Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нахмурился Чапаев, глаза сталью блеснули. «Белые угнали, говоришь? Значит, беляки, это буржуйское отродье, родненькие люди вам? А Чапаев просит, ему — фигу? Вот ты, — и тыкает плетью в грудь Пызнякова. — Как тебя звать-величать?» — «Пызняков Михаил, а по батюшке Семеныч». — «Ага! Сколько сынов имеешь?» — «Двух». — «Отделил?» — «Своими домами живут». — «Где они сейчас?» — «Дома́?» — «Не дома, а сыны!» Молчит Михаил Семеныч, топчется, сказать боится. «Ну!» — «Белые угнали… Не по собственной воле пошли — мобилизовали их…» — «На конях, поди?» — «А как жа? Знамо, на конях, не пешими же ходить будут». — Во-от, на конях! — закричал Василий Иванович. — А для Чапаева, стало быть, нет коней, так? А на чем я их догонять буду, чтобы бить, а?» — «Не ведаю, — пожал плечами Михаил Семеныч. — Всех коней забрали белые… И у меня и у них. Конюшни пустые стоят».
Обвел своим грозным взглядом Василий Иванович бородачей и так-то тихохонько спрашивает: «У всех, значит, забрали?» — «У всех проклятые угнали, у всех… Конюшни пустые», — загалдели богатеи. «Ну, а золотишко в кубышках, поди, осталось, а?»
Смешались отцы-кормильцы, глазами забегали туда-сюда, вспотели разом, как по команде. А потом как загалдят скопом: «Помилуй, гражданин Чапаев, какое же золотишко? Было золотишко, было, все разграбили, отняли, нищими оставили! Пожалей, бога молить будем!» — «Тихо! — приказал Василий Иванович. — Я всех послушал, а теперь вы слушайте, что будет говорить Чапаев, и накручивайте себе на ус для памяти. Кони у вас есть и золото есть — я знаю, насквозь вас вижу. — Подошел к Михал Семенычу и говорит: — Сказать, где вот этот… Как тебя? Пыз… Пызя? Ну, все равно… Сказать, где Пызя золото спрятал? Ну, чего молчите? Сказать, аль Пызя сам скажет?»
Сопят богатеи, на Чапаева со страхом смотрят, а Пызя, как в лихоманке, трясется. Тогда посмотрел Чапаев в Пызины глаза и говорит спокойно так: «Вижу, вижу, где закопал ты золото… Много золота… В саду своем закопал…»
Бухнулся Пызя на колени да как завопит: «Помилуй, бога ради!.. Какое золото? В каком саду?..»
А Василий Иванович и глазом не моргнет, смотрит на него так пристально да грозно, что у бедного Пызи даже голос пропал. Потом позвал: «Петька!» — «Слушаю, Василий Иванович!» — «Возьми лопаты, ребят и ступай вот к Пызе на задворки, пошукай там в саду золотишко… — И спрашивает у Михал Семеныча: — В каком месте копать?» Захлюпал Пызя, молчит, потому как знает: наврет — не сносить головы, Чапаев шутить не любит. Хлюпает и молчит. «Ну!» — прикрикнул Василий Иванович, и шпора на сапоге у него так и зазвенела от нетерпеливости.
Струхнул Пызя окончательно. «Пусть, — отвечает, — копают с начала и до конца… Закапывал, как картошку сажал — рядами…»
Удивился Василий Иванович, даже кончик уса крутить стал. «Это зачем же ты так?» — «Думал: будут копать в одном месте, найдут, а мне все равно больше достанется». — «Ах ты буржуй, ах ты гидра контрреволюционная, ах ты Пызя этакая! — закричал Чапаев. — Революционный народ обдурить захотел? Иди сейчас же вот с Петькой моим, и чтобы все золото у меня на столе было, а кони — у крыльца стояли! И не какие-нибудь там доходяги, а чтоб самые лучшие кони, самые лихие! Исполняй приказ Чапаева!»
Ушли Петька и Пызя, а Чапаев посмотрел на сомлевших от страха богачей и говорит им: «Видели? Идите теперь по домам, и чтобы ни-ни у меня — не дурить! Все чтобы чин по чину было, ясно?» — «Ясно, батюшка, ясно, товарищ Чапаев».
Выкатились за дверь бородачи, а Василий Иванович опять ухмыляется в усы, хитренько посматривает на своих: «Ишь, товарищам называть стали».
Не выдержал тогда самый главный комиссар, поднимается и спрашивает: «Василий Иванович, а как же ты все-таки узнал, что Пызя золото в саду закопал?» Смеется Чапаев: «А я и не знал вовсе. Брякнул ему наобум, а оно в самую точку оказалось… А впрочем, я их бирючью натуру знаю и привычки тоже. У них сейчас вся надежда на землю, дескать, выручит кормилица… Ан, не выручает, Чапаев все видит, от Чапаева не спрячешься!» — «А ты веришь, Василий Иванович, будут кони?» Удивился Чапаев: «А как же? И коней приведут, и золото принесут… На золото мы еще коней купим, посадим на них чапаевцев, и будут они рубаться с буржуями аж до самой мировой революции».
И сбылись слова Василия Ивановича. Много золота принесли тогда богатеи, и на него чапаевцы купили много лихих коней — самых лихих, самых быстрых. И сражались бойцы с буржуями геройски, и слава об их победах разлеталась по всему белому свету. До сих пор народ слагает песни о чапаевцах и об их славном командире Василии Ивановиче Чапаеве…
Понял, каков Василий Иванович Чапаев, наш с тобой тезка? — закончил свой рассказ дядя Вася. — Храбрейший из храбрейших, честнейший из честнейших людей…
Я молчал, завороженный легендой о необыкновенном человеке. Потом спросил:
— Дядя Вася, а как же с мировой революцией?
Дядя Вася серьезно и долго посмотрел на меня, будто что-то оценивал. Потом сказал:
— Революция продолжается, Василек. Война с фашизмом — это та же революция. Народы победят фашизм, и многие из них построят на своей земле новую счастливую жизнь… Революция продолжается, Василек… — Дядя Вася вздохнул, взъерошил у меня на голове волосы и добавил: — А теперь давай учиться ходить… Р-раз! Мы возьмем свое, всем чертям назло, возьмем!
17
Ранним воскресным утром меня разбудила мама. Тронула тихонько за плечо и прошептала в самое ухо:
— Вставай, сонуля, вставай…
Не открывая глаз, я сладко потягиваюсь и, переполненный каким-то смутным ощущением радости, тяну:
— Какой сон я видел! Большущий сад… Яблони цветут… Так красиво, аж голова кружится… А мы идем по дорожке: ты, я и папка — и смеемся… И потом яблони начали терять цвет, такая метель поднялась, как зимой… Я полежу еще немного, посмотрю, что дальше будет.
— Ну, вот, — с укоризной в голосе отвечает мама. — Нафантазировал, бог знает чего. Вставай, умывайся и кушай, а то завтрак простынет. Сейчас тетя Катя Киселева зайдет, а ты еще в постели.
— Не хочется, ма… — дурю я. — Я еще минутку… Только одну минуту.
— Василий! — сердится мама. — Мне это не нравится.
Я соскакиваю с постели. Зябко, хочется спать. Солнце еще не греет, в комнате утренняя чистая прохлада — мама открыла окно. Я топчусь