Где-то на Северном Донце. - Владимир Волосков

Чувствуя огромное, опустошающее облегчение, Бурлацкий поднимается со стула, с наслаждением потягивается, улыбается своим веселым мыслям: как-то крякнет железобетонный Селивестров, когда узнает новость!

А мысли Селивестрова в самом деле далеки от Бурлацкого и сделанных им открытий. Майор завершает очередное длительное путешествие по району. Ищет Синий перевал. Не допускает мысли, что он, фронтовой офицер, отступит, не найдет то, что сумел найти Студеница.

Вчера вечером глубокий старик, хозяин дома, в котором остановился майор на ночлег, рассказал любопытную историю. Будто бы лет пятьдесят назад приходилось ему бывать в Татарском хуторе, что в тридцати верстах от Песчанки, и удивил его имевшийся там колодец. Во всех селах колодцы глубиной до десяти метров, а этот гораздо глубже, и якобы вода в нем была несказанно сладкой, какой старику ни до, ни после того нигде отведать не доводилось. Он так и говорил: «сладкая» — и клялся святой богородицей.

Подобных историй Селивестров наслышался много, но проверка всякий раз гасила надежды. Рассказчики или что-то путали, или давали волю фантазии, или не понимали, о чем шла речь. Вполне могло случиться так и в этот раз, но Селивестров все-таки нашел в райземотделе дореволюционную карту и к глубокому своему удовлетворению обнаружил на ней Татарский хутор. На новых картах он назывался очень мудрено: деревня Зангартубуевка.

Верный своим привычкам, майор откладывать не стал, и теперь вездеход ползет по ухабам к этой странной Зангартубуевке. Сзади сидят лейтенант Гибадуллин и Ваня Зубов. Помпотеха и старшего коллектора — новоиспеченного сержанта — Селивестров взял с собой умышленно. Поскольку путь лежит на юго-запад, независимо от результатов поездки он намерен заложить там несколько поисковых скважин. Потому предстоит сразу обследовать состояние подъездных путей, мостов, выяснить наличие квартир, электроэнергии… Да мало ли дел! Времени на лишние разъезды нет. Все заинтересованные инстанции денно и нощно бомбардируют майора запросами, всем нужна вода, и бесконечно огрызаться нельзя. Подоспела пора для конкретных шагов. А куда шагать?

Утром произошла неприятная телефонная стычка с Батышевым. Директор опять-таки требовал ясного ответа: где строить насосную, куда тянуть магистральный водопровод, — и Селивестров чувствовал себя скверно. Потом на несколько минут заехал Купревич и конфиденциально сообщил, что через две-три недели комплекс пороховых цехов будет полностью готов к пуску.

— Следовательно, дело за вами, Петр Христофорович, — озабоченно сказал особоуполномоченный. — Запасов воды в водохранилищах хватит ненадолго. Так что готовьте окончательное решение. Отступать уже некуда.

Селивестров понимал так же — некуда. В поселке и на территории комбината все водопроводы уже уложены в траншеи, засыпаны землей. Везде, где положено, установлены водоразборные колонки, смонтированы краны. Дело за малым — за водой, которую сам Селивестров еще не знал где взять.

Поэтому майор, как и все последнее время, неразговорчив и хмур, хотя в машине весело. Молоденький шофер, Гибадуллин и Ваня Зубов оживленно обсуждают весьма важное сообщение из Казани, где у помпотеха родился сын-первенец весом три с половиной килограмма. Никто из них понятия не имеет — много это или мало, и по этому поводу в адрес Гибадуллина-папы как из рога изобилия сыплются добродушные подначки. Благодушно настроенный родитель прощает своим юным спутникам нарушение субординации и грозится вырастить из сына если не Героя Советского Союза, то уж знаменитого генерала обязательно.

Бездетный Селивестров тоже не знает: много или мало три с половиной килограмма — и в глубине души тайно завидует расхваставшемуся помпотеху. Это, однако, не мешает ему размышлять о студеницинской загадке: что все же означает название Синий перевал?

Зангартубуевка оказалась небольшой, частично покинутой жителями деревней. Половина домов стоит с заколоченными окнами. Выбравшись из «виллиса», Селивестров долго озирается, удивляясь людям, покинувшим столь веселое, зеленое место. Сразу за огородами кучно теснятся белые березки, на отяжелевших ветвях которых набухают почки. Внизу деревня на угоре, куда хватает глаз — деревья, кусты. Для полустепного края местность и впрямь нарядная. Тем не менее люди почему-то отселились отсюда.

— Веселое место, а народу того… — поздоровавшись, обращается майор к вышедшей из ворот ближнего дома женщине.

— Веселое… — огорченно отмахивается женщина. — Красотой-то единой жить не будешь. Есть нечего — так и из рая сбежишь.

