Идея фикс - Людмила Бояджиева

Сиду ничего особенного не снилось. Только проступали сквозь дрему сизое море, поднимающееся до далекого горизонта, спящие обшарпанные пятиэтажки и льющийся с высоты голос. «Ты пришел, чтобы спасти нас. Я люблю тебя, Господи…» — пела Мария-Магдалина по-английски, так чудесно выговаривая «Джесус Крайст»… Рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда»! Суперхит семидесятых… Сид встрепенулся, вскочил, с трудом врубаясь в реальность. Чужой город, жалкий дом, голос, поющий по-английски. Кажется, на втором этаже… Он мгновенно взлетел вверх по лестнице и прислушался — за дверью тишина, а на двери, среди дырочек от гвоздей и кнопок, на облупленной зеленой краске мелом начертано 74. Именно сюда он и стремился через океан.

Послышалось шлепанье тапочек и женский голос, что-то весело говоривший по-русски. Тот самый, что пел партию Магдалины. Замирая от предвкушения встречи, Сид нажал кнопку звонка. Тотчас же без всяких вопросов дверь отворили. Они молча стояли друг против друга — высокий итальянистый парень в линялой джинсе и блеклая, неопределенного возраста женщина, запахивающая полы простенького цветастого халата. У нее было кроткое усталое лицо и сухонькое девичье тело.

— Мне надо поговорить с мадам Анжеликой Градовой или Самгиной.

Он медленно произнес старательно выученные трудные имена. Арчи убеждал, что рыжая девица довольно бойко, хоть и совсем неграмотно, говорила по-английски. Еще бы — ее ресторанный репертуар почти сплошь звучал на чужом языке.

— Я… Анжелика Градова — я! — Она приложила ладонь к груди, взглянув на посетителя с испугом. Сид тоже не мог скрыть удивления: «Не фига себе, вот как в этой стране выглядят шоу-вумен!» Гладко забранные в пучок волосы какого-то пегого цвета. Лицо фабричной работницы из глухого предместья — серое, неухоженное, милое.

— Здравствуйте, миссис Градова. Я — сын Арчи Келвина. Он был здесь в 1972 году и рассказывал о вас. Я путешествую и решил сделать визит. — Сид вытащил из нагрудного кармана приобретенное накануне деревянное яйцо. — Это вам. — Он постеснялся достать из пакета шелковый шарф, купленный Арчи в фирменном магазине Версаче — роскошный, яркий, дорогой, но совершенно не подходящий этой женщине.

— Заходите, пожалуйста. Ой, как красиво! Это стоит много денег… — бережно держала она подарок. — Один момент, я покажу маме. — Пропустив гостя на кухню, Анжелика выскользнула в комнату, что-то объяснила там другой женщине, громыхая дверцами шкафа, и вскоре появилась в зеленой вязаной кофте и строгой клетчатой юбке. На губах чуть розовел скромный мазок помады.

— Извините… Здесь нет порядка. — Она быстро покрыла пластиковый стол крахмальной скатертью и поставила круглый пирог на тарелке с кружевной салфеткой. Вокруг лежали пестрые яички. Достала из холодильника что-то белое, похожее на творог в красивой вазочке. — Мама болеет. Она лежит в своей комнате. Мы будем пить чай, о’кей? — Она вопросительно взглянула на Сида, и тот заметил, что глаза у женщины и впрямь зеленые и вытянутые к вискам, как у кошки. А если бы ею занялись хорошие специалисты, то превратилась бы российская Золушка в копию знаменитой актрисы Мишель Мерсье.

— Вы понимаете, как я говорю? Я могу читать, но редко говорю по-английски… У нас в санатории — я имею там работу с книгами — недавно были американцы… — Хозяйка вскипятила чайник и расставила чашки с блюдечками. — Вы должны обязательно кушать.

— Спасибо, пирог очень красивый.

— Это кулич. А это — из творога. Так надо сегодня есть. Сегодня большой праздник. Пасха.

— Знаю. Все целуются и говорят «Христос воскресе!». — Сид довольно точно передал засевшую в памяти фразу. Женщина улыбнулась и ответила немного по-другому. После чего Сид и не заметил, как оказался стоящим посреди крошечной кухни и трижды ткнулся губами в волосы и ухо мадам Анжелики. Она тоже поцеловала Сида, и он непроизвольно приложил к щеке ладонь, будто стараясь сохранить тепло этого прикосновения. В груди защемило, пронеслись и растаяли какие-то давние воспоминания. Оба вернулись за стол немного смущенные.

— Я был в церкви и со всеми целовался, — живо заговорил Сид, стараясь использовать простые фразы. — Там было много народу. Все радовались… В отель идти далеко. Я сразу пришел к вам. Извините, рано для визита.

— Нет, нет! Сегодня так нужно. После церкви — садиться за стол… Вы были там! Господи! А я вас не видела. Наш хор стоит высоко, но я всегда гляжу на людей. Такие хорошие лица. — Она протянула зажатое в кулаке голубое яйцо и показала глазами: — Бейте!

