Служанка арендатора - Евгения Марлитт

– О, я ни за что не соглашусь принять от вас такую жертву, прелестная недотрога! – возразил он. – Мне уже известно, каких тяжелых усилий над собой стоят вам ваши самаритянские подвиги… Вспомните мост у мельницы, где я впервые взывал к вам о христианском милосердии… Вторично я не желаю обращаться к вам, так что идите домой или лучше в графский лес и скажите лесничему, что он может придти вечером за книгой!

Но девушка не ушла!

Подойдя к столу, она развернула мягкое полотно, вынула скляночку и принялась за приготовление к перевязке. Все это делала она с такой быстротой и ловкостью, словно была заправским доктором.

– Можете считать меня назойливой, можете презирать и бранить, сколько угодно, я не уйду до тех пор, пока не исполню своей обязанности! – сказала она кротко, но решительно.

– Я не желаю исполнения ваших обязанностей! – вскричал он, дрожа от волнения. – Чтобы успокоить вашу чувствительную совесть, я свидетельствую, что вы сделали все, что могли. Довольны вы, наконец?

Девушка покачала головой.

– Я была несдержанна и оскорбила вас необдуманными словами… Вы правы, требуя, прежде всего, чтобы сестра милосердия умела владеть собою, и потому я прошу вас, забудьте мой необдуманный поступок.

Она робко протянула ему руку, но он сделал вид, что не заметил ее жеста.

– Много шума из пустяков, – нетерпеливо вскричал он. – Что за охота тратить слова из-за ничтожной царапины. Я уклоняюсь от вашей помощи и все равно сорву повязку…

– Ну, пожалуйста! – прервала она его нежным голосом.

Эти звуки произвели чарующее действие.

Пожав плечами, Маркус отвернулся и молча протянул ей раненую руку. Но она так ловко принялась за дело, что он внимательно начал наблюдать за нею.

– Вы учились в заведении для сестер милосердия? – спросил он, и в голосе его слышалось удивление.

– Да, – ответила она, – но не с целью стать сестрой милосердия: я хотела только ознакомиться с делом, чтобы быть в состоянии подать первую помощь в случае нужды. Это особенно важно в деревне, где доктор живет иногда на расстоянии часа пути! – заметила она, не отрываясь от своего дела. – Но вам придется пригласить доктора: серп был зазубрен, – сказала она, и он, взглянув на нее, заметил, что глаза ее затуманились.

Маркус засмеялся.

– Зашивайте смелее, – ободрил он ее, – положитесь на мою крепкую натуру!

Она стиснула зубы и начала уверенно действовать иглой, и только изредка дрожь пробегала по ее гибким пальцам.

Кто была она – оставалось загадкой для молодого помещика…

Ее речь, манеры, которые она старалась скрыть, но они обнаруживались всегда, ее многосторонние познания заставляли предполагать, что девушка принадлежит к образованному классу. И вместе с тем, она исполняла грязные работы простой служанки. А фрейлейн гувернантка, которой лучше всех известны ее богатые умственные способности, упорно оставляет ее в низком положении…

Какую же власть имеет эта эгоистка над светлым умом и всей судьбой этой девушки?…

Маркус не сводил глаз с прекрасной головки, нагнувшейся над его рукой, и любовался роскошными темными волосами, гладко зачесанными назад. У него захватывало дух от ее близости, и он поспешил отвернуться.

Заметив на ее белой шее черную бархатную ленту, слабо завязанную, он подумал: что это?… Амулет или сувенир, который она постоянно носит на груди?…

Кровь потоком бросилась ему в голову, и он был готов сорвать ленточку, взяв ее за распустившийся конец…

Не подозревая о том, какие опасные мысли бродят в его голове, девушка посмотрела на него выразительным благодарным взглядом.

Перевязка была окончена: она тихо опустила его руку из своих и подошла к столу, чтобы уложить в корзинку перевязочные средства.

Переводя дух так, точно с души ее спало тяжелое бремя, она сказала:

– Завтра я приду посмотреть.

Маркус молчал.

Он еще не опомнился от коварных мыслей, обуревавших его…

Пока она перевязывала ему руку, он мечтал о том, как было бы хорошо, если бы налетел ураган и перенес беседку вместе с находившимися в ней в его роскошную виллу…

Далеко за ними, в лесах Тюрингии, остались бы и необъяснимая власть над нею эгоистичной обитательницы мансарды, и домик в графском лесу с его притягательной силой и неразрешимой загадкой! И она, так горячо любимая им, освобожденная от всех опутывавших ее тенет принадлежала ему одному, была бы под его защитой, и он ни за что в мире не расстался бы с нею…

Все эти мысли калейдоскопом мчались у него в голове, пока он стоял подле нее и вдыхал нежный аромат фиалок. Очевидно, это были любимые духи гувернантки, и запах их исходил от грубого платья служанки.