— Это почему же нечего? — удивляется майор.

— Это вам лучше дед Лука расскажет. Он тутошний. Вон на том порядке шестой дом с краю…

Дед Лука оказывается древним, замшелым, но чрезвычайно общительным стариком. Он, очевидно, радехонек приезжим людям. Охотно рассказывает и о себе, и о деревне:

— Точно. Бежит народ. Около двухсот дворов ране было, а теперь семнадцать осталось… Хутором Татарским до гражданской войны назывались. Это точно. Нет, татар почти не было. Казахов несколько семей имелось. Пастухами на лето нанимались. Тутося у нас, дорогой человек, издревле скотоводили. Мясом жили, значится. Пахарев не было. Нет. Все коровушек, лошадок, а боле овцу держали…

— С чего же скотина перевелась?

— Дык как сказать… — Дед Лука озабоченно теребит сухой, коричневой рукой свою зеленоватую свалявшуюся бороденку, частит шепеляво: — В гражданскую-то у нас тутося горячее дело получилось. Почитай с самого семнадцатого года до двадцать первого только то и делали, что пластались да стрелялись. Воевали, Н-да… Хозяйствовать было некому. Угодья, стало быть, мил человек, заросли кустарником, чертополохом, березой… Места-то у нас сам вишь какие. Деревня на угоре, а кругом, стало быть, низина. Сырые места. — Дед обводит вокруг себя рукой. — В прежние-то времена, как сухое лето выпадет — степь выгорит, так из соседских сел к нам скотину спасать гнали. Н-да… У нас не выгорало, стало быть. Это когда угодья по-хозяйски держали…

— А кто сейчас мешает?

— Дык как сказать… — Дед Лука опять хватается за бороденку. — Никто не мешат. Лес корчевать некому. А те пастбища, шо внизу, за лесом, стало быть, были, так их тепересь нетути. Пустыри, стало быть. Мимо ехал, чать видел?

— Видел.

— Во-во! — Дед Лука начинает плачуще моргать. — Тутося у нас семь зим назад колхоз организовали. Хорошо жить стали. А потом, стало быть, председателя нам нового дали. Приезжего. Ну, тот песчанского начальства послушался — давай пахать луга-то… Стало быть, вместо скота этой земли зерном больше выгоды взять захотели. А получилось… — Дед кривит бесцветные губы. — Получилось негоже, мил человек. Зерно-то родиться не захотело. Три года кряду емтэеса эта самая пастбища плугами ворочала, три года мы зерно на посев покупали — и все как Кобыле под хвост. Вот и дожили. Землю-матушку нарушили — ни хлебушка, стало быть, ни травушки… В засушливый год как пошли буря за бурей — крыши с изб срывало, — а уж голехонькая родящая-то земля, стало быть, вся в пыль…

— Что, весь плодородный слой сдуло?

— Сдуло, мил человек, сдуло. Не растет там ныне ничево. Вот и останные семьи в бега бросились. Кто в Песчанку, кто в город… Стало быть, помирать никому не охота…

— А вы почему остались?

— Дык как сказать… — Дед грустно крестится. — Куда я с родного погосту? Деды мои, тятя с матерью, жена тутося схоронены. Два сына в гражданскую… Куда я от них? Даст бог, перебьюсь как-нибудь. Вон сноха да двое внучков на руках…

— Вы местный уроженец?

— А как жа… Еще дед моего деда тутось поселился.

— Так… — Селивестров оглядывается, увидев сруб колодца, подходит и нему. — Это ваш, вы копали?

— Нет, тятя мой.

— Глубокий?

— Не шибко. Пять сажен. При мне копали.

— Камни были?

— Нету. Сплошь глина, суглинок, супесь… Вон в огороде я сам копал. Тамося та же история.

— Вода солоноватая?

— Дык как сказать… Мы привышные. Вот только мало ее. Летом, стало быть, аж до дна вычерпываем. Угощайтесь, не жалко. Бадья на месте. Не хороним…

Ваня Зубов с Гибадуллиным извлекают ведро воды, набирают в бутылки пробы. После этого поочередно прикладываются к краю ведра. Прикладывается и майор. Вода и в самом деле чуть солоновата на вкус — такая же, как во всех колодцах Песчанского района. Сделав несколько глотков, Селивестров разочарованно отходит от сруба.

— Вода как вода… — бормочет дед Лука. — Вот в сабуровском колодце — енто да! В праздники, стало быть, на чай да на еду оттудова берем. Хоть и далече… Сладка водица!

— В сабуровском? — вздрагивает майор. — Сладка? Где это?

— Енто на околице. Аж у старой поскотины…

— Вы не покажете нам?