Таэ эккейр! - Элеонора Раткевич

– Вырваться. Как можно быстрее отринуть обыденность и уйти в неизведанное… – Эннеари вздохнул. – Может быть, поэтому вы так недолго живете?

Больше всего Лерметту хотелось дернуть себя за ухо… ну, или за нос ущипнуть хотя бы. Может, тогда ему удастся проснуться? К сожалению, руки ему не повиновались.

– Вы такие мимолетные… – снова вздохнул Эннеари с печальным восхищением. – Как роса на траве. Как осенние листья на ветвях. Мы так старались украсить эту землю, а вы все равно нас покидаете. Наверное, это правильно. Искать другую, новую красоту. Неутолимо, снова и снова. Нам бы тоже хотелось уметь так.

– А?..

Только этот жалкий звук Лерметту и удалось выдавить из себя. Дар речи покинул его окончательно.

– Вы всюду ищете красоту. Ищете и создаете. Во всем. Зачем далеко ходить – взять хотя бы вот эту одежду. – Эльф кончиками пальцев оттянул рукав своей рубашки. – Такие утонченные переливы оттенков – и так неподражаемо прихотливо подобранных… с такой небрежной смелостью!

До сознания ошарашенного Лерметта этот новый экивок миропорядка, решившего отчего-то встать на голову, высунуть язык и подмигнуть, пребывая именно в таком положении, дошел слабо и не без труда – однако все-таки дошел. Вывод следовал однозначный и очевидный. Эльфы воспринимают цвета и оттенки полнее, глубже, шире, точнее и тоньше, чем люди. Взять хотя бы вот эту одежду. Да, да, вот эту самую. Арьен вовсе не шутил, называя ее красивой. Ничуточки не шутил. Ни малейшей капли иронии – правда, и ничего, кроме правды. В глазах Лерметта бурое тряпье, вдобавок изрядно застиранное и заношенное, отличалось чем угодно, только не красотой – но для глаз Эннеари незримые принцу цветовые переходы обладали тонким изяществом.

Создаем, значит, красоту – да, Арьен? Красоту, которую даже не видим. Лерметт почувствовал, что внутри него, помимо воли, начинает зарождаться смех. Совершенно неуместный в эту минуту. Совершенно.

– И вдобавок эта расцветка никогда не бывает случайной. Она всегда наполнена глубоким смыслом.

Каким? Каким, во имя всего святого, смыслом?!

– И цвет, и форма – до мельчайших деталей, – восторженно выдохнул Эннеари. – Все глубоко продуманно. Все насыщено символами.

Арьен, остановись, ты меня в гроб вгонишь, хотел было взмолиться Лерметт. Хотел – и не мог. Рта лучше не раскрывать – иначе смех, щекочущий губы изнутри, вырвется наружу.

– Мы не просто не умеем так, – благоговейно промолвил Эннеари, – нам это и вообще в голову не приходило. Настолько смело и изысканно выразить самое себя чрез символы. Когда каждая пряжка, каждый шнурок, каждый отворот рукава – символ того, кто ты есть.

Лерметт едва не застонал. Непрошенный смех душил его, бился в горле, в груди. Выразить себя? Вот, значит, как ты это понимаешь, эльф. Наиболее низменное и пакостное свойство… нет, не человеческой натуры даже, а человеческой глупости. Наиболее отвратное и мелочное. Напыжить, выпучить, выставить на погляд – в каждой пряжке, в каждом шнурке, в каждом отвороте рукава… все смотрите, все!.. вот он – я!.. я!.. я – великий и неподражаемый Я!.. Чтоб видели. Чтоб знали. Чтоб помнили! Я. Самый-пресамый. Самый знатный. Самый родовитый. Самый богатый. Самый опасный. Самый омерзительный и злобный. Самый посредственный и обыкновенный. Неважно, какой именно – главное, что перед вами не кто-нибудь, а Его Величество Я! Выпятить это свое «я», да так, чтоб солнечный свет застило – и переть напролом, расталкивая помянутым «я» всех остальных… а чтобы ловчее расталкивать, непременно побрякушками обвеситься – чтобы нипочем не забыли, ничтожества, с кем дело-то имеют!

Нет, мироздание не просто встало с ног на голову! Это оно хохотало, сотрясая безмолвного от изумления Лерметта – хохотало с ужимками и содроганиями, разваливаясь в такт собственному смеху на кусочки… донельзя странные кусочки, разбегающиеся с радостными визгом на все четыре стороны.

– Это пристрастие к символам поистине благородно и поэтично, – с прежним благоговением продолжал между тем Эннеари. – В нем столько высоты мысли и чувства! Если даже каждая завязка на штанах…

Вот завязок на штанах, исполненных высоты мыслей и чувств, Лерметт перенести уже не смог. Это было уже слишком – или, как выразился бы Арьен, запредельно. Дикий, дурацкий, неистовый, ни с чем не сообразный смех, душивший принца все это время, вырвался, наконец, наружу – и Лерметт повалился в траву, задыхаясь и хохоча. Он стонал, всхлипывал, зажимал рот руками – и все же был не в силах остановиться.