Но что же мешало ему сыграть роль урагана и, сделав тотчас предложение, захватить ее врасплох и получить ее согласие?…

Единственно ее упрямство!…

Он не мог помириться с мыслью, что ему придется выслушать, как служанка судьи в коротких словах поблагодарит его за честь и откажется сделаться хозяйкой виллы Маркуса.

Это было нестерпимо для молодого помещика; такое решение было ново и неслыханно для него, но и внушало уважение. А что оно будет именно таково, он знал наверное и потому молчал, не рискуя получить то, чего не хотел…

16.

Обычно Маркус ничего не имел против посещений госпожи Грибель и охотно болтал с нею. Теперь же, заслышав на лестнице ее шаги, он внутренне рассердился.

Он заметил, что лицо девушки покрылось румянцем, но она не выразила ничем своего смущения и продолжала спокойно свертывать холст, когда вошла Грибель вместе с Луизой.

Большой поднос, который они несли, был уставлен малиновым вареньем, прибором для кофе, настойкой арники. Словом, тут было все, что толстушка нашла нужным взять с собой.

– Вы опоздали, почтеннейшая госпожа Грибель, – произнес Маркус. – У обитателей мызы оказалось под рукой все необходимое: несчастье случилось со мной там, но я испугался перевязки и спасся бегством. Но это не помогло, и мне пришлось покориться. Посмотрите, рана зашита по всем правилам искусства!

– Неужели рану пришлось зашивать? – воскликнула толстушка, со звоном опуская поднос на стол.

Луиза тоже вошла в комнату.

– Да, и все так хорошо, госпожа Грибель, – продолжал Маркус, – что не найдете недостатка в перевязке!

Толстушка глянула и сказала:

– Да, такую перевязку мог бы сделать только старый доктор из замка Генрихсталь, клянусь честью, а он очень опытный и искусный! Но неужели это сделала ты, служанка судьи? – спросила она, устремив проницательные глаза на девушку. – Разве теперь служанки учатся этому? В институтах этому не учат, не правда ли Луиза?

– Да, мама, – подтвердила девушка, внимательно разглядывая прекрасную служанку. – Но одна моя подруга, с которой я учусь, получившая приглашение поехать на место гувернантки на восток в одно из имений Венгрии, ходит в общину сестер милосердия и учится уходу за больными.

– О, тогда понятно, что твоя барышня знает это дело, а ты переняла у нее! – сказала Грибель девушке, собиравшейся уйти. – Это очень практично, как в случае, например, с нашим барином. Сама она, конечно, не рискнула бы придти сюда, в комнату холостяка, но могла послать тебя. Для племянницы судьи это было бы неприлично: что сказали бы мои работницы!

Девушка сильно покраснела.

– Где ваш здравый смысл, милая Грибель, – резко и гневно бросил Маркус. – Человек, оказывающий медицинскую помощь, стоит вне законов светских приличий. А разумный человек вообще не стал бы обращать внимание на болтовню ваших служанок! И хороши были бы мы, если бы прежде, чем подать помощь утопающему или истекающему кровью человеку, стали бы справляться, дозволяется ли это приличием!

– Но ведь кровотечение было не опасно, господин Маркус! – возразила толстушка с невозмутимым хладнокровием. – Ваша прекрасная тирада делает вам честь, но я остаюсь при своем мнении: неподходящее общество может повредить доброму имени каждой женщины. Вы бы послушали, что говорят в людской о ней, – и она указала на девушку, замершую у стола, – но я лучше замолчу…

– Да, я попросил бы вас об этом! – произнес Маркус с мрачной серьезностью.

– Вы напрасно думаете, что Грибель – старый дракон, враждующий с молодежью! Я тоже была молода, господин Маркус, хотя некрасива и толста, маленькая и круглая, как кнопка, почти, как и сейчас. Ну, скажу вам, я всегда страдала душой, и мне становилось тяжело на сердце, если какая-нибудь красавица попадалась на удочку и люди показывали на нее пальцами! Это относится и к тебе моя милая, – прибавила она, схватывая девушку за руку. – Когда на тебе нет „наглазника“, я хорошо рассмотрела тебя и вижу, что ты очень красива и можешь быть предметом зависти! Право, такое прелестное личико не часто встретишь…