Огонь желаний - Барбара Картленд

Вада испытывала странное волнение, когда Пьер говорил ей об этом.

Она ничего не могла себе объяснить, знала только, что такое восторженное состояние души — за пределами ее понимания. Было прекрасно — вот так разговаривать с Пьером, отвечать ему и знать, что он тебя слушает!

Ваде показалось, хотя она и не была полностью уверена, что видит в его глазах восхищение.

Они заговорили о художниках.

— Если вы придете ко мне в студию, я покажу вам некоторые полотна символистов, — предложил Пьер.

— Мне бы очень хотелось их увидеть. Вы живете неподалеку?

— Да, совсем рядом.

— А можно мне зайти сегодня вечером? — с нетерпением спросила Вада.

Пьер умолк, не скрывая удивления, потом ответил:

— Конечно, сочту за честь.

Покончив с обедом, Пьер и Вада поблагодарили господина и госпожу Луи за восхитительную еду — такую легкую и необыкновенно вкусную, отличавшуюся от всего, что Вада до сих пор пробовала. Затем молодой человек и девушка вышли на узкую улочку.

— «Солей д'Ор» не очень далеко отсюда, — сказал Пьер, — если вы дадите мне руку, я буду вас защищать и следить, чтобы на вас не наехали экипажи, — по этим узким улочкам они порой ездят слишком быстро.

Вада не заставила себя ждать, тотчас подав ему руку, и подумала о том, как была бы шокирована ее мать, если бы увидела сейчас свою дочь.

Но самое невероятное — она позволила Пьеру Вальмону называть себя по имени!

— Дома меня не называют Нэнси, — проговорила она, слегка запинаясь. — Все зовут меня Вадой. Это имя я сама придумала, когда была маленькой.

— Оно мне нравится больше, — заметил Пьер. — Оно вам идет и звучит отважно, доблестно, пожалуй, даже проницательно, — все это свойственно вашей натуре.

— Я вовсе не смелая, — ответила Вада, думая о том, как легко она уступила матери, словно у нее совсем не было воли.

— Видимо, все относительно. Иногда мы думаем, что трусливы, а потом обнаруживаем в себе внутренние силы и решимость, которые позволяют нам мужественно держаться в непредвиденных обстоятельствах.

«Именно такой я сейчас себя и ощущаю, — подумала про себя Вада. — Смелой!»

Настолько смелой, чтобы воспользоваться возможностью, которая ей сейчас представляется; смелой, — позволяя человеку, о котором она ничего не знает, показать ей Париж; смелой — просто довериться ему.

И все же Ваде казалось, что никакой особой храбрости здесь нет: она была твердо уверена, что Пьер надежен и заслуживает доверия.

Чтобы попасть в подвальчик «Солей д'Ор», они прошли все кафе и через почти пустынный первый этаж, где несколько местных жителей играли в карты.

Миновав стойку бара, Пьер и Вада спустились на один пролет узкой лестницы, ведущей вниз.

Пьер уже говорил Ваде, что в «Солей д'Ор», обычно открытом каждую ночь, журнал «Плюм» раз в месяц, по вторым субботам, устраивает вечера, начало которым торжественно положил Леон Дешан, основатель журнала.

По пути Пьер и Вада задержались за чашечкой кофе, и Пьер объяснил девушке, что большинство других журналов, как правило, представляют какую-то одну школу или течение.

Только «Плюм» был открыт для всех. Спустя несколько месяцев после основания журнала, Дешану пришла идея иногда собирать вместе его авторов и художников.

— Сначала мы встречались в другом кафе, — сказал Пьер. — Позже, когда желающих становилось все больше, я присоединился к его предприятию, и вместе мы сняли у «Солей д'Ор» подвал.

— Посетители платят, чтобы сюда попасть? — спросила Вада.

Пьер отрицательно покачал головой.

— Для этого не требуется даже быть подписчиком, единственное условие: на наших вечерах не должно быть политики. Сейчас вся интеллектуальная парижская молодежь приходит на эти встречи.

Спустившись по ступенькам вниз, Вада оказалась в большом, заполненном дымом помещении с низким потолком.

Стены украшали наброски и этюды, многие из которых принадлежали кисти Гогена, которого, как объяснил Пьер, современники считали символистом.

Тут же висели портреты авторов журнала «Плюм», листки бумаги, исписанные неразборчивым почерком, с чьими-то подписями и очень симпатичные, выполненные маслом картины, — их Вада с удовольствием бы приобрела.

В конце зала возвышалась самодельная сцена; когда они вошли, кто-то играл на пианино. Вокруг сидели поэты, художники и студенты — именно их Вада пришла увидеть и послушать.

Помещение еще не было забито до отказа, но посетители все время подходили.

Те, что уже сидели, оборачивались к ним, приветствуя Пьера, дружески помахивая ему рукой, или, как поняла Вада, просто из любопытства, поглазеть на его спутницу.

Многие из сидевших за столиками были в накидках и широкополых фетровых шляпах, — Вада знала, что это очень модно в Латинском квартале. На столиках перед сидящими стояли большие кружки пива или совсем маленькие стаканчики с вином.

Через некоторое время Вада увидела, что собралось уж довольно много народа. Пьер объяснил ей, что одновременно здесь могут разместиться около двухсот человек.

— Вот увидите, — сказал он еще перед тем, как они вышли из ресторанчика, — сегодня будут представлены все группы и литературные кружки — парнасцы, бруталисты, декаденты, инструменталисты, кабалисты, даже анархисты.

— Анархисты? — с ужасом переспросила Вада.

— Обещаю вам, вас не взорвут, — засмеялся Пьер. — Это лишь одно из направлений парижской общественной жизни, и они участвуют в наших вечерах как представители определенного политического течения.

Вада представила, что символисты и их последователи будут дружески общаться только между собой, но вскоре поняла одно из преимуществ этого подвальчика: все, кто сюда приходил, сразу начинали чувствовать себя как дома.

Здесь господствовали дружелюбие и дух товарищества, — Вада ощущала это очень остро, но не могла передать словами.

В зале царило оживленное возбуждение, в воздухе витали какой-то юношеский задор и кипучая энергия, разительно отличавшие этот вечер от тех семейных встреч и дружеских компаний, в которых Вада бывала в Америке.

Не успели они сесть за столик вблизи небольшой сцены, как кто-то уже вышел читать стихи.

Вада подумала, что они не очень удачны, но, несмотря на это, все внимательно слушали; потом раздались аплодисменты, не смолкавшие, пока поэт, радостно воодушевленный собственным выступлением, не сел на место.

После этого кто-то играл на гитаре, затем один из сочинителей решил прочитать довольно скучный отрывок из своей прозы, посвященный какому-то художнику, о котором Вада никогда не слышала.