– Ты что это? – осведомился Арьен чуточку даже подозрительно.

– Это… из ме… ня… воз… вышенность… лезет, – кое-как объяснил Лерметт, с трудом пропихивая слова между взрывами смеха. – Мыс… мыслей… и-и чувств…

– Я же говорил, – кивнул нисколько не обиженный и даже не удивленный Эннеари. – Так тонко оценить возвышенный юмор контраста между жизнью и смертью… между зарождающимся теплом понимания и угасшим сразу после рождения теплом едва затлевшего костра… если бы не ты, я бы и не заметил. Какие же вы, люди, все-таки поэтичные…

Лерметт взвыл от хохота, замолотил руками по земле и дрыгнул в воздухе ногой.

Свечи горели ровно и ярко. В их бестрепетном свете перстень выглядел вполне достойно. Золото ободка и оправы то сдержанно мерцало, то внезапно изливало густое тяжелое сияние, а крупный рубин рдел жарко и охотно, лишь изредка отливая фиолетовым, словно лепесток тюльпана. И все же бывший канцлер Селти при виде этого великолепия лишь скорчил недовольную гримасу. Алый огонь, пылающий в глубине камня, выглядел, по его мнению, излишне простодушным – а значит, недостойным столь высокой особы – да вдобавок фиолетовый отлив отчего-то казался Селти намеком на некий тайный разврат… и где были глаза его ювелира, когда он покупал для своего господина камень с надцветкой, да еще такой? А ведь сколько денег получает, шельма! Следовало бы давно от него избавиться… вот только лучшего ни за какие деньги не найти, как ни старайся. Что поделать, приходится довольствоваться этим нерадивым архиплутом. В прежние времена, небось, за счастье почитал бы выискивать для господина только самое наилучшее, достойное чести украшать одного из первых вельмож королевства… а теперь и этот ничтожный ремесленник осмеливается небрежничать!

Селти рывком сдернул перстень и швырнул его в шкатулку, где уже валялись во множестве другие кольца, имевшие несчастье не угодить ему. Вот ведь напасть – полный ларчик перстней и прочей дребедени, а надеть-то и нечего. А нужно, непременно нужно надеть хоть какое-нибудь кольцо, чтобы скрыть предательский белый ободок незагорелой кожи, обвивающий палец. Тот самый ободок, на который давеча уставился проклятый паж с полотенцем… Селти испытывал страстное желание пропихнуть это полотенце мальчишке в самую глотку, чтобы удушить его нечаянные слова прежде еще, чем они успели сорваться с уст. Возможно, это принесло бы облегчение бывшему канцлеру – и уж, по крайности, удушье гнева, терзающее его с того памятного ему умывания, беспременно унялось бы, сыскав подобающую жертву – но Селти умел держать себя в узде… а кто бы на его месте не научился за годы опалы? Ну, прикончит он не в меру глазастого щенка – а толку-то? Что заметил паж, могут заметить и другие. Бесполезно убивать жалкого недоноска лишь затем, чтобы назавтра услышать тот же самый вопрос из других уст. Никто не приглядывался к перстню опального канцлера – Селти носил свое кольцо столько лет, что людские взгляды скользили по злополучному перстню с истинно человеческим равнодушием. Да попроси любого описать, как выглядит кольцо господина Селти – и, смело можно ручаться, никто и слова выдавить не сумеет, настолько людям не свойственно обращать внимания на повседневное и привычное. Никто ничего не заметит, если одно кольцо сменится другим – особенно при условии, что перстни окажутся хоть отдаленно похожими. Никто не потратит на руку Селти, привычно украшенную массивным перстнем, ни одного лишнего взгляда. А вот отсутствие кольца незамеченным не пройдет.

Селти яростно потер порядком уже припухший от бесчисленных примерок палец, словно бы хотел стереть с него белый ободок, этот призрак сломанного кольца, и потянулся к ларчику. Ну неужели среди всякого хлама не найдется ни одного подходящего перстня?

Селти рывком насунул на палец очередное кольцо и вновь досадливо скривился. Выглядит-то оно неплохо, спору нет… но очень уж сидит неудобно. А ведь мошенник-ювелир уверял, что все перстни господина подогнаны точно по руке… опять соврал, бестия!

Правда была куда проще. И не только в том дело, что нет перстня, который пришелся бы по руке после того, как на ней перебывало в течение дня двадцать восемь разных колец. Нет, не в том. Просто бывший канцлер слишком уж привык к тому перстню, который не покидал его руки больше двадцати лет. Он сжился с этим кольцом, и теперь любое другое казалось ему неудобным. Если бы только можно было и в самом деле отдать его ювелиру! Долго ли старому мошеннику вернуть на место отломившийся лепесток оправы? Но даже самый неискушенный подмастерье беспременно заметит и поймет, что скрывалось под золотым лепестком… а вот этому как раз ну нипочем нельзя позволить случиться!