Сид выбрал красное и ударил. В яйце хозяйки образовалась вмятина.

— Вы победили. Вам повезет. Обязательно повезет. У вас есть жена?

— Нет… Я пока учусь…

— Хорошо… Очень хорошо… — Женщине явно не хватало слов для беседы с гостем, и она восполняла свою разговорную немощь таким ласковым взглядом, что Сид немного растерялся, не зная, как перейти к делу.

— Так вы пели в хоре? — спросил он. — Я стоял на улице, в толпе. В церкви было много народа.

— Вы могли войти! Иностранцев пускают. Это гости. В России любят гостей.

— И любят петь. «Иисус Христос — суперзвезда» — ведь это вы пели Магдалину? Никак не думал, что услышу здесь…

— Это я для мамы. Я пела для своей мамы… Очень хорошая музыка… Когда-то давно… Арчи говорил, что я была певицей?

— Да! Именно это он запомнил лучше всего. Я тоже пробовал заниматься музыкой. Хотел стать звездой. Ничего не вышло.

— У меня тоже! О многом мечтала, но ничего не вышло. — Она смущенно пожала плечами. — А знаете почему? Оказывается, я не о том мечтала.

— Вы могли бы стать певицей. — Сид ел яйцо с куличом, потом попробовал творожную пасху, сдобренную орехами и изюмом. — Вкусно.

— Это хорошо. Очень хорошо! Все освященное, благословленное. Это неважно, что ты католик.

— Я не католик. Мои родители… — Он запнулся. — В общем, у нас в семье коммунисты. А следовательно — атеизм.

— Нехорошо так… — качнула головой Анжела. — Ничего, всему свое время придет… Ай, не умею я по-английски так сложно говорить… В общем, у меня все хорошо. Твоего отца я помню и то лето помню…

— Я уж после родился… Но отец часто рассказывал. — Сид вздохнул, решив перейти к главной теме. — А вы помните мистера Паламар…

— Паламарчука? Роберта Паламарчука? — Анжела нахмурилась. — Его убили. Он ведь партийным начальником был. Имел врагов… Не тех, кто против коммунистов, а других… Ну, вроде, как у вас — мафия…

— Он погиб после ужина в ресторане, где были вы и Арчи.

— Да…

— Дело в том, что отец тогда прибыл в ваш город, чтобы заключить с Паламар… в общем, с вашим шефом одну сделку. Тогда у вас были другие порядки и надо было все делать секретно. Понятно? О’кей… Они договорились совершить обмен в ресторане — отец принес деньги, а ваш шеф — маленький пакет.

— Черненький пластиковый, вроде как… похоже на фишку для шашек! — Женщина все вспомнила и не собиралась хитрить! Сид с облегчением вздохнул.

— Да. Там находилась пленка. На пленке документы. Что-то о войне, фашистах — архив. Я не знаю точно. Отец работал журналистом… Ему были нужны материалы. — Сид врал, опустив голову. Ему частенько приходилось сочинять байки. Но в этой бедной комнате, у стола с наивно яркими яичками ему вдруг стало стыдно. И в зеленые глаза женщины, вдруг потемневшие, тоже смотреть не хотелось.

— Вот жалость-то! Жалко, очень жалко. — Она сокрушенно покачала головой. — Нет у меня документов! Верно: Роберт успел передать мне фишку, когда на нас напали бандиты, а я ее в карман брюк положила. Такие совсем узкие брюки… Он мне сказал, что это очень важная вещь для него и для американца, будет плохо, если бандиты ее возьмут.

— И вы ее потеряли?! — Сид искренне огорчился, уронив чайную ложечку.

— Нет… Нас было три девушки: я, болгарка очень красивая и русская, Лара — дочка министра… Бандиты ушли с мужчинами куда-то, а нас повели в горы… Там селение было заброшенное, две или три избы, очевидно, они в них жили… Заперли нас в пустом доме. Окна забиты, темно, страшно. Лара Решетова говорит: мой отец это так не оставит! Из Москвы сюда милиция важная приедет. А болгарка смеялась:

— Пока приедет, нас уже здесь всех… в общем… ну, изнасилуют.

Я с ней была согласна. Только поняла, если они кого отпустят, так болгарку. Она все же иностранка, это международный конфликт. А нас, русских, не пожалеют. Не боятся они московского начальника. Даже еще лучше, что его дочь… Я говорю болгарке тихо:

— Снежа, тебя они вряд ли тронут и у тебя прическа вон какая — целое гнездо. Спрячь, будь другом, вот эту штуковину. Передашь Роберту или американцу, в общем, кому-то из них…

Потом меня позвали и увели… Отпустили домой, а Роберта убили. Девушек я больше не видела — ни Снежину, ни Лару… Об этих документах и не вспоминала. Свои проблемы были, своя жизнь. — Женщина потупилась. — Не все у меня гладко складывалось.