие пагубным образом сказывалось на семейном бюджете.

Все это было неважно. Важно было то, вернее та прелестная балерина, взгляд от которой не мог оторвать Василий Кубрин. Как пишет классик „любовь выскочила перед ним внезапно, как выскакивает убийца в переулке и поразила ножом прямо в сердце“. Он точно знал, что любит эту женщину, и готов на многое, если не на всё, только бы она стала его.

Василий Матвеевич уже был представлен предмету своей страсти, после того как уставил всю гримерную корзинами роз, и был милостиво допущен. Когда же они остались одни, он тут же без обиняков признался в своем чувстве и предложил ехать с ним.

— Помилуйте! Куда? В Н-ск? А найдется ли в вашем Н-ске такой дом как у меня? Вот если найдется, я, может быть, и подумаю, — рассмеялась актриса.

— Найдется. Построю не хуже, — согласился Кубрин, и покинул столицу.

Перед тем как уехать, он простоял долгий зимний вечер под окнами дома Елизаветы. Пытаясь угадать в какой комнате живет предмет его страсти. Фиксируя в памяти все эти завитки у высоких узких окон, башенку в центре дома, обрамленную ажурной кованой решеткой. Аккуратный маленький балкончик на втором этаже. С темного неба сыпал и сыпал сырой рыхлый снег. Большие комья слипшихся снежинок искрились в тусклом свете уличных фонарей. Они падали и падали, покрывая все вокруг. Сыпались на большой отороченный собольим мехом воротник Василия. На его плечи и голову. Кубрин поднял на ладони к глазам комочек снежинок, всматриваясь в ажурное кружево…